Я прошепчу: воспомни ночи-дни,
И напиши меня, как будто бы вначале.
Я выдохну: прости меня, прости
За всё, что боль тебе несло! за муку
Тоски… ты видишь, я держу в горсти,
Причастной чашею – твою живую руку…
Ты напиши меня на том холсте,
Он снеговой, он чист… он строг и светел,
Вон там, в углу… ты так давно хотел
Меня нарисовать на белом свете…
Набросок углем? Можешь без угля,
А сразу красками. То в шахматном порядке,
То нагло смешивая, брызгами пыля,
Смешно, и бешено, и сильно, без оглядки,
Лишь замирая на безумный миг
Перед мольбертом, как перед иконой:
Замалевать… не надо… гаснет лик,
Молчанием священным опалённый…
Я сяду, как захочешь! Вот, анфас!
Могу в три четверти! Сияюще!.. улыбкой
Ожгу! и полыханьем диких глаз,
Ладонью, сгинувшей во тьме златою рыбкой…
Гляди, гляди, любимый, на меня!
Пиши, пиши не красками – а кровью! —
Так, век за веком, так, день ото дня,
И жизнь мою повесим к изголовью,
И будешь просыпаться и глядеть
Ты мне в лицо: на сколько постарела,
Жена моя?.. на миг или на треть,
На полчаса, на вечность без предела…
И встанешь ты, и выдохнет кровать
Тебя – всем Тинторетто, Гойей, Босхом,
И так захочешь ты меня поцеловать,
А краски потекут горячим воском,
А краски по холсту – слезами, радугой, вином,
А ты прижмешь ладони, губы, щёки
К моей судьбе, что стала вечным сном,
К моей любви, живой, далёкой.
Тихонько я сижу, не плачь, гляди,
Улыбки ласка, скулы ярче мака,
Лишь кружево дрожит цветами на груди:
Белила, кадмий… охра… кровь краплака…
Ярославский вокзал
Средь людей, в толпе вокзальной
Пробираясь тяжело,
Вижу детский взгляд хрустальный
Сквозь вагонное стекло.
Это девочка в шубейке
Жадно пряники жуёт,
А старуха в телогрейке
На спине рюкзак несёт.
На беременной цыганке
Шаль, как талая вода…
И растянуты тальянкой
Вдоль по рельсам поезда.
Соскочив с подножек, люди
Улыбаются, идут.
Им Москву на зимнем блюде
Посеребренной несут.
Им бы где приткнуться ночку —
У своих, чужих людей,
Отщипнуть бы по кусочку
Хлеба белых площадей!
В чёрном чугуне вокзала
Варит варево зима.
Я б вот здесь
всю жизнь стояла,
Да боюсь, сойду с ума —
От седых волос крестьянки,
К рынку вызубрившей путь,
Да от ильменской тальянки,
Раздирающей мне грудь,
Да от воздуха ночного,
Да от площади живой,
Да от снега ледяного,
Что гудит над головой,
От стояния на крыше
Гулко мчащейся страны —
Каждый плач
окрест услышан,
Все огни
окрест видны.
И крещусь крестом широким —
Чтобы так стоять всегда:
До Суда, до Тьмы, до Срока,
Где – горчайшая Звезда.
Хлеб
