Это была она, Нина.
– Господи, что же это такое? – вскочил с кровати Коренев, растерянно бегая босыми ногами по комнате и не зная, что предпринять. – Это она!.. Ах, какая обида!
– Николай Андреевич, вы спите? – спросила за дверью, повысив голос, Нина Алексеевна. Коренев ясно почувствовал в ее словах насмешливый тон.
– Нина Алексеевна… – жалобно произнес Коренев, подходя к дверям и торопливо одеваясь, – Нина Алексеевна, простите, я не успел!.. Подождите там. Я только умоюсь…
За дверью послышался громкий смех горничной. Затем всё смолкло, и Нина Алексеевна ясно и сухо произнесла:
– Николай Андреевич, я ухожу, мне некогда ждать. Прощайте.
Коренев, сам не отдавая себе отчета в том, что делает, быстро повернул ключ в замке и слегка приоткрыл дверь.
– Нина Алексеевна! – с мольбой в голосе прошептал он в щелку, – Нина Алексеевна, не уходите…
– Прощайте, – повторила она, поворачиваясь и направляясь к выходной двери на лестницу. Коренев видел, как она твердой походкой при хихикании горничной шла по коридору и повернула за угол передней.
– Ах, я болван! Ах, идиот! – метался по комнате Коренев, не зная на что решиться. Он, конечно, мог бы надеть пиджак, пальто и побежать догонять Зорину. Но ведь он не умыт; кроме того, он не брился уже три дня, так как думал сделать это сегодня, чтобы быть интереснее и не колоть ее во время поцелуев. Как же бежать, за ней? И потом, как она войдет сюда в неприбранную комнату? Он сел за стол, обхватил голову руками и так просидел неподвижно несколько минут. Но затем мрачные мысли стали постепенно исчезать; Коренев вспомнил, что главное, о чем он мечтал, осуществилось: Нина пришла, и, значит, – согласна. Ну, что за беда, в самом деле, что он проспал? Он мог быть болен, наконец. И разве это так уж скверно? Со всяким может случиться. Нет, нужно одеться, побриться, умыться и сейчас же отправиться к ней на дом для объяснений. Нужно только не медлить!
Он попросил у горничной самовар и начал поспешно разводить в чашке мыло для бритья.
Между тем Нина Алексеевна, выйдя из квартиры, где жил Николай Андреевич, не отправилась сразу домой. У нее в душе поднималось горькое чувство обиды, смешанное с презрением и негодованием по отношению к Кореневу. Вот его любовь к ней, о которой он так громко и часто твердил! Вот как он ждал ее в условный час, час, в который они должны были решить свою судьбу! Как это вышло пошло, смешно, глупо… Какая проза, какое мещанство!
Нина Алексеевна быстро шла по улицам без остановки, без определенной цели. Снег падал, не переставая; весело перелетали снежинки одна к другой, переплетаясь дорогами, и кружились и убегали в сторону, покорно следуя за порывами ветра. Небо глядело сверху светлое, серое; на нем уже не было тех темных и грязных пятен, которыми заполняют его дождевые осенние тучи. Как бы примирившее и слившее все облака в один спокойный серо-молочный покров, небо застыло наверху в своем праздничном светлом наряде, и видно было, как сбегали оттуда бесшумно и весело темные точки далеких снежинок, подобных бесконечному рою играющих мошек. На деревьях принарядились уже толстые сучья, покрывшись сверху белыми полосами; и на улице, обратившись в грязно-желтую массу, снег лежал раздавленный, жидкий, весь избитый копытами и темневший коричневыми колеями колес.
