– Да куда же это полиция только смотрит?! Кругом одно хулиганьё! Им курить запретили в общественных местах, так они теперь в чужих куртках дырки прожигают, и не по одной, а сразу по две! Что же это делается, а, товарищи!? Ну как с ними ещё бороться!?
Глава 11.
Первым делом, заняв своё место в закутке вагонного, Углёнок развернул карту, что вместе с мешочком чая подарила ему Незабудка, и стал её изучать. Судя по краям этой карты, она была лишь частью одного большого листа, оборванная с четырёх сторон, и на ней красовались две огромные буквы "С". Остальные слова были обозначены шрифтом меньшего размера, следующие – ещё меньше и так далее.
"Вероятно, это связано со значением той или иной территории или города. Чем менее значимый и более провинциальный, тем малозаметней на карте. Эстония, Таллин, например. Как умно составлена карта. Но неплохо было бы всю её собрать воедино снова. Справлюсь с заданием, займусь этим непременно".
Домовёнок сложил карту и поместил её аккуратно в мешочек с чаем "От вокзальных".
Наконец он соизволил обратить внимание на Кишь-Миша, который требовал этого внимания с тех пор, как они уселись к нему в "Укромное Место", а добившись его в конце концов, принялся разливать чай и вести беседу, которая заключалась в банальном монологе насыщенного сверх меры всякой ненужной информацией вагонника, которой он должен был поделиться с кем-нибудь во чтобы это ни стало, иначе его бы просто разорвало.
Мерный перестук колёс на стыках рельс потихоньку убаюкивал Углёнка. Он то и дело клевал носом, но делал над собой усилие и поднимал голову, чтобы, глядя на Кишь-Миша, отдавать должное гостеприимству болтливого толстяка и сладкому чаю с халвой, который подавался уже в четвёртый раз. При этом домовёнок думал, что ещё бы четыре выпил. Настолько был вкусен чай и настолько были малы пиалки, что Кишь-Мишь наполнял до краёв, на короткое время отвлекаясь от своей собственной болтовни. А уж лясы поточить толстый вагонный любил не на шутку, рассказывая домовёнку, несмотря на его полусонное состояние, о старых городах в азиатских степях, которые стоят века и простоят ещё сотни лет, о южных и северных морях, на берега которых его доставляли пассажирские составы, следуя до станции назначения. При этом он свысока поглядывал на Углёнка, давая понять, что он-то уже все окрестные моря повидал, в отличии от некоторых, пусть и из окна вагона, но всё-таки.
– На южных морях, – потягивая чай и прищуриваясь, повествовал вагонный, – солнце жаркое, совсем душно в поезде ехать! Чай пить надо, а воду не надо. Пот пошёл – вода ушёл, а чай остался! Солнце, жара! А на станциях фрукт-сухофрукт, овощ, изюм! Фрукт-овощ не поедет на север, станет плохой по дороге. Куда девать? Изюм доедет, урюк доедет, халва-щербет доедет. А северный домовик да вокзальник – ай как сласти любит! Им на севере витамин нужен! Там солнца нет, тепла нет, ничего нет. Снег есть, метель есть, холод есть. Ещё золото много-много есть! Будет домовой-вокзальный золото есть? Нет, не будет! А изюм, урюк, чернослив будет! Витамины всем надо. А у кого витамины? У Кишь-Миша витамины! И торговля идёт! Ой, идёт!
И продолжал Кишь-Мишь в том же духе, иногда вставляя непонятные домовёнку слова, чтобы подчеркнуть достоинство какого-то места, или опуская уголки губ вниз, очевидно, проявляя явное пренебрежение к предмету повествования. После пятой выпитой пиалки вагонный заглянул в красную металлическую бутылочку с широким горлышком и тоскливо произнёс:
– Вай-вай! Чай совсем закончился! Как халва без чая есть? Кто ест халва без сладкий чай? Чай брать надо! Полный термос наливать надо! Термос тепло долго-долго сохранит, Кишь-Мишь с домовёнком долго-долго чай горячий пить будут. Разговаривать будут!
"Интересно знать, – подумалось в тот момент Углёнку, – задавался ли Кишь-Мишь вопросом о том, можно ли пить сладкий чай и не есть при этом халву? По-моему, он уже изрядно халвы наел, судя по размеру его пуза. Надо бы сказать ему об этом как-нибудь".
Сделав столь глубокомысленное умозаключение, он зевнул во весь рот.
– Эй! Чего зеваешь? Чай заварить надо! Пить чай, говорить надо!
– Так ведь нет чая. Халва только осталась, – без всякого энтузиазма отозвался домовёнок.
