Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)

Воевода подозрительно поперхнулся но, прокашлявшись, продолжил.

– Княжил в ту пору в Переяславле Владимир Мономах. Бухнулись мы к нему в ноги – так, мол, и так, не откажи в милости, вспоможи нам семьи выручить. А кто набегом на нас ходил, мы к тому времени уже вызнали. Дал нам Мономах полусотню, спаси его Бог, пошли мы с нею искать в поле ветра. Полоняников в Кафу гнали, так мы неделю по следам без роздыху шли, пока настигать не стали. Жара стояла по ту пору такая, что кони с ног валились. Трава на корню ссохлась, в степи не спрятаться, не то что водой разжиться. Колодцы посохли в пути, мутная жижа осталась. Еле перебивались.

– А пленники как же?

– А половцы из-за жары начали резать полон – тех, кто ослаб чуть. Тут мы из последних сил прибавили, а следы взяли да и разделились. Видать, часть из них решила другим путем пройти, дабы воды хватило живым свой товар довести, а может, и погоню нюхом почуяли. Токмо и нам делиться пришлось. Петр в одну сторону направился, а я в другую. Ну, и полусотня пополам за нами разошлась. К концу ночи настиг я своих вражин. Подползли под утро втроем, сняли тех, кто в дозоре стоял, да табун шуганули. Сами к полонянникам кинулись, дабы прикрыть их, а остальные коней подняли да рассыпным строем прошлись по степнякам. Двое раненых у нас всего оказалось. Я, да еще один из дружинных, кто со мной в прикрытии стоял: безбронные мы дозор снимали. Половцы сперва к детям кинулись, как углядели, что лошадок мы увели от них, тут мы и встали втроем насмерть. А в этой части полона одни мальцы были, и Петра дети там же. Но отбили, все живы оказались. Оставили мы десяток с ними, а сами на подмогу Петру кинулись, но…

– Что?

– Да токмо зазря спешили. На полпути их встретили – понурых, глаза отворачивают. А Петр на заводной лошади тела наших жен везет. Остальных на месте, в балке схоронили. Нежданно они наткнулись на степняков. Те как раз из этой балки со стоянки уходили. На свежих конях. Как увидали дружинных наших, начали сечь без разбора полон, а оставшихся на заводных побросали и только пыль из под копыт пошла. Кто-то из баб соскакивать стал на полном ходу, не у всех успели ноги-руки под пузом конным связать, так они сечь таких начали, никто не ушел… А у воев наших кони от усталости падать начали, а заводных уже меняли. Ушли степняки.

Глаза воеводы застил туман, будто он переживал все действо еще раз. И говорил он медленно, вспоминая.

– Вот видит Петр нас, снимает тела с лошади, раскладывает да причесывать начинает. Как ни горестно было мне в тот момент, а мыслю, что с ума воин сходить начинает… Признавался он мне потом, что подумал про нашу неудачу, видя, как мы одни возвертаемся. Поблазнилось ему, что всю семью он потерял. От усталости мниться начало, видать: две ночи до того с короткими перерывами шли, как первые трупы увидали. Ну и начала от него душа отходить да в сумраке теряться. Еле растолкал, к детям с сопровождающими отправил… А сам к Марушке своей сел.

Воевода еще несколько мгновений смотрел вдаль, но потом, резко встряхнув головой, закончил свой рассказ.

– И раньше мы с ним неразлей-вода были, а после того Петр совсем ко мне прилип. И слов никаких не говорит, а токмо по нему видно, что куда я, туда и он. Разве что дети могут его на другой путь подвигнуть.

Несколько минут над собравшимися стояла тишина, которую, казалось, можно было потрогать руками.

Но все преходяще. Склонившееся к верхушкам деревьев солнце стало окрашивать багрянцем раскудрявившиеся облака над лесом, у коновязи всхрапнул вечный дежурный Буян. Наконец у колодца раздались звонкие голоса домохозяек, в очередной раз вспомнивших неугомонного Фаддея, и их смех слегка разрушил смутные печальные образы давно минувших деяний, навеянные рассказом Трофима.

