– Это настоящая жизнь! – восторгался Слава. – Протасов – это я, всё, как он, готов променять на веселье. Но с ним судьба обошлась жестоко и со мной обошлась так много раз. Я самый настоящий живой труп.
– Странно, – говорю я, – Протасов себя в конце фильма убивает где-то за сараем, а в книге у Толстого – сразу после судебного процесса в здании суда.
– Всё-таки он труп, и ему уже всё равно, кто хочет строить счастье на его несчастье.
– Это трагично.
– Такова горечь жизни.
Я допила чай и стала собираться. Слава позвал пуделя Джеки, чтобы проводить меня. Тот засуетился, завилял длинным хвостом. Джеки молодой, светло-палевый пудель, бегает, как и Джонни. Но Джонни, чёрненького пуделя с широкой попочкой, уже нет.
В переходе на Ленинском проспекте, как всегда, сидел известный уличный гитарист Николай в чёрной шляпке и пел романсы. Слава его хорошо знает, этого старика-музыканта. Николай поприветствовал нас тихим хриповатым голосом и показал монетку.
– Вот эта медаль будет тому, кто узнает, какую песню я пою.
Он приподнял колено и заиграл на гитаре, Джеки сидел у его ног.
– Знаем, это романс «Очи чёрные», – сказала я, когда Николай закончил исполнение.
– Верно. Медаль самому умному и кудрявому, – сказал Николай и вручил Славе десять рублей монетой.
– Заработал, Джек! – обрадовался Слава, и мы, попрощавшись с Николаем, вышли из перехода.
05.09.11
Бабушкины песни
– Куда вы ходите со Славой? – спросила меня бабушка, когда я пришла домой.
– Бабуль, я же тебе всегда говорю, куда я хожу, в Донской монастырь, в некрополь.
– А я старая, всё забываю.
– Тебе же врач сказал после инсульта пить таблетки.
– Да что таблетки? Их я, конечно, пью. Вот человека бы интересного повидать. А в какой монастырь со Славиком ходите?
– Я же тебе рассказывала. Это известный монастырь. Там мощи патриарха. А мы со Славой цветы возлагаем к могилам известных писателей. Вот ты опять о чём-то задумалась, будто меня не слышишь.
– Я бы с вами сходила, да ноги не ходят.
– Там казаки, бабушка. Они на празднике собирались, пели песни.
– А-а-а, – раскатисто проговорила бабушка, – я помню старую-престарую казачью песню, что в молодости ещё пела.
– Правда? Спой, бабушка, спой.
– Да мне с Ники гулять надо. – Бабушка надевала в прихожей ошейник пекинесу.
– Всё равно, бабушка, спой, – настаивала я.
– Вот видишь, меня даже шатает, стоять не могу.
Бабушка качнулась, упёрлась в ручку двери и запела песню «Тополина»:
– Ой, чито жито. Ой, чито покосы.
Ой, чья-то девка распустила косы.
Косы распустила, на бок похелилась.
Ой, боже, мой боже, что я народила.
Провожала маты сына во солдаты.
Не любую невестку жито жаты.
Иди, невестка, в поле жито жаты
И не вертясь до дому, до моею хаты.
Она жала, жала, жино выминала.
И на заход солнца тополиной стала.
Пришёл сын-солдат стал
у мати пытаты:
– Где ж моя дружина,
что нигде встречать?
– Не пытай, сыну, где твоя дружина.
Бери, сын, секиру, руби тополину.
Первый раз ударил – она похелилась.
Другой раз ударил – она попросила:
– Не руби, казаче, я не тополина.
Под моими листьями
спит твоя детина.
– Ой, как ты, бабушка, поёшь. О бабьей доле это. Сейчас где так услышишь? А ведь помнишь, помнишь песни!
– Я молитвы и песни старые помню. Когда ложусь спать, их вспоминаю и Бога прошу. Раньше-то ой как пели, что будь здоров. И ещё я знаю казачью песню, похожую на эту.
– Спой ещё.
– Що высоко солнце сходит,
низенько заходит.
Що женатый до дивчины
все вечера ходит.
– Зарежь, зарежь жинку,
буду жить с тобою.
Як пришёл казак до дому,
стал ножа точить.
Его жинка, его голубка
стала его просить:
– Не режь, не режь, не режь ты меня.
Под моими грудями спит твоё дитя.
А тебе надо просить Богородицу, чтобы дом охраняла и тебя берегла.
