Бессловесный великий закон.
А состав грохотал равнодушно,
И осиплой трубою свистел,
Над землёй, над вагонной подушкой,
Над простынкой, белее чем мел.
И нашла я беспалую руку,
И пожатья означила крест,
Всю погиблую взрослую муку
Втиснув в детский отчаянный жест,
В ту стальную, скелетом, дорогу,
В рёбра-россыпь мелькающих шпал,
В лютый вихорь мафория Бога,
Что нас Временем поцеловал.
Знак над битвой
Симъ побъдиши…
Такъ: симъ побъдиши…
Ах, расстели ты на снегу кровавом плат…
Сребряная парча… взмахни всё чище, выше,
Там, видишь, утки возвращаются, летят…
Летят на север с юга изобильного…
А мне куда вернуться, мой Господь?..
Боярыня твоя, раскольная, двужильная,
Всё пламенней, жесточе гибнет плоть…
Всё огненней, захлёбней Дух горит лучиною,
Царь Константин сжимает древко в кулаке
Над войском… знамя реет красною калиною
Через плетень голов… тяжёлое, а налегке…
О, тяжесть бархата, иконная, чугунная,
Ты, коромысло, пригибающе к земле…
Земля моя, тяжелозвонкая, подлунная,
Подсолнечная, то слепяща, то во мгле!
То залитая реками разливными,
Безумием весенних соловьёв,
Потопными, рыдающими ливнями,
Расшитой хусткой полевых цветов,
То залитая кровью, брагой братскою,
Гражданская война, гремит опять,
И розвальни мои летят во яму Адскую,
А я-то – в небеса! вражинам не сыскать!..
Чем слёзней клятвы, чем стихиры наши тише,
Тем ярче – до ожога – им внимает Мiръ.
И слышит Мiръ одно: СИМЪ ПОБЪДИШИ!
И наш ответ: ВОИСТИНУ! ВОЗЬМИ!
Ты жизнь возьми мою. Всю веру. Душу.
Нет без победы нас, народа. Нет.
Но только, Боже, соловья услышь… послушай…
Симъ побъдиши… Негасимый свет…
Все войско трав, цветов и звёзд разъято.
Всё войско птиц на плечи облаком легло.
СИМЪ ПОБЪДИШИ… так пою убитому солдату,
Ложась в парчовом, алом небе на крыло,
Летя над ним, воркуя, плача, улетая
И тая в золотой ночной пыли,
Родная занебесью птичья стая
Над тяжкой памятью возлюбленной земли.
Прощание
Собирались, вещи толкали, пекли в дорогу встревоженно
со смородиной пирожки, целовали губами поздними,
а потом на часы, на лицо моё смотрели так настороженно
и хотели, чтоб их навеки запомнила.
А потом на вокзал несли чемодан простуженный,
Перевязанный крест-накрест, как окно военное,
и поезд стоял весь как новенький, как наутюженный,
и всё прощание было – как слово одно откровенное.
Слово это кричали, шептали, лелеяли губами морозными,
совали его напоследок в мешок игрушкою деревянною,
а поезд тускло блестел всеми окнами беззвёздными,
и я держала в руке моей руку родную, как рюмку стеклянную.
А вокруг! – плакало дождями, утиралось ветрами,
украшалось бедными снегами лицо народа столикое,
и жгла живот старухи, уткнувшись, девочка – свечкою,
и прямо на горький Восток уходила дорога великая.
И я стояла на лютом морозе, смеялась, себя не помнила,
сыпала наспех слова, чтоб склевали родные голуби,
ломала себя прощальным пирогом, слепо делила поровну,
чтоб напоследок хоть раз никто не чувствовал голода…
А вокруг! – люди сыпались хвоей седой,
Москву рубили к празднику,
чтоб с собой увезти детишкам в свои города сибирские,
и в горькой, солёной толпе торчали изюмные лица праздные,
и покрытые сажей вагонные трубы
пахли, как пряники имбирные…
И ложилась страна, развязавши у горла платки,
в одну постель дорожную,
и, вздыхая, инвалиды бережно, будто гранили алмаз,
жёсткую воблу чистили,
и стояла я у вагона, как у края судьбы невозможного,
и только плакала, а за меня во тьме полушарья
извилины рельсов
жизнь мою мыслили.