– Ну и как ты отнесешься к тому, чтобы Петр службу внутреннюю вел? – прервал молчание Иван.

– Доверяю я ему, как себе, теперь и ты, надеюсь, к тому же придешь, – ответил воевода. – Токмо обскажи осмысленнее – что делать ему надобно?

– Это у нас называлось внутренними делами и контрразведкой, – попытался сформулировать мысль полусотник. – Слово «внутренние» указывает на то, что к именно к своим проблемам силу приложить надобно. Или к корыстным людям, или к тем, кто разбоем занимается на землях наших. Охрана и покой поселений к этому же относится. Практически все, кроме суда, да и то схваченный разбойный люд ему же сторожить. Тут смешивать власти не надо, вред будет. А контрразведка – то противоположное разведке. В той что-то выведывать надо, а в этой…

– Скрывать? – ухмыльнулся Радимир.

– Нет, не давать чужим выведывальщикам у нас жить вольготно. Только к такому делу призвание нужно, поэтому и спрашивал, потянет ли Петр, – изогнул бровь Иван.

– Спросим. А согласится, да не получится, другого поставим. Петр на мое слово не обидится, сам уже должен понимать, – уверенно ответил воевода. – А то, что в помощь мне надо кого выделить, так то верное дело. Если дальше расти будем, то не справлюсь я в одиночку без помощников.

– Главное, власти эти под одно крыло брать не надо, каждый за свое отвечать должен. Суд – за справедливость, внутренняя сила – за порядок, внешняя – за защиту от врагов, умные люди да старейшины – за законы, печать за… она книги будет печатать.

– Это как? – удивился Радимир. – От руки пишут, а не печатью какой, ту токмо для указов князь бережет как знак свой.

– А вот так же и печатать можно, – отвлекся Иван. – Вырезается много буковок, набирается из них одна страница, другая, третья. Макают их в чернила да на лист бумажный и ставят. Сразу много листов напечатать можно.

– От какое дело, – загорелись глаза у Радимира. – Об этом мы с тобою потом потолкуем.

– Поговорим, а как же, зима впереди долгая, – кивнул полусотник. – Так вот, у многих должна быть возможность сказать свое посредством этих букв печатных. Продадутся многие, чтобы не свое слово, а чужое донести, да почти все, считай. Будут говорить за того, кто больше заплатит, но без печати все равно нельзя. Один да найдется тот, кто правду донесет до людей. И на эту власть над мыслями людей тоже замахиваться нельзя. А только помогать тем, кто слово правдивое несет, даже если обидное слово это будет для Петра того же.

– Мыслишь, Петр под себя грести будет на службе своей? – нахмурился Трофим. – Зря я тебе сказывал историю его, втуне все пропало.

– Да нет, Трофим Игнатьич, не пропало, – возразил Иван. – Не только о Петре я, но и о тебе. Нельзя тебе вмешиваться, к примеру, в дела тех, кто законы вершит, только отвергнуть их указы можешь. И в дела суда стараться не лезть. Зато и положительная сторона в этом есть: коситься на тебя никто не будет за свершения их. А вот силой всей распоряжаться… это будет именно твоя первая задача. Да и не о тебе я говорю, а о будущих поколениях. Мало ли кто захочет все к рукам прибрать и творить, что ему вздумается. А от того кровушка льется ой как. Те же князья…

– Нишкни, Иван! – стукнул клюкой Радимир. – То божья власть! Не смей!

– И я тебе про это говорил, – многозначительно произнес воевода. – Успокой язык свой, до добра он тебя не доведет. А насчет власти так скажу: я и не суюсь в мирские дела. Иначе, окромя суеты и замятни, не будет ничего.

