Вернулась Лера действительно скоро, Коптев едва успел немного прибраться на кухне.
Зарядное устройство выглядело как-то странно.
– Вы его точно в салоне покупали? – спросил Коптев, осмотрев его.
– Да. А что?
– Оно же не новое, это и невооружённым глазом видно.
– Правда? А я и не заметила. Оно ведь подошло, мы проверяли.
– А упаковка где, чек?
– А зачем они? Выбросила.
– Если оно завтра перестанет работать, как вы докажете, что покупали его в салоне? Вам его никто менять не станет. Платили вы наличными или по карте?
– Наличными.
– Ловко вас обработали. Это же чистейшей воды мошенничество! Пойдёмте в салон, я сейчас с ними разберусь, – предложил Коптев.
– А… – беспечно заявила Лера. – Главное телефон сейчас заряжу, а больше оно мне и не пригодится. У меня дома всё есть.
Оживший через некоторое время телефон не помог Лере, даже напротив, шокировал её. Не сам телефон, конечно, а та смс-ка, пришедшая через некоторое время от её подруги, упорно не отвечавшей на звонки. «Я в Анталии, так вышло, извини»
– А вы говорите в полицию обратиться… – вздохнула Лера.
Она присела на стул, положила руки на колени, опустила голову. Расстроилась. На вопрос Коптева, что она теперь намеривается делать, только плечами пожала, впрочем, почти тут же ответила, вздохнув, что наверно вернётся домой.
– Спасибо за приют, извините ещё раз, коль что не так, – сказала, вставая словно теперь же и собиралась уходить.
– Куда же вы на ночь-то глядя? – остановил её Коптев. – Останьтесь хоть до утра, утром и поедете, – ему сделалось жаль девушку, с которой так предательски поступила подруга.
– А я вас не стесню? – каким-то вдруг жалобным голосом спросила Лера.
– Да перестаньте вы! Пойдёмте лучше поедим что-нибудь, я опять проголодался.
За едой разговорились. Оказалось, что гостья Коптева окончила Суриковский институт, в который поступила с первого раза. А вот во ВГИК и Щепкинское она пыталась пробиться целых три года подряд – ничего не получилось.
– Не разглядели во мне актрису, – улыбнулась девушка. – А вот друзья все сплошь да рядом утверждали, что я умею изображать что угодно и кого угодно.
– Не расстраивайтесь. Насколько я могу судить артист – профессия зависимая, – возразил Коптев. – Сиди и дожидайся, пока тебя какой-нибудь режиссёр соизволит выбрать, как раба на невольничьем рынке. А художник – сам себе голова. Нет?
– Отчасти верно, да я и не жалею уже, что не стала актрисой. Играть можно и в жизни, так даже интересней, – зеленовато-серые глаза её смеялись. О неблаговидном поступке подруги она, кажется, и думать забыла. Или только вид сделал? Актриса ведь, хотя и не состоявшаяся.
– А вы часом не авангард проповедуете?
– Не любите авангард? – вопросом на вопрос ответила Лера.
– Скажу более дипломатично: не понимаю. Вот есть у Поленова картина – «В парке». Сюжет прост. У входа в старый парк привязаны две лошади чёрной и белой масти. И всё. Глядя на них, тут же начинает работать воображение. Кто приехал в это уединённое место, молодые Ромео и Джульетта потихоньку от грозных родителей? Или встретившиеся через много лет бывшие любовники, ныне обремёнённые семьями, чья страсть вспыхнула с новой силой?
А «Заглохший пруд» Левитана? Смотришь эту печальную картину, но печаль твоя светла, очень хочется самому оказаться на бережку этого умирающего пруда, посидеть в уединении, подумать…
А взять, например, пресловутый «Чёрный квадрат», то, как выразился мой давний друг Витя Хлебосолов, смотришь на него и хочется пойти и выпить, даже в лоскуты надраться.
Лера засмеялась.
– Впрочем, признаю, я дилетант, и наверно, все мои рассуждения ничего кроме смеха вызвать не могут.
– Отнюдь нет, – поспешно возразила Лера. – Меня рассмешило высказывание вашего друга по поводу «Чёрного квадрата» – надраться в лоскуты. Ха-ха-ха! – отсмеявшись, она спросила: – А как вы относитесь к Дали?
– Честно говоря, не составил себе определённого мнения. Но скорее нет, чем да.
– А я в последнее время очень увлеклась им. У него, если так можно сказать, подсознательная живопись, причём преобладает в ней именно тёмная сторона нашего подсознания. Но она нам также близка, как и светлая, хотя мы не всегда в этом признаёмся даже сами себе. Дали, на мой скромный взгляд, как никто другой умеет показать страшное с неожиданной стороны. Именно так, как это и происходит в нашем подсознании.
