Ловцы душ

Я медленно отступал, все время внимательно следя за женщиной, которая поглощала вино и еду с завидным аппетитом. Она как раз прикладывала к устам баклагу, и вино широким ручьем стекало по ее подбородку на плащ, лилось по судорожно стиснутым пальцам. Она интриговала меня все сильнее – вернее, интриговала меня удивительная быстрота ее движений, которую я отметил, когда девушка отбирала у меня еду. Была по-кошачьи, нечеловечески ловка.

Кто же она такая? Я не ощущал вокруг нее темной ауры, но по опыту знал, что это совершенно ни о чем не свидетельствует. Людей, отмеченных дьявольскими знаками, иной раз заметить столь же легко, как факел в темной комнате. Но столь же часто сатанинская сила позволяет им скрываться даже от внимательного взгляда инквизитора. Конечно, лишь до того момента, как инквизитор проведет соответствующие ритуалы.

Она закончила есть и отбросила на землю пустой, опавший мех. Усмехнулась, и тогда я с удивлением, смешанным с испугом, увидел, что зубы ее не походят на зубы других людей. Острые, сияющие белым, с клыками длиннее, чем у нормального человека.

– Иисусе Христе, – шепнул я. – Змий и голубка.

Она поднялась с коленей так быстро, словно ловкость позаимствовала у охотящейся кошки.

– Змий и голубка, – крикнула с поразительной тоскою. – Сотканные из света, сотканные из света!

Девушка прыгнула ко мне и если бы хотела напасть, я не успел бы и рукой шевельнуть, чтобы защититься. Но она лишь приникла ко мне всем телом, шепча:

– Змий и голубка! Да! Змий и голубка! Ты знаешь!

Я чуть обнял худые, трясущиеся от рыданий плечи, хотя вонь, исходящая от ее тела, почти парализовала мое дыхание. Курнос, мой товарищ во многих поездках, никогда не мог похвастаться сколько-нибудь сносным запахом. Так вот, девушка эта вполне могла бы оказаться его родной сестрой.

– Знаю, – прошептал я успокаивающе. – Знаю. Не бойся, я помогу тебе.

Меня и самого позабавили эти слова, поскольку именно я должен был ее бояться, а не наоборот. Правда, ваш нижайший слуга – человек, обученный владеть оружием и умеющий, с Божьей помощью, справляться с неожиданностями, но рядом с ней шансы мои были не больше, чем у мухи против паука.

К счастью, ничего не указывало, что она собирается на меня напасть. И хорошо: ведь мысль о том, что я могу закончить жизнь с разорванным горлом в грязном закоулке занюханного городка, была мне не по нраву. Конечно, хорошей смерти не бывает – все они делятся на скверные и очень скверные. Но такая – была бы очень, очень скверной.

Чувство эдакой беспомощности было для меня новым и тревожным. Ну, может, и не совершенно новым, ведь некогда я уже испытал подобное рядом с человеком, который тоже был клеймен знаком змия и голубки. Тогда мне удалось уйти не только живым, но и вооруженным ценным знанием. И я надеялся, что теперь все закончится не хуже.

Однако мне следовало увериться, что девица – именно та, за кого я ее принимаю, а не обычная сумасшедшая, одаренная небывалой быстротой движений. Я знал, что порой безумцы в приступе ярости могут выказывать небывалую силу. Не раз и не два я видел слабых с виду женщин и мужчин, которых даже несколько крепких мужиков не могли вырвать из пляски святого Витта.

– Не покажешь ли мне знак? – спросил я так ласково, как только сумел. – Могу ли я его увидеть?

Некоторое время она тяжело дышала в моих объятиях, потом отступила на полшага.

– Да, – ответила. – Увидишь знак. Хорошо. Поверишь, верно?

В последних словах зазвучало такое смирение, что я невольно протянул руку, чтобы погладить ее нечесаные космы. Она же, не отодвигаясь более, скинула с правого плеча плащ и дернула темную от грязи льняную рубаху. Обнажила руку. Там, на худом плече, виднелся отчетливый рисунок: змий и парящая над ним голубка. Рисунок один в один как тот, о котором вспоминал барон Хаустоффер, говоря о нем как о своем родовом гербе.

– Спасибо, – я помог ей снова закутаться в плащ.

– Ты же теперь скажешь мне, верно? – Она глядела на меня горящим взором. – Скажешь, что мне делать? Да? Скажешь?