– Так это я только при вас язык свой распускаю, – согласно развел руки в стороны Иван, но продолжил гнуть свое. – А по поводу… божьей власти одно скажу, Радимир: власть от бога в усобицах меж собой не бьется. Вот Мономах сидит сейчас крепко, и дай бог ему еще править так многие лета. И то распри меж князей идут. А вот придет после него слабый правитель – и что?

Радимир на этот раз ничего не ответил – видимо, полусотник затронул какие-то его потаенные мысли. Только покряхтел и задумчиво положил подбородок на свою клюку, оголовье которой было причудливо вырезано в виде бурого медведя, чуть приподнимающегося на задних лапах.

– И еще одну власть я забыл, Трофим Игнатьич, – повернулся уже к воеводе полусотник. – Местную. Когда князь под себя все гребет, то ему самому от этого худо становится. Ставленники его многое разворовывают да под себя берут. А местная власть – это как община наша. Все в ее распоряжении должно быть, кроме богатств рудных, да еще чего особо ценного. А ты, воевода, только налог с нее брать должен, да не все серебро и медь, что та соберет, а лишь меньшую от всего часть. Половину самое большее. Именно часть, а остальное этой властью должно тратиться на людишек своих.

– И на что же?

– Мосты да дороги должны на те монеты строиться, ремесла развиваться, а не к себе в карман главой местной власти класться через подрядчиков знакомых. От того община богаче будет, и тех же налогов больше получишь. И суд она вести может на основе своих законов и традиций, не дергать попусту тебя. А за такой властью пригляд с двух сторон будет. Со стороны общины и с твоей стороны. Только ставленник твой должен не вмешиваться в дела старосты, а проверять лишь, честно ли тот дела ведет. Много я еще могу сказать, и не все так хорошо сделать получится сразу, как я тут вам говорил, но… никто из нас пока не готов к такому разговору. Да и не факт, что надо все организовывать именно так, как я вам толкую. Давайте лучше о хорошем!

Иван таинственно улыбнулся и замолчал.

– И чего же ты доброго нам приготовил? – поглядел с сомнением на него Радимир.

– Да вот привыкнуть никак не могу, что поселение ваше вы весью величаете, а новое место называете новой весью. А отяки, так те вообще верхним, средним да нижним гуртом свои селения кличут. Как бы названия им придумать?

– О! То дело, – цокнул языком воевода. – Токмо на названиях мы не сошлись поначалу, да и весь была одна – от чего отличать ее? Надумал, поди, что?

– Ну… предложить хочу. А уж далее на сходе решайте.

Иван лучился довольством, будто предложение его было поважнее дел, им свершенных. А может, и так – все-таки названия эти, возможно, останутся с людьми навсегда, унося с собой в даль веков частицу его души.

– Эту весь Переяславкой назвать. Вроде по делу и старое место напоминает. А новую весь – Сосновкой. Уж больно сосновый бор там красивый, посмотришь вдаль – лес прозрачный, чистый от кустарника. Сердце замирает, когда солнечный луч тебе в глаз светит сквозь хвою, и небо такое синее-синее на фоне зеленых иголок… Ну, это… расчувствовался я, конечно.

– А с железным болотом что?

– Его предлагаю просто Болотным величать. Нечего для противников наших слово «железо» называть попусту. Пусть не знают до поры, какие дела у нас тут твориться будут. Как вам такой расклад?

– А что? Добрые названия, а для нашей веси оно и вовсе памятное, – огладил свою бороду Радимир. – Старое-то не прижилось. Неклюдовкой главная весь общины прозывалась. По Неклюду, ее основавшему.

– Вынесем до суда на сход, – согласился воевода. – А отяцкие для нас как назовешь?

– Да не дело без них-то, – засомневался Иван. – Будут от их общин люди на суде, спросим, да и наши отяки с Сосновки слово скажут, тем более что нижний гурт все одно за нами остался. Уж его как-то обзовем.