Лера говорила с воодушевлением, чувствовалось, что она оседлала любимого конька.
– Вспомните наши сны, – продолжала она, обретя в лице Коптева внимательного слушателя, – как в них порой нелепо, фантасмагорично сочетаются разные не сочетаемые, казалось бы, события. Может, этот своеобразный язык снов более естественен для глубинной сущности человека? – спросила она, но не Коптева, а скорее саму себя. И сама же ответила: – Лично меня не устраивает объяснение, что какая-то часть нашего мозга во сне почему-то не заторможена и поэтому, дескать, возникают хаотические видения. По-моему сны, это некий канал в наше подсознание, канал в другой мир. Как и живопись Дали. Вообще у снов разные функции. Это и как бы подсознательное восприятие действительности, и связь с судьбой, и может быть передача информации в другой мир…
Лера перевела дух, отхлебнула давно уже остывший чай.
– Кончено, вы можете подумать, что я чокнутая. Как хотите, но мои размышления о снах меня больше устраивают, чем какие-то хилые научные объяснения на это счёт, которые, по сути, так ничего и не объясняют.
Коптев слушал рассуждения девушки с неподдельным интересом, не прерывая её горячий монолог и по ходу его вспомнил об одном странном сне, точнее даже серии снов, объяснить происхождение которых никакими разумными доводами было невозможно. О них он решил рассказать Лере позже, а пока дать ей возможность досыта выговориться. А ей, кажется, этого очень хотелось.
Девушка между тем продолжала.
– Знаете, я иной раз, когда сажусь за мольберт, сама точно не представляю, что хочу написать. Объяснить даже не могу, пишу как бы по наитию, и вдруг узнаю каких-то давно забытых людей, которых видела когда-то. Или пишу незнакомого человека, а потом вдруг неожиданно встречаю его на улице, в автобусе. И совсем не обязательно, что этот человек начнёт играть какую-то роль в моей жизни, как-то менять её, нет. Просто сам факт удивляет, я написала портрет незнакомца, а он – вот он в реальной жизни!
Знаете, я как-то написала картину с деревом жизни. Около дерева лежит лев… Между прочим, в легенде именно лев, а не кот учёный, как у Пушкина… Да, так вот, пишу льва с роскошной гривой и к своему удивлению замечаю, что вместо головы льва у меня почему-то выходит голова… Эйнштейна! Такой получился немножечко лев, немножечко Эйнштейн с туловищем льва и хвостом с кисточкой… Мне это показалось нелепым и кощунственными, я стёрла картину. А потом вдруг обнаружила у себя в рабочем альбоме этот рисунок! И никак не могла вспомнить, когда я его нарисовала? Хотите посмотреть, у меня альбом всегда с собой?
Перешли в комнату, оставив немытую посуду на кухонном столе. Лера достала со дна своей большой спортивной сумки альбом, уселась на диван, пригласив Коптева присесть рядом.
Рисунок Эйнштейна с головой льва был шикарно выполнен. Но производил почему-то жуткое впечатление. Потом они смотрели другие рисунки и наброски, в одном из которых Коптев узнал себя. У него было страдающее лицо и распухшая от флюса щека. Было здорово похоже. И не обидно. Ну, был он такой, да, но теперь всё прошло, флюса больше нет.
В альбоме было много всяко-разного, смотрели, обсуждали. Спорили. И как-то так вышло, что очень тесно прижались друг к другу, как-то само собой получилось, что они обнялись, стали целоваться, да так страстно и неумело, будто подростки.
Коптев крепко обнял её, она простонала в сладостной истоме, что не нужно, не надо… Но всё теснее и теснее прижималась к нему свои молодым горячим телом.
Альбом сполз с её колен на пол, но о нём никто и не вспомнил…
Потом, спустившись на грешную землю, Коптев попытался понять, как это всё так вдруг и так просто произошло? Ещё какой-то час назад он ничего подобного даже в мыслях не держал. Он точно вернулся в студенческие годы, когда вот так же запросто они озоровали со своими сокурсницами, порой даже едва познакомившись.
А ещё, помнится, неподалёку от их студенческого общежития, где жили иногородние ребята и девчата, находилось женское общежитие от какой-то фабрики. Коптев со своим закадычным другом Витькой Хлебосоловым торчали там денно и нощно.
Общежитие это прозвали «Чудильник». Ох, и почудили же там ненасытные студенты! Один раз на пару с Витькой Коптев подцепил «французский насморк», будь он неладен. Это прискорбное событие отрезвило друзей и положило конец набегам в «Чудильник».
Да сколько всего было в те вихрем пронёсшиеся годы! И вот теперь он словно вновь вернулся студенческие времена…