Сама не замечая, Нина Алексеевна зашла в расположенный у берега моря парк и с радостью направилась в глубь аллей, стараясь выбирать места, где не было видно за этот день на чистом снегу ни одного следа человеческих ног. Здесь всё было наряднее и чище, чем на улицах города. Весело и невинно смотрела впереди аллея, уходя вглубь парка двумя рядами деревьев; и глядя на нее, прихорашиваясь и дрожа ветвями, белели покрытые снежным пухом акации. А вокруг, покрывшись пышными белыми шапками, завязнув в снегу, убегали в глубину парка кусты низкорослой сирени, и выступали огромными кругами погребенные клумбы, выглядывая мрачно сбоку своею черною сырою землей. И разбросанные там и сям по парку хмурые хвои пригнулись своими тяжелыми ветками книзу и глядели исподлобья своими синими иглами, словно прятали что-то под густыми ветвями; и казалось, будто здесь наступил тихий праздник, будто всем – и акациям, и кустам сирени, и хвоям – хорошо стало под этим белым покровом, одевшим и согревшим их сырые, озябшие члены; – и даже злой пересмешник, этот вечный брюзга и ворчун беспокойный ветер – и тот здесь не бил и не гнул так безжалостно отяжелевшие ветви и, как будто стесняясь, пробегал по аллеям, тихо шепча что-то молчавшим деревьям и серьезно расспрашивая у хвой про их угрюмую тайну.
– Да, нужно с ним покончить! – думала Нина Алексеевна, смотря вперед на снег и не замечая окружавшей ее спокойной зимней красоты, – довольно, довольно! У нас всегда были бы с ним ссоры, мы и так уже часто спорили и не понимали друг друга. Нет, он не может внушить полного чувства, его нельзя полюбить всего, со всеми его качествами: некоторые недостатки и сейчас вызывают досаду, брезгливость, чуть ли не отвращение… Нет, нет, нужно порвать, нужно решительно порвать!
Нина Алексеевна подняла голову, и вздох облегчения как бы скрепил ее последнее решение. Она улыбнулась грустной, но спокойной улыбкой: ей бросились теперь в глаза эти красивые, нарядные деревья, одевшие свои сучья в снежные рукава; она увидела, как шевелили белоснежными шапками непокорные кусты, – и ей стало легко и весело, как-то ясно и спокойно на далекой глубине желавшей и искавшей чего-то раньше души.
Нина Алексеевна поправила рукой выбившиеся из-под шляпы волосы и тряхнула головой. Ей хотелось, приняв решение, уже не думать о Кореневе, и она взглянула наверх, на мелькавшие мушками быстро спускавшиеся снежинки. Вот они, казавшиеся такими черными на фоне светлого неба, бегут вниз, становятся бледнее, кажутся уже серыми и затем, неожиданно, проходя мимо дерева в своем полете, делаются совершенно белыми, чистыми, становятся белее самого неба, самих породивших их снежных туч.
И затем, упав нежно, бесшумно на мягкий покров у земли, они томно прижимались к нему и, замирая, ожидали сверху новых подруг. А те неслись оттуда, без числа, без конца, всё чаще и чаще, новые и новые, отяжелевшие и тихие. И целая сеть, серая вверху, ярко белая внизу, вдруг спустилась с неба, покрыв мутную даль; и ветер весело заиграл на этой сети, с легким шуршаньем пробираясь вперед и перебирая ее беззвучные струны в своих резких порывах.
Нина Алексеевна вздохнула полною грудью, сбросила с волос прилипший к ним мокрый снег, и пошла быстро назад. Она спокойно улыбалась и слегка жмурилась, когда ей на ресницы попадала снежинка, обращавшаяся в тот же миг в дрожавшую на веках прозрачную слезу.
X
К двенадцати часам Коренев был уже готов; он тщательно выбрился, вымыл голову, надел чистый воротничок и манжеты, что делал обыкновенно раз в неделю по воскресеньям – и, выпив чаю, отправился на квартиру к Зориным. Встретившая его горничная заявила, что кроме маленького брата Нины Алексеевны – Пети – никого дома нет: Алексей Иванович был на каком-то заседании, очевидно, кассы взаимопомощи литераторам и ученым, а Нина Алексеевна ушла в половине десятого утра и с тех пор не возвращалась домой. Коренев подумал и решил подождать Нину Алексеевну в гостиной.