– А детишки твои как, Иван, ожили после тягот своих? – поинтересовался Радимир. – Остальных лекарь не пускает, вон гонит, со знахаркой отяцкой закрылся и таинства над сборами травяными творят. А мне дюже непонятное отвечает. С тобой же словом нет-нет да перемолвится.

– Тимка оклемается, это Вячеслав точно сказал… – Иван поморщился от нахлынувших воспоминаний. – Крови он много потерял, ребра поломаны, но молодость свое взяла, а заражения крови, ну… той же огневицы, нет. Спасла его Радка. Приходить в сознание начал понемногу. Травами его поят, навар мясной давать начали, дай Бог, поправится. А вот с девчушкой худо пока. Знахарка ее первым делом в баню отвела, хоть и вырывалась она, да смотрела ее там долго. Вячеслав ей все травы подносил да советы какие-то давал. Не было насилия над ней – то ли не смог Слепень на ушкуе ее взять, то ли оставил как сладкое на вечер: шли они с низовьев часа три-четыре всего. Однако избил крепко.

– Так купец сам кричал о том… – недоуменно воззрился на полусотника воевода.

– Слова то были, чтобы побольнее нас задеть. Вот и задел, себе на беду. В любом случае попытку сделал он. Сопротивлялась она крепко, видать: ноги расцарапаны все, а лицо вообще один синяк. Однако по женской части в порядке все. А вот насчет душевного здоровья сказать ничего пока не могу. На несложные вопросы начала отвечать, но в основном молчит, да в точку смотрит. Что уж там у них случилось, понять сложно, да только трое прибитых буртасов сами за себя говорят. Про Антипа слышали уже?

Воевода кивнул, но Радимир, пропустивший эти события, живо этим заинтересовался.

– Что с ним?

– Живым его охотники, что на лодье с Ишеем в низовья спускались, обнаружили, только качает его всего и рвет постоянно. По голове сильно ударили. Ну да ничего, живой – и то ладно. С дочкой сидит, точнее, лежит рядом с ней. А Любима да Николая лекарь наш почти сразу прогнал, дал только поглядеть разок, и все. Помочь не помогут, а дело свое застопорили… – Иван стукнул себя по лбу. – Забыл сказать, что Николай просил передать. Трофим Игнатьич, до конца июля… тьфу, серпеня не управимся мы со всем, как ты наказывал. Уж больно сложно все получается, никакое малое дело до конца нормально не закончишь, пока домницу не пустишь, а она от кирпича зависит да от колеса, что мехи качать будет. Кирпич тоже на колесе завязан – оно для плинфы глину мешает, а колесо ломалось уже раз без железных деталей. Николай же всему не учился, книги только читал. Бить его сильно не будешь, спрашивает?

– Да пусть его, – мрачно улыбнулся воевода. – Лишь бы когда закончил все свои измудрения. Тот срок другим людинам при других временах назначен был. Ныне изменилось все, да и мы сами. Число тех же придумок умножили. К вересеню бы что-то получилось, торговать в самый раз отправиться бы.

– Кстати, Тимка, шельмец, знаете что нашел? Николай говорил, что не известняк в его мешке оказался, а доломит. По мне, так разницы нет, тем более Степаныч говорил, что похожи они и иной раз не разберешься на ощупь, что за камень. А вот для того, чтобы печь выложить изнутри, в роли огнеупорного кирпича доломит в самый раз будет. Только обжечь его надо вроде… Кстати, людишек бы ему для помощи, в первую очередь чтобы плинфу делать.

Иван вопросительно посмотрел на Трофима.

– Да откель я возьму их? – пожал плечами тот. – Плотники частью на болоте Николаю помогают, частью на постройке веси новой, Сосновки, как ты ее обозвал. Лес заготавливают да заодно место под огороды расчищают. Бабы ихние копают да корчуют, а людины да дружинные твои срубы ставят. Все при деле. У нас… в Переяславке, тоже пора горячая. Сенокос да жатва на носу. Нет никого. Через месяц, мнится мне, с Сосновки люди освободятся частью.