– Ты должна отдохнуть, – сказал я медленно и отчетливо, чтобы до нее дошел смысл моих слов. – Я проведу тебя в безопасное место. Тебе нужно выспаться, умыться, что-нибудь съесть… Те люди… они могут вернуться…

– Да-да-да. – Она снова вжалась в меня всем телом. – Не следует убивать! Мне не следует убивать!

И именно тогда, услышав эти слова, я почувствовал, как ледяная волна бежит у меня от затылка до копчика. Эта женщина не просила, чтобы не убивали ее! Она убеждала сама себя, что не должна обижать ни одно живое существо. Двадцать вооруженных мужчин… Да-да, милые мои, я был уверен – как это ни забавно, – что она и вправду могла с ними справиться без особого усилия.

В несчастный сей городок, где мне выпало счастье иль несчастье встретить девушку с вытатуированным знаком змия и голубицы, я попал не случайно. Здесь обитал мой старый приятель, с которым у меня были кое-какие счеты. И пусть не прозвучит так, будто я приехал сюда убить или наказать этого человека. О нет, я хотел всего лишь напомнить ему о долге, который тот не уплатил, покидая меня без предупреждения и объяснений. А поскольку я имею честь – или, если хотите, слабость – быть человеком скрупулезным, то решил отыскать своего знакомца и напомнить о старых долгах. Я не был столь наивен, чтобы полагать, будто он примет меня с распростертыми объятиями, и тем не менее думал, что он сделает все, дабы утишить мой гнев. Скажу, кстати, что я не ощущал никакой злости или тем паче ярости – всего лишь смущение от того, что я так легко догадался, где его искать. Что означало одно: некогда я ошибочно оценил его как человека опытного и знающего жизнь.

Я глянул на небо и увидел, как в темных тучах гаснут последние лучи заходящего солнца. Надеялся, что ватага под предводительством Гаспара Морды уже нашла себе в ближайшей корчме иной объект внимания – например, кружку пива, жбан водки или сисястую девку. Наверняка всем будет лучше, если они не встретятся на нашем пути, ибо удивительные моральные принципы вампирицы могли рухнуть под напором гнева или отчаяния. Я же наверняка не был человеком, который захотел бы ее сдерживать. И это не принимая во внимание, что с тем же успехом я мог пытаться сдержать лавину или пожар.

– Как тебя зовут? – спросил я ее. – Меня – Мордимер Маддердин.

Она смотрела на меня, и казалось, что по мере того, как густеет мрак, глаза ее становятся все больше и блестят все сильнее.

– Морди-мер Мад… – она заколебалась.

– Маддердин, – повторил я.

– Маддердин, – повторила она, с явным акцентом. – Красиво, Мордимер, красиво, – всплеснула ладонями и рассмеялась, я же снова увидел ее острые, словно иглы, сверкающие белые клыки.

– А ты? Как мне обращаться к тебе?

– Я? – спросила она несколько беспомощно, и я видел, что пытается вспомнить свое имя. Пожала плечами: – Не знаю, Мордимер… – снова улыбнулась, словно повторять мое имя было ей невыносимо приятно.

– Ну что ж, оставим это на потом, – сказал я ласково. – Хочешь ли пойти со мной?

– Да! – почти крикнула она. – Пойти с тобой! Только с тобой! Ты знаешь! Все мне расскажешь, правда, Мордимер? Научишь меня, правда? Правда?

– Правда, – ответил я, сглотнув. Подумал, не окажется ли она разочарована тем фактом, что я и сам ищу ответы и до сих пор мало что могу ей рассказать.

И трудно было не задуматься о том, какую форму могло обрести ее разочарование…

Мой конь был животным спокойным и вышколенным. В конце концов, он был родом из конюшен хезского Инквизиториума, а там скакунов учить умеют. Прежде всего они должны оставаться спокойными. Ибо инквизитор, который пытается совладать с брыкающимся скакуном, что испугался громкого крика или перебегающего дорогу зайца, стал бы зрелищем одновременно смешным и достойным сожаления. Мы же, инквизиторы, не из тех, кто любит, когда общество над ними потешается.

Но вместе с тем конь инквизитора должен обладать и толикой агрессивности. Скажу так: даже самые отважные люди быстро впадают в панику, когда над ними нависают тяжелые конские копыта или когда цапнули их за руку конские зубы. Не забавно ли, что Господь, сотворяя спокойного поедателя сена и травы, одновременно наделил его немалой силой челюстей?

