– Значит, так, внеплановые гомункулы… Кубок с вами?
Блондин замялся, турок продолжал хлопать глазами. Вагон снова качнуло.
– Он не понимает по-русски, – блондин поднял глаза с болотным оттенком.
– Но ты-то понимаешь… как там тебя?
– Если бы у меня было имя, я бы не сидел здесь голым…
– Повторяю, – он старался говорить хрипло и строго, – где кубок?
Блондин, продолжая прижимать хэнди, наклонился к сумке с надписью Puma. Прострекотала молния. Интересно, что они еще успели прихватить из лимба?
Забрав кубок, завернутый в полиэтилен, наклонился к ним. Пакет был тяжелым.
– Ты, – мотнул подбородком на блондина, – будешь «Славянин». А этот пусть «Турок». Паспортные имена придумаете сами. Одежда – в сумке. Абгемахт?[8 - Решено? (нем.)]
Двое быстро стали одеваться, переговариваясь на плохом немецком. Он вернулся к себе на сиденье, обдумывая, что бы сделать с кубком, не таскать же. Лучше всего незаметно бросить в реку. В Германии сложно что-то сделать незаметно. Ладно, что-то придумает… на месте…
По вагону шел контролер. Остановившись перед Славянином и Турком, спросил билеты. Значит, они успели стать видимыми; на их хэнди пришло подтверждение. Что-то показывают. Билеты?
В его подсознании уже продаются билеты Дойче Баан; что же будет дальше?
В стекле показалась серая гора. Ровная и аккуратная, проплыла и исчезла. Похожа на вулкан.
Он прилип к ней взглядом. Потом к пустоте, оставшейся после нее.
32
В Фульде шел дождь.
Вокзал здесь теснее, чем в Эрфурте. В конце концов, что есть дождь? Жидкое время, текущее с небес. Секунды. Капли-секунды.
В 11:20 в Фульде шел дождь.
В 11:26 в Фульде шел дождь.
В 11:32 в Фульде всё еще шел дождь. Зонт выстрелил и раскрылся, китайский зонт под немецким дождем. Зонт не спасал, джинсы быстро потемнели.
Он шел, глядя на свои ноги и мокрую брусчатку.
Шаг, шаг, шаг… А эти двое?
Они сошли вместе с ним и растворились в дожде. Турка он видел, проходя мимо вокзальной забегаловки: тот стоял и изучал витрину с сэндвичами. Или не он?
Ах да, у него ведь кубок. И кубок золотой хранил он, дар прощальный. Как бы отделаться от этого дара? С этими артефактами из подсознания всегда морока. Сейчас карета, а в двенадцать ноль-ноль – тыква. Во что может превратиться кубок? В отрезанную голову, например. «Извините, майн герр, из вашей сумки странно пахнет…»
В любом случае, таскать его по Фульде он не намерен. Зайти в какую-нибудь подворотню и хотя бы глянуть на это произведение искусства. Или в туалет без видеонаблюдения, если такие еще остались. Ноги уже промокли. Шаг, шаг.
Он вышел на площадь и остановился. Дождь обступал его со всех сторон, залетал под зонт, пропитывал. Захотелось горячего. Он увидел кафе.
Двое под одинаковыми зонтами, купленными на вокзале, оказались здесь через пять минут. В кафе заходить не стали, устроились под навесом. Дождь полил слабее.
33
Он спросил капучино и пирожок с чем-то. Просто ткнул в ламинированную поверхность меню, поблескивавшую от ламп. Устроился перед большим витринным окном с видом на мокрую площадь.
Принесли капучино.
Он приехал сюда из-за ведьм.
Нет, сейчас с этим всё благополучно, ни ведьм, ни колдунов; одиночные астрологи и гадалки получают патент и платят налоги.
С 1603-го по 1605-й здесь шли процессы над ведьмами, одни из самых крупных в Германии. Он отхлебнул капучино и снова посмотрел в окно.
Около двухсот пятидесяти было осуждено; в основном женщины. Сжигали их… где? может, на этой площади. Он прикрыл глаза. Для чего он приехал сюда?
Странный вопрос, майне дамен унд геррен (в нем снова включился немецкий собеседник). Айне комише фраге[9 - Странный вопрос (нем.).]. Он повертел чашкой. Странный вопрос для того, кто открыл слоистую структуру времени.
Ему принесли пирожок, братья мои. Нежный пирожок с ежевикой.
Маленький трактат о ведьмах
Раз, два, три. Прекращается дождь. Раз, два, три. Из-за нарисованного облака выезжает золотое солнце. На площадь выбегают жители, дети, собаки; в солнечных лужах купаются птицы.
Его преосвященство князь-аббат Бальтазар фон Дернбах с аппетитом поглощает пирог с ежевикой. Он полагает разумным хорошо подкрепиться, прежде чем отбыть на казнь.
Его преосвященству пятьдесят пять лет, у него узкий лоб, глаза с прищуром и пухлые губы. Щеки, усы и бородка равномерно движутся, вовлеченные в потребление пирога. Зубы, эти славные воины, ратоборствующие с твердостью пищи, рассекают и расплющивают ее. Источники влаги щедро и благовременно умягчают всё слизью.
Начинает бить колокол. Челюсти князя-аббата на мгновение замирают, дабы затем вновь продолжить свои труды.
«Бин, бин, бин» – бьет колокол.
Шел третий год нового, семнадцатого века.
Это было время (продолжает закадровый голос) великих успехов в медицине. По всей христианской Европе устраиваются анатомические театры, при университетах учреждаются и процветают кафедры анатомии. Каноник собора Модены отец Фаллопий исследовал и описал достопочтенные маточные трубы. Был изобретен термометр. Сифилис стали врачевать меркурием и сарсапарелью.
Одновременно с успехами медицины, как это обычно бывает, шло усовершенствование орудий пыток.
Его преосвященство был просвещенным человеком своего времени. Твердой рукой с помощью ученых монахов-иезуитов он насаждал среди темной своей паствы свет и образованность. Он боролся с суевериями. Он боролся с колдовством, пустившим глубокие ночные корни. Он выискивал, расследовал и выжигал эту скверну и, отправляясь на очередную казнь, подкреплялся ежевичным пирогом.
«Бин, бин, бин!»
Вот уже зашумели колокола со Святого Власия, зашевелились и забормотали на Святом Михаиле, зарокотали на Святом Сиверии и, наконец, весело и мощно ударили на соборе Спасителя, главной церкви его, Бальтазара фон Дернбаха, аббатства.
Его преосвященство заканчивает трапезу.
«Бин, бин, бин» – бьет колокол.