– Чая нет здесь, – Кишь-Мишь ласково погладил свой термос. А секунду спустя певуче добавил, подняв вверх указательный палец и закатив глаза:
– А там чай есть.
Оказалось, что сидят они в маленьком кутке, расположенным аккурат под большим вагонным самоваром, который вагонник, подражая людям, уважительно именовал Титаном. В этом Титане всегда есть горячая вода. А без горячей воды, в которую можно насыпать заварки и наслаждаться ароматным напитком, по мнению толстого вагонника, жить никак нельзя. Потому он и поселился под ним. Во-первых, тут всегда тепло, а во-вторых, всегда можно набрать кипяток и заварить чай.
– Вернее, – поправил Кишь-Мишь сам себя, – то, что во-вторых – это во-первых, потому что более важно, а то, что во-первых – это во-вторых, так как тёплых и уютных мест в вагоне предостаточно. А Титан – он один!
В его голосе отчётливо прозвучали нотки благоговения перед большим вагонным самоваром, словно он объяснял непутёвой пастве основы своей религии.
– Так что, молодой домовой, за кипяточком сходи? Ты быстрый, а дядька Кишь-Мишь медленный. Тебя не увидят, а меня увидят. Пока старый Кишь-Мишь залезет, пока вода откроет, пока вода нальёт, пока вода закроет.....
– Ладно уже, дядя, – прервал его Углёнок, не дожидаясь окончания нудной просьбы. – Наберу я кипятка, чего уж там. Вот только скажи мне, кто тебя увидит? Ведь люди не способны нас углядеть. Может, нечисть какая в вагоне живёт?
– Вай! Если бы нечисть, тогда ещё ладно! С нечестью договориться можно. Товар, золото есть, договор будет. А ведь именно люди!
Он горестно обхватил голову своими пухлыми ручками и закачал ею с боку на бок, горестно причитая:
– Путь долгий. Люди бражка пей, много пей! По вагону ходи, громко говори, спать не давай! Вай-вай! В унитаз не сразу попади, рядом наблюй и накури! Хуже любой нечисть! Вай-вай! А у человек под бражкой, – он наклонился вперёд и заговорщицки зашептал Углёнку в лицо, – взгляд всегда косой, и он наш брат-кутник видит сильно-сильно! А как увидит, то кинет чем-нибудь или ударить пытается. Но при этом всегда плюёт через левый плечо и слова нам обидный говорит, чёртом-бесом и нечистью называет! Плохой человек, если пьяный, ой, плохой! И всё потому, что видит то, что ему нельзя видеть, но не видит то, что видеть должен! А они уже давно начали. Как поезд сели, сразу запах пошёл! Дядька Кишь-Мишь все запахи в вагоне знает, а этот запах даже во сне учует!
Домовёнок на самом деле рад был не отказать в просьбе вагоннику. Что для него какого-то там кипятка в термос набрать! Он с удовольствием исполнил бы и что-то более серьёзное, чем эта простецкая задачка. Ведь для него столько добра сделали совершенно ранее незнакомые вагонные да вокзальные. Теперь он их всех считает своими друзьями. Что касаемо людей, то люди – не проблема. Людей, поди, видел не раз, вырос среди них, как-никак. Да и они его видали. Чего уж там греха таить, было разок.
– Дядька, давай сюда свой обожаемый сосуд! Да обскажи в подробностях, куда идти, что и как делать!
Физиономия вагонника залоснилось масляным блином, и он с довольным видом протянул Углёнку свой термос с привязанной к горлышку крышкой, профессионально вытряхнув из него старую заварку в пакетик с мусором, умудрившись не проронить ни единой чаинки, и начал предварительный инструктаж:
– Дядька Кишь-Мишь дверь открывай, тебя выпускай. Ты вверх, на подоконник, потом за Титан. Осмотрись, оглянись. Нет никого – термос под кран подставляй, воду открывай шибко-шибко! Быстро вода побежал – быстро термос наполнил, медленно побежал – ждать долго опасно! Вода набрал, крышка закрыл, по верёвочке вниз спустил. Я взял, ты слез – сидим чай с халва пьём, разговоры разговариваем.
Углёнок кивнул в знак того, что понял эту бесхитростную тарабарщину, и хозяйственный Кишь-Мишь припал глазом к щели в двери, жестом руки указывая Углёнку ждать команды. Ждали недолго. Толстяк-вагонник нашептал нужные слова в замочную скважину, и нехитрый запорный механизм проскрежетал негромко в ответ, давая возможность кутникам раскрыть дверь своего пристанища. Кишь-Мишь, не поворачивая в сторону Углёнка головы, тихо стал подгонять Углёнка, неизвестно кого опасаясь:
– Быстро-быстро пошёл, людей нет! Вай, есть люди, конечно, есть, куда без них! Только их не видно!