– Поздно это. А пацанва отяцкая? Вот бы в помощь направить Вовке с ребятами, заодно и обучение он бы вести мог. А захотят – так всем скопом и воинское дело изучать там можно было бы, – закончил свою мысль полусотник.

– Отроков для молодшей дружины готовить? – вскинул брови воевода. – Да грамотных? То мысль, озвучим сие на сходе. А платой за обучение и руки свои приложат на дела болотные. Свару я поставлю над ними, а тобой самолично займусь. Как тебе такой расклад?

– Да зашибись расклад-то, э… добрый расклад, говорю. Ребятишек отяцких, что в нужный возраст вошли, под семь-восемь десятков будет. Все бреши закроем. Только отпустят ли их?

– Посулим от доли людина в прибытках, – вмешался Радимир, – так еще и пригонят отцы их. А за учение грамоте да счету те, кто поумнее будет, зубами зацепятся. Токмо речи нашей им выучиться надобно будет, да то, мнится мне, решаемо. Пычеевский младший разумеет по-нашему, он и толмачить будет сперва, и своих в узде держать. Сам-то не дитё уже, броню вздевал, однако совсем из юного возраста не вышел. Как новик у нас писался бы. Они со Сварой и руководить теми щенками будут.

– Это почему ты их щенками кличешь? – поинтересовался у Радимира Иван.

– Да не пошто, а за дело, – опередил того воевода. – Как соберутся отроки в одну свору, так зубки и начнут показывать. Как же без того? Иначе мужей из них не воспитаешь. Вон наши переяславские, пока под присмотром родичей были да болезные лежали, так смирные были, а как Вовка ваш впряг их в одну упряжь с окончанием мора, так перегрызлись все. И за внимание его, и за работу полегше. Тот ведь, окромя плинфы своей, вокруг не видит ништо.

– И чем дело кончилось? – поинтересовался Иван.

– Чем дело могло кончиться? Верховодство Андрейка там взял, сынишка дружинного моего. Это в отсутствии Мстиши, вестимо: тот всех под собой держал. Порядок ныне при изготовке плинфы. Разбитые носы да губы не в счет. А вот отяцкие придут – и сызнова начнется все. Потому и пригляд за щенками нужен. Обскажи лучше, Иван, чему учить сбираешься ты их?

– Ну, мечному да лучному бою Свара будет. Плашек дубовых для мечей только наготовить надо, а луки охотничьи у родителей поспрошают – может, найдут те для детей своих что полегче. Я про полководцев древности рассказывать буду да про то, как они свои битвы вели, скрытности да разведке обучать, бою рукопашному. Вовка – грамоте да счету учение вести будет, как прежде. А у кого сметка мастеровая проявится, тем Николай про механику да рудное дело расскажет, а Вовка к делу поставит. Вячеслав тоже себе помощников наберет, если желающие будут, а остальных научит, как первую помощь раненым оказывать… Я тут подумал, школа выходит у нас настоящая, место под нее присматривать надобно. Может, на болоте и стоит ставить? Руки рабочие рядом завсегда будут, и к Сосновке путь перекроет, чужой не проскочит.

– Добре, и это на сход вынесем, – кивнул головой Трофим. – Вот завсегда так: обсудить решили участь новгородцев, а ты нам голову сызнова замутил своими новшествами.

На общий сход двух весей собралась, пожалуй, половина жителей обоих поселений.

Мужи семейств присутствовали по необходимости. Как пропустить такое дело, даже в горячую пору, если решались наиважнейшие вопросы жития? Как веси свои назвать, да как детишек с прибытком к новым делам пристроить? Слухи-то быстрее сквозняка во всякую щель вползают.