Конечно, коням из конюшен Инквизиториума не сравниться с боевыми лошадьми наших рыцарей – теми лошадьми, которых жеребятами еще приучают к бою, военному шуму и крикам. Но все же, полагаю, даже боевой скакун богатого рыцаря запаниковал бы ровно так же, как и мой конек, едва почуяв запах вампирицы. Мой же – ржал, вырывался, старался оказаться как можно дальше от нее, а в глазах его я видел слепой страх.

Что ж, его инстинкт самосохранения был куда сильнее, чем у Гаспара Морды со товарищи. Полагаю, он чувствовал в ней сверхъестественное существо, и это отвергалось его здоровым конским рассудком и опрокидывало вверх ногами стабильную систему лошадиных ценностей…

– Они меня боятся, – призналась девушка с печалью в голосе. – Почему они меня боятся? Я никогда не причиняла им зла… И я так люблю зверей…

Эти слова мне понравились, поскольку я, скажем мягко, не слишком люблю людей, обижающих наших братьев меньших. Некогда я убил мужчину, что издевался над конем, и хотя сия юношеская запальчивость давно во мне угасла, однако человек, обижающий животных в моем присутствии, должен усовеститься. Усовеститься для него было бы достаточно, поскольку к раскаянию я привел бы его сам и сам назначил бы соответствующее покаяние.

Наконец мне удалось совладать с ситуацией. Правой рукой я крепко держал повод, а слева от меня шла вампирица. Понятно, не было и речи о том, чтобы ехать верхом, ибо я знал, что, посадив девушку в седло, лишь вызову у животного приступ паники. Я надеялся, что не повстречаю Гаспара Морду или его товарищей, и полагал, что хорошо бы как можно быстрее добраться до дома старого моего приятеля – укрыть вампирицу там. Не раскрывая, конечно, ее истинного происхождения и необычных способностей.

Я совершенно не желал делать достоянием публики тайны, что так неожиданно стали доступны мне благодаря рассказу барона Хаустоффера – вампира, который, согласно всем человеческим и божеским законам, не имел права существовать (а в реальность подобных ему не верили даже Ангелы). Однако он жил – и притом чувствовал себя прекрасно. И, как видно, существовали ему подобные – люди, отмеченные символом змия и голубки. Бессмертные, но смертельно опасные.

Вероятно, человек более рассудительный и предусмотрительный, воспользовался бы помощью Официума, а может, даже известил бы обо всем Внутренний Круг Инквизиториума. Но я, увы, в этом случае не был ни рассудительным, ни предусмотрительным, а потому решил разобраться с проблемой самостоятельно. Хотя и понимал, что играю с огнем.

Ну что ж, мы, инквизиторы, к играм с огнем так ли, иначе ли – привычны…

Как можете догадаться, милые мои, старый мой приятель не был рад неожиданному визиту. Однако старался сохранять хорошую мину при плохой игре. И если бы не гримаса испуга, которую, ступив на порог, я заметил у него на лице, я решил бы, что он сердечно мне рад.

– Что, Козоёб, слуг у тебя нет, если уж открываешь сам?

Он даже не скривился, когда я назвал его старым прозвищем – лишь усмехнулся чуть шире.

– Я дал им нынче выходной, – сказал. – Входи, Мордимер. Гость в дом – Бог в дом.

То, что он один, было хорошо: мне не хотелось, чтобы начали болтать о странной девушке, которая прибыла вместе с инквизитором.

Козоёб раскрыл глаза чуть шире, когда вампирица вышла из-за моей спины. Втянул воздух и скривился. Некогда это тоже нас сдружило: тонкое обоняние и некое чувство прекрасного.

– И откуда ты ее вытащил? – пробормотал он. – Матерь Божья Безжалостная, какая ж она грязная!

– Значит, ее следует выкупать, – согласился я и отодвинул его с дороги, чтобы мы могли войти. – Раз уж слуг нет, не приготовишь ли купель? Сам ведь говоришь – выкупаться ей не помешает…

Девушка стояла в прихожей, забившись в угол, который показался ей самым темным. Я ласково взял ее за руку.

– Не бойся, – сказал, и слова эти снова позабавили меня, поскольку, когда б она хотела нас убить, проделала бы это столь же легко, как кошка душит мышку.

Козоёб управился прекрасно. Приготовил лохань, полную горячей воды, щелочь, щетку с деревянной ручкой, полотенца и два деревянных ведра с теплой водой для ополаскивания. И справился со всем этим удивительно быстро.