– Может быть вы, паныч, успокоите Петьку? – жалобно проговорила горничная, провожая Коренева из передней в гостиную. – А то расшалился мальчуган, просто сладу с ним нет!
Коренев согласился повлиять на Петю и попросил горничную прислать к нему в гостиную шалуна; до сих пор он виделся с Петей редко, так как обыкновенно приходил к Зориным по вечерам, когда тот уже ложился спать.
– Ты что? – строго спросил Коренев Петю, когда мальчуган осторожно заглянул в гостиную, – всё шалишь? А? Иди сюда!
Петя медленно пролез в дверь и, останавливаясь время от времени, подошел к гостю.
– Я не шалил, – ответил он, садясь в кресло, – я играл в пожарную команду.
– Как же можно в комнате устраивать такую игру? – строго продолжал Коренев.
– Очень даже можно. У меня есть мячик с дыркой. Из него отлично воду пускать.
Коренев усмехнулся, но тотчас же принял прежнее строгое выражение лица.
– Глупый ты, – проговорил он, – ведь пожарная команда заливает только тогда, когда есть пожар. Как же ты можешь имитировать тушение пожара?
Петя немного задумался, а затем ответил:
– У меня тоже был пожар. Что вы думаете, я дурак какой-нибудь, чтобы лить воду даром? Я сначала поджег на кухне рогожу, а потом стал заливать. Я не маленький, мне шесть лет.
Петя обидчиво развалился в кресле; Коренев внимательно и с любопытством рассматривал маленькую фигурку своего собеседника, который, по-видимому, не особенно стеснялся взрослого гостя. Коренев вообще редко разговаривал с детьми: детство свое он помнил неясно, а уже в последних классах гимназии и в университете читал только научные книги, и ему некогда было тратить дорогое время на пустяки. С этим братом Нины Алексеевны он за всё время, кажется, даже ни разу не разговаривал, кроме тех случаев, когда тот встречал его в передней и просил подарить то мячик, то прыгающую лягушку, то настоящий аэроплан, который он видел у соседнего мальчика Саши. И, сидя некоторое время молча против этого мальчугана, Николай Андреевич думал про себя:
– Как курьезны эти дети со своей наивностью, переплетенной с удивительно ясной и свежей логикой! Они всегда поэты, всегда фантазеры, но у них вместе с тем поразительный интеллект, который ведет мышление не тусклыми пошлыми зигзагами взрослого человека, а по резво прямой линии, как идет луч света среди дрожащих пылинок туманной среды. И быть может эта прямолинейность, эта первичная форма логики наиболее верна в познании истины? Может быть философ, трактующий мировые вопросы, должен восстановить эту детскую логику, это детское отношение к миру, когда всё кажется одинаково простым, и когда всё в то же время так удивительно и так непонятно? И потом эта всем известная детская правдивость…
Коренев внимательно поглядел на мальчика, затем задумался, кивнул с улыбкой головой в ответ на пришедшую ему в голову удачную мысль и сказал непринужденным тоном:
– Петя, а ты любишь игрушечные паровозы?
Петя просиял.
– А что? Вы мне хотите купить?
– Да. Если только ты будешь хорошим мальчиком и скажешь мне правду, когда я тебя буду спрашивать.
– А паровоз будет сам ходить?
– Да, сам. Только ты обязан сказать всё, что я тебя спрошу. Хорошо?
– Хорошо… А рельсы тоже будут? Как у Коли?
– Все будет. Ну, теперь скажи мне: часто твоя сестра уходит из дому гулять?
– Часто… А свистеть паровоз будет?
– Будет, будет. Да ты, смотри, слушай, что я говорю, а то не получишь ничего. Скажи: к Нине приходят в гости молодые люди?
– Приходят. Много приходит.
– Все мужчины?
– Мужчины. Много мужчин.
– А красивые? Молодые?
– Ух, очень красивые… Только вы и вагоны купите, а то разве можно пускать один паровоз без вагонов? Так не бывает на самом деле.