Он придал рукой ускорение домовёнку и захлопнул за ним дверь. Углёнок вылетел из Кишь-Мишиного закутка и замер на несколько мгновений, пока его глаза не привыкли к освещённому солнцем вагону после полумрака. Он быстро сориентировался и кузнечиком вскочил на неширокую площадку под окном, придерживая притороченный к спине неудобный громоздкий термос. С площадки он намеревался, действуя согласно плану, допрыгнуть до необъятного Титана, как тут дверь купе напротив отъехала в сторону, и в узкий коридор выплыло, заполняя собой весь дверной проём, массивное тело в юбочном костюме с погонами и при галстуке. Углёнок даже замешкался при виде этой тёти, не забыв открыть, как полагается в подобных ситуациях, рот, в полнейшем изумлении глядя на Покатунью человеческих размеров. Пока проводница наполняла свой стакан кипятком, без зазрения совести пользуясь Кишь-Мишиным Титаном, до домового медленно дошло, что это не Покатунья выросла ввысь и вширь, а это особая порода вагонных тёток, которые похожи, как две капли воды на себе подобных, но в иных масштабах. Вода перестала наполнять гранёный стакан в красивом подстаканнике, и оттуда пошёл пар, а Углёнок чуть не подавился слюной от предвкушения того момента, когда он будет снова прихлёбывать чаёк, но теперь уже в прикуску с изюмом, которого у Кишь-Миша целый мешок.
Однако в этот момент поезд заметно тряхнуло, и он стал замедлять своё движение. Из купе вышла вторая проводница, невысокая и поджарая, средних лет по человеческим меркам, а по меркам домовых – сущий младенец. Углёнок был старше её как минимум втрое. Проводница обратилась к Покатунье-два:
– Пять минут стоим. Может, на минуту отход задержат. Всё же на этой станции много народу выходит. Да и зайдёт никак не меньше.
Договаривая фразу, она уже шествовала к выходу из вагона, а толстуха заперлась в служебном купе. Лишь только тогда домовёнок решился подобраться к крану с кипятком и подставить термос. Воровато озираясь по сторонам, открыл флажок и наполнил термос до краёв. Аккуратно завинтив крышку, свесил голову вниз и встретился взглядом с Кишь-Мишем, выглядывающим в нетерпении из приоткрытой дверцы. Вагонник оживлённо начал жестикулировать, страшно вращая глазами, пытаясь тем самым передать как можно больше очень важной информации за наименьший промежуток времени, справедливо опасаясь, что начни он говорить, Углёнок его вообще не поймёт, а тут хоть какая-то надежда. Углёнок, не умудрённый до сих пор житейским опытом, понял его по-своему и прокричал в ответ:
– Да иду я, дядька Кишь-Мишь! Имей немного терпения! И принимай уже свой кипяток!
Домовой вывалил привязанный к тонкой бечеве термос за край и, проворно перебирая ручками, опустил термос прямиком к Кишь-Мишевой каморке. Поезд в это же самое время окончательно замедлил движение, почти остановившись, но напоследок так тряхнул вагоны, что Углёнка, потерявшего равновесие и ударившегося спиной о горячий Титан, понесло вперёд, и он свалился вниз по наклонной дуге. А пока летел, успел рассмотреть расстроенную физиономию вагонного, кричавшему вслед:
– Ты куда-а-а!?
Потом пришло понимание смысла отчаянной жестикуляции Кишь-Миша. За этим последовал удар об пол, и сквозь затуманенное сознание пробилась мысль, что ноги многочисленных пассажиров, спешивших к выходу, не оставят от него мокрого места. Сосредоточив всю свою силу воли, он на последнем дыхании, угасая разумом, отполз вдоль длинного сиденья в безопасное место к батарее и там отключился.
Пришёл в себя домовёнок от невыносимого кисловатого запаха, стойко окутавшего всё окружающее пространство. Оглядевшись и осознав в полной мере, в какую передрягу он попал, Углёнок прошептал с горькой иронией:
– Сходил за кипяточком, называется.
Настала пора оглядеться вокруг. Ничего примечательного, кроме двух полиэтиленовых мешков со снедью и пары небольших сумок, Углёнок не увидел. Не увидел он и Кишь-Миша, озабоченно семенившего по вагону и заглядывающего во все щели, потому что домовёнку вдруг взбрело в голову залезть в одну из сумок и там, спрятавшись, прийти в себя и решить, как добираться до каморки под Титаном.
"Чего уж врать самому себе, – думал Углёнок, – ситуация напряжённая, обстановка незнакомая. Подумать надо. Хотя вообще-то боязно вылезать в коридор".
