Алексей Иванович видел, что молодые люди стали часто встречаться, но сначала не обращал особенного внимания на дочь; ему даже нравилось то, что она за последнее время как будто повеселела, перестала вздыхать, раздражаться и охотно начала посещать театры, куда раньше отец не мог заманить ее даже бесплатными редакционными местами. Одно смущало Алексея Ивановича: это темное, загадочное прошлое Кедровича, которое так и не раскрылось до сих пор после промелькнувшего в «Петербургском Телефоне» разоблачения; Алексею Ивановичу также многое не нравилось в Кедровиче, в особенности его авторитетный тон и беззастенчивое систематическое извращение фактов в его фельетонах. Но стоило только Кедровичу поговорить со стариком о балканской политике, о будущей федерации славянских народов, – как лицо Зорина прояснялось, и он, по уходе собеседника, ласково трепал по плечу красневшую дочь и, несмотря на ее сердитое выражение лица, шутливо говорил:
– А что, он мне тоже нравится, этот Михаил Львович. А тебе как? А? Хе – хе! Ну, ну, не сердись, Ниночка! С тобой и пошутить теперь нельзя, право.
Так прошло около месяца. Однажды вечером Кедрович зашел, согласно условию, за Ниной Алексеевной, чтобы отправиться вместе на «Евгения Онегина» – любимую оперу Нины Алексеевны. Когда Кедрович вошел в столовую, где уже стоял готовый самовар, и где Нина Алексеевна хлопотала, чтобы приготовить возвратившемуся из редакции отцу ужин, – Алексей Иванович крикнул из кабинета:
– Михаил Львович! Это вы? У меня к вам дело, голубчик.
Вслед за этим Алексей Иванович вышел в столовую, поздоровался с Кедровичем и стал излагать ему свою просьбу: ему непременно нужно было на завтра дать заметку о появившейся на-днях комете, о которой все в городе говорили, и которую можно было в последние дни наблюдать на западе после захода солнца невооруженным глазом. В «Свежих Известиях» по этому поводу не появлялось еще никакой статьи, и потому было бы в высшей степени желательным опередить конкурентов и пустить на завтра интервью о комете с каким-нибудь специалистом. Вот побывать у такого специалиста и предлагал Кедровичу Алексей Иванович.
– Папа, но ведь мы собрались идти в театр, – с неудовольствием заметила Нина Алексеевна. – Ведь теперь уже половина восьмого.
– Да, это нас мало устраивает, – задумчиво произнес Кедрович. – А завтра разве нельзя? Можно поручить репортеру.
– Ах, не говорите: – махнул рукой Зорин, – вы разве не знаете наших репортеров? Они такую гниль понапишут. Голубчик, ведь в «Свежих Известиях» может завтра появиться такое интервью, право!
Кедрович недовольно молчал. Вдруг Нина Алексеевна поспешно проговорила:
– Вот что, господа. Этот Коренев, помнишь, папа, который у нас бывал раньше, – он ведь астроном. Вы помните его, Михаил Львович? – обратилась Зорина к Кедровичу, почему-то краснея, – вы с ним еще у нас познакомились… Так вот вы могли бы сейчас взять извозчика и съездить на четверть часа к нему. Как по-вашему?
Кедрович колебался, но затем, вспомнив, что Веснушкин заплатит за интервью отдельно, согласился. Нина Алексеевна дала ему адрес, и он, поспешно надев пальто, вышел на улицу. Погода была снежная, сырая; мокрые крупные снежинки били в лицо, крутясь целыми роями около фонарей; возле тротуаров лежали сугробы сметенного снега, уходя вдаль улицы цепью белых курганов, а между ними, чуть звеня обмерзшими ветвями, дрожали акации, образуя возле каждого фонаря в своих обледенелых ветвях серебристую сверкающую паутину. Подняв воротник, Кедрович поспешно сел на стоявшие вблизи дрожки и поехал. В его распоряжении было менее получаса, и потому он сильно торопил извозчика.
Через десять минут он уже звонил в квартиру, где жил Коренев. Горничная проводила Кедровича через узкий полуосвещенный коридор и указала ему на крайнюю дверь. Дверь была приотворена, и оттуда неслись перебивающие друг друга оживленные голоса.
– Господа! – воскликнул незнакомый Кедровичу голос Конского, приходившего теперь по субботам с женой к своему женатому коллеге; – господа, это животное будет, наверно, як.