– Искупайся, – указал я девушке на лохань и шагнул к двери. Девушка оказалась подле меня столь быстро, что я не успел даже моргнуть.

– Не уходи, – вцепилась мне в руку. – Не оставляй меня одну!

Мой старый приятель глядел на это представление широко распахнутыми глазами.

– Вот же… – начал, но я заставил его умолкнуть, подняв руку.

– Готовь ужин, Козоёб, – приказал спокойно. – Я здесь присмотрю.

Он кивнул и вышел спиной вперед, прикрыв за собой дверь.

– Дамы не должны купаться в присутствии мужчин, – сказал я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон. – Но если ты так хочешь… Давай, – я снова указал ей на горячую воду.

Она приблизилась к лохани и подняла ногу.

– Нет-нет-нет, – сказал я быстро. – Сначала ты должна раздеться, милая. Потом получишь новую чистую одежду, а старую – мы выбросим.

– Ах да… – усмехнулась она. Я видел, что она пытается вспомнить что-то из прошлого. – Купель… Не в обуви… Без одежды… Верно. Забыла…

Я оперся о стену и смотрел, как она неловкими движениями снимает плащ, рубаху. Была женщиной, однако нагота ее вызывала во мне не больше желания, чем нагота домашнего зверька. Скорее – сочувствие, поскольку она оказалась столь худа, что легко могла бы соперничать с узниками императорских подземелий. Ноги ее, казалось, были совершенно без икр и бедер и напоминали тоненькие палочки, ребра почти протыкали темную от грязи кожу – и я мог без труда их пересчитать. Она напоминала скелет, обтянутый темно-серым пергаментом. Не было и груди, только два соска, крохотные, будто припухлости от комариного укуса.

Она осторожно погрузилась в воду; сперва зашипела, поскольку, как видно, не только отвыкла от горячей купели, но и едва помнила, какова она – горячая купель. Потом уселась в лохани: сперва напряженная, явно испуганная, потом – поудобней, вытянув ноги.

– Ох, – вздохнула, и во вздохе этом, может, еще не было радости, но уже чувствовалась изрядная доля облегчения. – Тепло, – сказала она, прикрывая глаза. – Тепло, – добавила почти мечтательно.

Знак змия и голубки на ее плече, казалось, сделался четче и словно пульсировал.

– Что дальше? – приподняла она веки, взглянув на меня. – Что я должна делать?

Я хотел подать ей щетку, но отказался от этой мысли. Не знал, как ее кожа воспримет жесткий волос. Поэтому взял меньшее из полотенец, приготовленных Козоёбом, сложил несколько раз и смочил водой.

– Вымойся, – подал ей полотенце. – И что-то нужно бы сделать с твоими волосами.

Они были невероятно грязны, со свалявшимися колтунами, но когда я провел по ним рукою, понял, что вшей на них нет. Удивительно. Может, вши не любят кровь таких существ, как она?

– Я не сумею помыть и расчесать твои волосы. Позволишь мне остричь их? – спросил я ласково.

Она пожала плечами.

– Ты лучше знаешь, – в голосе ее снова прозвучала беспомощность.

– Но придется их обрезать очень коротко, – добавил я, она же – лишь вздохнула.

Я вышел из комнатки и пошел к Козоёбу. Во-первых, за ножницами, во-вторых – за одеждой, которую девушка могла бы надеть, когда выйдет из купели. И одно, и второе он дал мне без слов, но когда я шел назад, задержал меня на минутку.

– Я отдам тебе все, что должен, и доложу еще двадцать к сотне, только забери ее, Мордимер. Забери ее отсюда как можно скорее.

Я некоторое время смотрел на него.

– У тебя хватало всяких изъянов, но ты никогда и ничего не боялся, Козоёб, – сказал я с иронией.

– Люди меняются, – пробормотал он. Схватил меня за руку и заглянул в глаза. Стоял так близко, что я ощущал на своем лице его дыхание. – Она ведь не человек, и ты об этом знаешь, верно?

Я освободился от его хватки. Решительно, поскольку не терпел, когда ко мне прикасаются – за исключением разве что прекрасных женщин. Да и то – не всегда.

– А кто тогда, по-твоему? – покачал я головой с сожалением. – Демон? – я похлопал его по щеке. – Успокойся…

– Не знаю… – Я видел на его лице страх, и это меня обеспокоило, поскольку испуганные люди могут совершить нечто, расходящееся со здравым смыслом. А это обычно означает хлопоты для них самих и всех, кто окажется в их обществе.

– Послушай меня внимательно, – начал я. – Девушка – родственница одного аристократа. Потерялась много, много лет назад и не помнит почти ничего из своего прошлого, а то, что она – именно та, кто мне нужен, я узнал лишь по знаку, по татуировке на ее плече. Мы оба понимаем, что она не в себе, но мой наниматель обещал за нее большую награду. Действительно большую. И если ты мне поможешь, то я позабуду не только о процентах, но и о том, что ты меня оскорбил. Понимаешь?

– Не знаю, зачем я это сделал, – отозвался он миг спустя. – Не знаю, зачем я тебя тогда обманул. Все эти годы, каждый день… – он нервно повел плечами. – Оно того не стоило, – добавил.

– Наверняка не стоило, – согласился я, глядя ему в глаза. Он поспешно отвел взгляд. – Но теперь – забудь об этом. Помоги мне, и я исчезну из твоей жизни навсегда.

– Ладно, – вздохнул он. Тряхнул головой, словно был лошадью, отгоняющей надоедливых мух. – Поспешите, скоро ужин.

Но не ушел, задержался на пороге.

– Мордимер? Ты поклянешься…

– Лжесвидетель хочет верить клятве? – оборвал я его. – Разве святой Павел не сказал: «Посему, отвергнувши ложь, говорите истину каждому ближнему своему»[10].

– У меня новая жизнь, – сказал он плаксиво, не глядя мне в глаза. – У меня женщина, у нас будет ребенок…

– Я растроган! – широко развел я руками. – Бог мой, как ты меня растрогал, Козоёб! Так сильно, что я изменил свои планы! Вот что я решил: если не поможешь мне, я не стану причинять тебе боль, пока не позволю увидеть, как умирает твоя женщина. И пока не позволю услышать, как она горячо молит меня о жизни.

Я шагнул к нему, ухватил за воротник.

– Будь умненьким – и ничего ни с кем не произойдет, – прошипел ему. – Я хочу отсюда выбраться, как только представится возможность. Помоги мне – и дождешься рождения наследника. Помешай – и увидишь, как я вырезаю плод из твоей женщины. Ты все понял?

Конечно, я не сделал бы ничего подобного. Говорите о Мордимере Маддердине, инквизиторе Его Преосвященства и вашем покорном слуге, что пожелаете, однако никогда не обидел бы я женщины в доброй надежде. Ибо женщина, что носит плод, пребывает под защитой Господа. И сколь бы отвратительным существом я стал, когда б этого не уважил?

К счастью, Козоёб ничего не знал о моих убеждениях и поэтому побледнел.

– Молю, – простонал.

– Ты не моли, а просто будь умненьким, – ответил я.

Возвратился в комнату. Вампирица все еще плескалась в воде, и, казалось, купание ей и вправду приятно.

– Я принес ножницы, – я поднял инструмент к свету, поскольку не хотел, чтобы она подумала, будто я что-то скрываю.

– Нож-ни-цы, – повторила она, словно вспоминая значение этого слова.

– Чтобы обрезать твои волосы, – пояснил я. – Могу?

Она смотрела на меня жалостливо. Я приблизился.

– Отрастут, – пообещал. – И наверняка будут прекрасны. Только ты должна их расчесывать.

Потом я принялся за работу. Темные колтуны падали на пол, я же старался случайно ее не ранить, что было непросто, поскольку волосы приходилось обрезать у самой кожи.

Когда я закончил, отступил на шаг, чтобы оценить проделанную работу. Вампирица теперь выглядела еще жалостливей, чем ранее. Когда я избавил ее от волос, голова ее сделалась еще более похожей на череп, обтянутый тоненькой кожицей, а шея казалась настолько хрупкой, будто переломить ее можно одним движением пальцев.

И лишь большие темные глаза пылали на изможденном лице. Да, похоже, в этом существе оставалась лишь одна красивая черта: необычайно прекрасные глаза.

Меня ожидал визит к барону Хаустофферу, и я знал, что к этому визиту нужно как следует подготовиться. Может, я и казался слишком осторожным, но Мордимер Маддердин не прожил бы столько лет в этом не лучшем из миров, если б грешил беспечностью – что в мыслях, что в поступках. Конечно, порой я сталкивался с проблемами куда более серьезными, чем ожидал, но когда я знал, что проблемы – грядут, предпочитал подстраховать себя любым из возможных способов. А ведь Хаустоффер был исключительно опасным существом. В последний свой визит в его замок я лишь чудом избегнул смерти, хотя истины ради стоит признать, что замок я покинул с кошелем, наполненным золотыми дублонами, и с поручением на будущее.