Но главной причиной присутствия был дележ новгородских богатств, найденных на ладье. Тут небылицы ходили самые разные. И хлеба полный ушкуй, и соли столько, что каждому по мешку достанется, да такому, что не унесешь. А уж про злато и серебро чего только не толковали.

Ишей, а именно под его надзором стоял ушкуй, изрядно повеселился, рассказывая небылицы тем, кто приходил к нему за прошедшую неделю со спросом, что за товар везли новгородцы. Кому-то рассказывал про шкуру убитого чудо-юда о трех головах с серебряной чешуей, которую везли аж с Хвалисского моря, кого-то удивлял количеством кошелей с золотом, которые были спрятаны под палубой судна.

Весяне смеялись на это себе в бороды, качали на прибаутки головой, и деланно удивлялись, однако при этом искоса пялились на прикрытые холстинами мешки с хлебом, одним своим видом вызывающие у них слюноотделение. Как будто кто-то уже подсунул им под нос ароматную свежую ржаную корочку с положенным на нее подсоленным кусочком истекающего ароматом сала.

Поэтому, что бы ни обсуждали меж собой общинники, одно звучало во всех их разговорах: хлебушек бы надо поделить, и как можно скорее. Нового урожая невмоготу ждать, да и будет того не так уж много: не раскорчевали еще достаточно места для больших засевов.

Оттого, кроме мужей, голоса имеющих, на старой пажити было не протолкнуться и от баб да детей, между ними снующих. Хотя их присутствие и не приветствовалось на предстоящем собрании, да как же сгонишь их всех, если одни расположились на берегу якобы бельишко постирать, а другие таким же образом выкашивают траву, что еще осталась на месте предстоящего сборища. Что добро ногами попирать, когда в дело можно пустить?

А сам день выдался на славу. В синем, сочном летнем небе распростер свои крылья беркут. Поднявшийся теплый ветер погнал по лугу в сторону яра смешанные запахи чабреца и полыни, дурманивших голову, переворошил их в кустах тальника, опутанных вьюном, и выбросил на простор реки, мерно покачивающей на своих волнах лодью со спущенным парусом. Работа была позаброшена, тем более что наступивший Петров день весьма для переяславцев этому способствовал.

К сему великому церковному, а заодно и рыбному празднику как раз пришлась сеточка, с которой желающие прошлись по мелководью и заполнили несколько огромных корзин мелочью на жареху. Кроме всего прочего, прямо на берегу готовили уху из стерляди, заходящей в низовье Ветлуги из Волги.

Народ вольготно расположился на пажити в ожидании самого мероприятия, хлебал ущицу, травил байки, собравшись небольшими кружками. С вежей подходил знакомиться к привезенным на лодье черемисам, пытаясь понять, что они за люди.

Вообще Петров день был раздольем посреди лета, особенно для молодежи. Не успев отгулять Купалу, отроки и девчата, не испорченные благами цивилизации, проводили ночь за хороводами и песнями, встречали рассвет в поле, слушали соловья, гадали, сколько лет кукушка накукует. Эти пернатые, по поверью, заканчивали свое пение как раз на Петров день. А отдохнув, до Рождества Пресвятой Богородицы впрягались в семейную лямку: наступала страдная пора, и в первую очередь сенокос.

И Вячеслав зашел на начавшийся праздник, однако только для того, чтобы воспользоваться своим упрочившемся положением. Он хотел отобрать себе в помощь Агафью и других баб, помогавших ему с лечением, когда ударил мор. Наступила пора собирать летний травяной сбор – чабрец, душицу, мяту, зверобой.

Те, конечно, поартачились слегка: никому из них не хотелось пропускать столь важное событие, как общий сход. Но желание быть поближе к лекарю и знахарке, если, не дай бог, конечно, наступит тяжелая година, сыграло свою роль. Тем более сами понимали, что кроме праздника, другого времени для сбора у них не будет. Вон как селения разрослись за счет отяков, сколько еще лечебной травы понадобиться может?