К этому поступку его так же не в малой степени принудил царящий вокруг уже упомянутый выше невыносимый запах, источником которого являлись три пары несвежих носков, торчащих из резиновых шлёпанцев, что принадлежали обладателям старых спортивных трико, изо всех сил пытавшихся флиртовать заплетающимися языками с четвёртой пассажиркой, в отчаянном темпе собиравшей сумки, явно спеша на выход. Углёнок дожевал случайно попавшуюся под руку печеньку из раскрытого в сумке пакета и тоже засобирался уходить восвояси.
"Чего только не бывает с испугу, – уже откровенно смеялся он над своим нелепым страхом, облизывая с пальцев шоколадный крем. – Увидеть меня всё равно никто не сможет, а до Кишь-Миша добраться – раз плюнуть. Это первые с краю места в вагоне, до каморки рукой подать".
На этой оптимистической мысли он было начал вылезать наружу, но решив порадовать попутчика вкусными печеньками, нырнул назад. Мол, и чаю принёс, и печенек к чаю добыл. Вот тебе и почёт, вот тебе и уважение! А то всё для него, а он даже спасибо сказать толком не может. Нельзя пропускать такой удобный случай, чтобы отблагодарить за добро. И он начал набивать свой заплечный мешочек вкусной снедью, благо место в нём ещё было. Шестым чувством ощутив недоброе, когда поезд окончательно остановился, домовой метнулся было к выходу из сумки, но его опередила ухоженная дамская рука, очень быстро застегнув молнию, и Углёнок закачался в ней, выносимый прочь из вагона на никому неизвестной станции.
– Попили чай с печенюшками, – глядя снизу вверх на закрытый выход к свободе, устало подумал домовёнок. Если бы ему было знакомо слово "сарказм", то он непременно определил бы свою фразу как полную этого самого сарказма. Но он не был настолько эрудирован, поэтому лишь горько улыбнулся своей нелепой участи и уселся прямо в пакет, полный сладкой выпечки и карамелек в красивых обёртках.
Его несли недолго. Хозяйка сумки сделала несколько шагов, и Углёнок почувствовал, что сумку поставили на пол. Он попытался раздвинуть края сумки, и молния поддалась, слегка разъехавшись в стороны ровно на столько, чтобы Углёнок сумел выглянуть наружу одним глазком. Тут он и увидел пухлого вагонника, маячившего в окне за шторкой и озиравшего своими раскосыми глазами выходящих пассажиров. Кишь-Мишь делал это то ли от безвыходности положения, в которое угодил благодаря самонадеянности Углёнка, то ли профессионально чуял попутчика где-то поблизости. В любом случае ему не хотелось держать ответ перед Незабудкой, тем более что и ответить Кишь-Мишу было бы нечего.
– Эй! Я здесь! – заорал Углёнок, обрадованный возможностью обратить на себя внимание, и высунул руку в узкую щель, чтобы помаячить Кишь-Мишу ладошкой. На непонятный шелест никто из пассажиров, разумеется, внимание не обратил. Мало ли какие звуки раздаются на вокзале с приходом поезда. А Кишь-Мишь обратил. Он зашелестел в ответ, что Углёнок должен, пока не поздно, отодвинуть молнию на сумке ещё дальше. А там, где бы Углёнок не вылез, Кишь-Мишь найдёт его и препроводит назад в свой вагон. Да нужно пошевеливаться, поезд скорый, стоянка короткая.
Задача стояла перед домовым не из лёгких. Если с наружи можно было спокойно двигать на молнии собачку, то попробуйте сделать это изнутри! Тем более, когда сумку опять уже несут и неаккуратно бьют об чемоданы других пассажиров, совершенно не заботясь об её содержимом. Справившись с задачей номер один, он высунулся наружу по пояс, и возникшая перед ним задача номер два чуть было не ввергла его в глубокое уныние. Но домовёнок, чувствуя поддержку Кишь-Миша и всецело доверяя ему, потому что довериться больше было не кому, решил действовать так, как вагонник ему и говорил. Только задача номер два была посложнее первой и заключалась в правильном выборе направления, в котором нужно было двигаться, чтобы выйти вновь на перрон. А всё потому, что сумка с Углёнком уже перемещалась в здании местного вокзала, оказавшегося гораздо большим по размеру, чем вокзал его родного города. И люди здесь спешили в абсолютно разных направлениях, создавая неприличный хаос своими сутолочными движениями.
"Этак я могу домой к барышне, что любит печенюшки с шоколадным кремом, попасть, если и дальше буду тянуть кота за хвост. Уж лучше на вокзале бродяжничать. Всё к поездам ближе, чем не пойми откуда и не пойми как сюда добираться".