Хаустоффер рассказывал, что некогда он жил в Палестине и видел Господа нашего Иисуса Христа, восходящего на Голгофу с крестом на израненных плечах. Барон был там, попивая винцо, потом глазел на казнь, пока не уснул, разморенный алкоголем и жарой. Он не видел, как Иисус сошел с креста и покарал римских легионеров, не видел, как Господь вместе с апостолами и верными людьми направлялся к Иерусалиму, чтобы омыть в крови неверный город. И лишь когда барон сам вошел в Иерусалим, он испытал ту удивительную и пугающую красную жажду, которая с тех пор и до сегодняшнего дня гонит его вперед. Именно там он понял, что уже не тот, кем был прежде. Получил нечеловеческую силу и быстроту, не старел, мог властвовать над человеческим сознанием, раны, наносимые ему железом, сразу затягивались. А на плече своем он увидел вытатуированный знак змея и голубки. С того времени он жил, не зная – проклятие или благословение то, что с ним случилось. А может, это всего-то лишенная смысла и значения ошибка? Дело ли это Господа или Сатаны?

Теперь я надеялся, что сумею хотя бы частично найти ответы на вопросы, которые его мучили. Конечно, если смогу расспросить девушку, которая теперь находилась под моей опекой, – и если получу от нее хоть сколько-нибудь разумные ответы; а это, имея в виду ее нынешнее состояние, могло оказаться не таким уж простым делом.

Верил ли я в историю барона? Сперва – нет, поскольку инквизиторы считали сказки о вампирах чепухой навроде россказней об оборотнях. Но когда я получил возможность увидеть, насколько проворен Хаустоффер, когда ощутил его парализующий взгляд, когда почувствовал бритвенную остроту его зубов – тогда я лишился сомнений. Может, он и лгал, рассказывая о своем прошлом, однако наверняка был не простым человеком – но существом, обладающим некими сверхъестественными способностями. Я знал, что должен держаться как можно дальше от его замка. Но нерешенная загадка ныла занозой в ноге. И теперь, когда раскрытие тайны казалось близким, я не мог отступить. Дело было не в награде от Хаустоффера (хотя тот и сулил мне многое): я всего лишь надеялся, что темная сия история будет озарена светом истины. Ведь однажды мне пришлось уже объяснять барону, что я – человек, для которого важно знание, и что не имеет значения, куда это знание меня приведет.

Из собственного же опыта я знал, что порой оное знание уводит дальше, чем хотелось бы.

В связи с планами, которые я строил, следовало воспользоваться помощью Козоёба. Я тщательно объяснил ему, кто из ремесленников мне нужен и какую должен выполнить работу. Даже набросал на клочке бумаги чертеж.

– Обойдётся недешево, – заметил он, не спрашивая, зачем мне эти мелочи. И хорошо, что не спрашивал, ведь я бы ему не ответил.

– Как только отдашь мне долг – стану богатым человеком, – ответил я ему.

Он молчал некоторое время и только потирал запястье левой руки пальцами правой.

– Ты ведь знаешь, что у меня нет такой суммы наличными. Тебе придется подождать несколько дней…

– Разве я умолял тебя как можно быстрее покинуть этот дом, а? Я готов ждать столько, сколько сочтешь необходимым. Я смогу познакомиться с твоей женой? Когда она возвращается?

Он опустил глаза.

– На следующей неделе, – сказал тихо. – К тому времени я все устрою. Клянусь.

– Только скажи мастеру, что порода должна быть чистой. Если смешает ее с медью или другим дешевым металлом, собственноручно спущу с него шкуру. Ты ведь еще умеешь быть убедительным, Козоёб?

– Умею, – ответил он твердо. – Будешь доволен.

– Не сомневаюсь, – кивнул я ему. – Скажи-ка еще вот что. Ты слышал, чтобы где-то в окрестностях обитал по-настоящему набожный монах или отшельник? Человек, пользующийся повсеместным уважением, известный своими святолюбивыми поступками, может, даже чудесами, санкционированными Церковью?

– Святой при жизни, да? – усмехнулся Козоёб.

– Именно.

Некоторое время он размышлял, потирая лоб.

– Расспрошу, – пообещал. – Что-то мне, кажется, говорили: какой-то пустынник или вроде того…