Проходя мимо сгорбившихся на пажити баб, подчищавших траву серпами и горбушей, представляющей собой почти тот же самый серп, только надетый на короткую выгнутую рукоять, и предназначавшийся для выкоса среди кустарника и кочек, Вячеслав задумался. Потом махнул рукой и участливо посмотрел на Николая, стоявшего с Любимом и Фаддеем в отдалении, обсуждая какие-то извечные проблемы.

Как потом рассказывали видоки, лекарь подошел к лучшей половине человечества, еще не освобожденной и поэтому счастливой своей домохозяйской участью. Забрав у нее горбушу, он стал что-то показывать, рисуя в воздухе рукой более длинное косовище, ручку, то бишь лучок в его середине и чуть загнутое внутрь длинное металлическое лезвие.

Вручив косу-недомерок обратно бабам, лекарь гордо ушел собирать травы, кивнув напоследок в сторону стоявших мастеровых.

Видимо, Вячеслав что-то задел в душе тех тружениц, потому что через некоторое время целая их стайка, возглавляемая Ефросиньей, взяла в окружение кузнецов и старшину плотников, начав им что-то втолковывать. Те сначала нехотя отмахивались, потом попытались вырваться из окружившего их кольца. Двое из них были тут же остановлены, удержанные за шкирку могучей рукой Фроси. Один лишь Николай по причине своей могучести сумел продраться через женские заслоны и затеряться среди перемещающихся по пажити толп переяславцев и отяков.

Прервано сие действие было часов так в восемь по часам Ивана, или около четырех дня по местному времени.

На холм перед пажитью степенно вышла представительная делегация. Возглавлял ее воевода Трофим Игнатьич собственной персоной, за ним следовали Никифор и Пычей, соответственно староста обоих весей и предводитель отяков. Покряхтев для солидности, Никифор взобрался повыше и крикнул, стараясь перекричать ходивший по пажити гул.

– Здрав буде, люд переяславский, отяцкий да черемисский. Знамо вам, отчего собрали вас, оторвавши от дел страдных, да порешать надо дела грешные весей наших. Однако же, переяславцы, с праздником вас, днем святых апостолов Петра и Павла.

Православные перекрестились, слегка замявшись, куда повернуть головы свои. Видя это, Никифор добавил.

– Грех наш велик – не на что нам взор кинуть, чтобы крестом себя обнести, да труды праведные нам не дали сотворить сие. Тем паче решили мы меж собой срубить по следующему году церквушку небольшую, дабы было где голову склонить перед Господом нашим. А плотникам под то лес заготовить. Одобряете ли деяние сие?

Одобрительный шум пронесся над пажитью.

– Добре, – кивнул Никифор и обернулся назад.

Перед весянами вышел вперед Пычей и перевел речь старосты для своих родичей.

– Тогда следующий вопрос к вам, отяцкие и переяславские, – начал сызнова речь староста. – Вот перед вами стоит Трофим Игнатьич, службу у князя переяславского несший десятником. Всем вам ведомо, что сотворил он. Его усилиями добрались и осели мы на берегах этих. Вместе с Иваном Михайловичем, что воеводой отяцким был в походе их, добивал он на пажити этой тех буртасов, что пришли к нам с разбоем. И с новгородцами он же ратился. Кликнуло войско ратное его воеводой, да и ранее исполнял он все воеводские дела. Однако же и к вам, мужам переяславским да отяцким, спрос есть, поскольку он у нас иной раз и мирскими, торговыми делами занимается. А спрос этот таков… признаете ли вы его главой над собой, всеми своими семьями и своими делами, где я, как староста, буду лишь помощником ему в мирских свершениях? Может, обиду какую кто на него затаил? Выходи да перед честным людом сказывай все.