– Ну, а нота? – спрашивала Елизавета Григорьевна. – А нота какая? Якдо, якре, якми, якфа… Ничего не выходит!
Раздался смех.
– А вот, собаку если взять, – начала, было, Елизавета Григорьевна. Но ее оборвал голос Коренева:
– Собаку? Что ты чушь городишь? В собаке целых три слога, куда ее в шараду? Думай, что говоришь, Лиза!
– Я и думаю. Не твое дело, – капризно воскликнула Елизавета Григорьевна. – Вот: собакадо, собакаре, собакаси…
Между тем, Конский, откинувшись в кресло, предался разгадке шарады и бормотал:
– Котдо, котре… нет, не так… тигрдо, тигрре… тигрси… ах, ты Господи! Что же это такое?
– Господа! Тигран. Я отгадала! – радостно воскликнула, вскакивая, Елизавета Григорьевна.
Коренев опять раздраженно прервал ее.
– Какой Тигран? Что с тобой?
– Ей-Богу, Тигран! Есть такое имя. В истории, я встречала.
– Сядь, Лиза. Опять ерунда. Причем Тигран? Ведь первое – животное, а второе – нота. Разве «ан» – нота?
Елизавета Григорьевна промолчала. Затем она спросила у жены Конского, которая держала в руках иллюстрированное приложение к газете с шарадами:
– Надежда Даниловна, дорогая, а ну прочтите еще раз условие. Как там сказано?
Жена Конского громко и внятно прочла:
– Шарада № 87. «Какое животное, с нотой в конце, будет человеком вполне?»;
– Ага, спасибо. Правда, что там еще нота нужна. Ну, будем подыскивать…
А Конский, не меняя раз принятой позы, продолжал сидеть в кресле и бормотать:
– Песдо, песре, песми… коньдо, коньре, коньми…
Между тем Кедрович уже снял пальто, стряхнул со шляпы снег, поправил волосы, галстух, откашлялся и громко постучал в дверь.
К нему на стук вышел сам Коренев, и Кедрович передал астроному просьбу редакции.
– Мы напечатаем эту заметку под отдельным заглавием с указанием вашей фамилии, – добавил Кедрович.
– Ага, – нахмурившись крякнул Коренев, стоя у дверей и не приглашая Кедровича в комнату, – так вы собственно, чего хотите? – вдруг спросил он, – может быть вам указать общие руководства о кометах?
– Нет, нет, не то, – испуганно проговорил Кедрович, краснея и досадуя на то, что Коренев не догадывается пригласить его в комнату, – нам нужны только сведения относительно нынешней кометы, ничего больше.
– Нынешней? – удивился Коренев. – Да сказать вам по правде, я ее и не видал до сих пор. И не читал ничего. Ведь у меня специальность-то не кометы, а туманности.
– Да, но… вы все-таки можете что-нибудь сообщить нам о кометах… – с нетерпением и даже с легким раздражением отвечал Кедрович, – ну, например, о хвосте данной кометы… Каков, например, состав этого хвоста?
Коренев удивленно поглядел на Кедровича.
– Да хвост у нее наверно обыкновенный. Как у всех.
– А именно?
Кедрович держал наготове записную книжку.
– Именно? А вот, какой именно, этого я вам сказать не могу. На этот счет есть много гипотез. Например, некоторые думают, что в данном случае мы имеем исключительно электрическое явление, и что благодаря одинаковым зарядам с солнцем хвост всегда направляется в сторону противоположную нашему дневному светилу. Есть еще мнения Пиккеринга, Юнга… Бредихин, например, разделил хвосты на три типа по спектру. Там углеводородные спектры, например, играют большую роль. А Юнг… Вот, мнение Юнга я забыл… Погодите-ка, что думает Юнг?
Коренев произнес последние слова уже бессвязно, – приложив палец ко лбу и бормоча что-то про себя. Кедрович выжидательно смотрел на молодого астронома, но, не дождавшись ничего, решительно спросил:
– А ваше личное мнение о кометных хвостах можно узнать?
Коренев сконфузился.
– Что вы, – ответил он, – это такой вопрос!..
Я еще мало прочел в данной области, чтобы иметь свое мнение. Вот теперь я как раз думаю посвятить вторую диссертацию кометам, но на подобный труд нужно, по крайней мере, лет пять. К этому сроку я, пожалуй, обстоятельно ответил бы вам, а сейчас… Сейчас не решаюсь, это очень спорная область, очень спорная.
Затем Коренев помолчал и сухо добавил:
