– Михаил Дмитриевич?
Надя кивнула. И словно в пропасть провалилась в эту свою страшную ложь, которая была то ли во спасение, то ли навсегда разлучала её с детьми. Но отступать было поздно.
Как-то пару лет назад Рюмин приезжал в их госпиталь, допрашивать какого-то раненого, у палаты которого была выставлена охрана. Не высок ростом, злющий, он орал на всех, всё ему было не так, да не эдак. Построил весь персонал отделения, обещая всех расстрелять, если тот раненый скончается. Потом утихомирился и уехал и больше, слава Богу, в госпитале не появлялся. Позже Надя узнала, кто это был.
Надя молчала. Молчал и обескураженный лейтенант, никак не ожидавший такого поворота событий. Врёт или говорит правду эта Говорук? Как тут проверишь! Не пойдёт же он в кабинет старшего следователя по особо важным делам полковника Рюмина выяснять, так ли это на самом деле? Хорошо, если всё это чушь, а если нет? Если была у него связь с этой Говорук – баба-то она видная, статная. Теперь он, возможно, знает тайну самого Рюмина, да какую тайну! Этого человека, которого в управлении между собой звали не иначе как «кровавый карлик» за страшные методы допросов и в друзьях-то иметь опасно, а уж во врагах…
Покричав ещё для вида, впрочем, не столь грозно, как прежде, лейтенант отпустил Надю, обещая, что они ещё встретятся, что её дело не закрыто.
Но они не встретились, Надю никто более не тревожил и даже Варвара стала с нею полюбезнее, хотя её глаза так и пылали злобой, когда они случайно сталкивались во дворе.
Всего более печалило Надю то, что сыновья её не ладили между собой. У обоих характерец вызревал крутой, оба хотели верховодить и отстаивали это своё право на кулаках. В силу возраста верх брал старший, Иван; Максим таил обиду и при каждом удобном случае вымещал её на брате. То запулит в Ивана камнем исподтишка, то наябедничает про проделки старшего брата матери, то ещё сотворит какую-нибудь гадость. И не болезненные затрещины от Ивана, ни оплеухи оглушительные не останавливали Максима, жажда насолить брату стала едва ли не смыслом его жизни с детских лет.
Иван в долгу тоже не оставался. Разбитая губа или нос, фонарь под глазом, – без этого трудно было представить себе физиономию Максима.
Уже в подростковом возрасте дошёл до Ивана слух, что мать родила Максима от пленного немца, а Надя лишь улыбалась вымученной улыбкой, когда Иван выпытывал у неё, так ли это? Максима с этих пор он стал люто ненавидеть и называл его не иначе как «фашист». А тот, чтобы в долгу не оставаться, окрестил Ивана «русской свиньёй». В результате последовавшей за этой словесной перепалкой драки оба оказались на больничной койке, Максим с черепно-мозговой травмой, Иван с ножевым ранением в бок, которое напуганная до смерти Надя объявила милиционерам несчастным случаем. Мол, поскользнулся сын и нечаянно упал на нож.
Чувствовавшая себя кругом виноватой Надя, не знала, что ей делать с детьми. Иван возненавидел её за то, что она снюхалась с пленным немцем, Максим укорял её, что он, всегда считавший себя русским, вдруг сделался наполовину немцем, «фашистом».
В доме повисла зловещая тишина, между собой никто почти не разговаривал. На попытки Нади наладить с детьми отношения, ни Иван, ни Максим не реагировали, на вопросы матери отвечали односложно – да – нет, а между собой вообще не общались. Старались не замечать друг друга.
Иван презирал «фашиста», Максим ждал случая поквитаться с Иваном за обидное прозвище, называть которого братом отныне зарёкся.
Окончив с грехом пополам семь классов, Иван подался в ремесленное училище. Получив там койку в общежитии, съехал с материнской квартиры, не желая более иметь ничего общего ни с ней, ни тем более с младшим братом. Надя умоляла его остаться, но Иван ничего и слушать не желал, ушёл, нарочито громко хлопнув дверью.
Надя сильно переживала размолвку со старшим сыном, по ночам украдкой плакала, чтобы не потревожить Максима. А тот напротив, вздохнул с облегчением, когда узнал, что Иван больше с ними жить не будет. Впрочем, он и сам мечтал когда-нибудь покинуть этот проклятый дом.
И день такой вскоре настал, хотя отчий дом Максим покинул не по своей воле, за ним пришли из милиции. Как узнала Надя, он с такой же, как он малолетней шпаной, подломил табачную палатку, а потом поучаствовал в избиении мужчины, оказавшегося невольным свидетелем кражи, после чего у лежавшего уже без сознания мужчины, вытащили бумажник и сняли часы.
Определять роль каждого из подростков в этом деле следствие не стало, тем, кто постарше, влепили по три года, младшим – два. Максим получил два и был отправлен в колонию для несовершеннолетних.
…Ему оставалось сидеть ещё два месяца, как в их измайловской квартире появился одетый с иголочки, холёный господин с копной седых, расчёсанных на пробор волос: Макс фон Штайнер.
Он был очень взволнован, отправляясь на встречу с Надей. Ночь накануне, проведённую у старого приятеля, служившего нынче по дипломатическому ведомству, он глаз не сомкнул. О чём только не передумал!
Как встретит его Надя, будет ли рада видеть его? Знает ли ребёнок, кто его отец и как воспримет его появление в их доме? А что если Надя не живёт уже в том районе на окраине Москвы? Где тогда её искать? Возможно она давно замужем, и что он скажет, если двери откроет её муж?
…Макс остановился неподалёку от подъезда так хорошо ему знакомого старого бревенчатого дома. Оставалось только пересечь небольшой палисадничек и войти в подъезд, как это было когда-то давным-давно, кажется даже, что в прошлой жизни. Он долго стоял, не решаясь сделать эти последние шаги. Но всё-таки решился, слишком уж пристально стали поглядывать на него проходившие мимо люди.
Взойдя по выщербленным ступенькам, повернул направо, к одной из двух находящихся на этаже квартир. Постучал.
Надя узнала его сразу и не удивилась его появлению. Она почему-то всегда чувствовала, что они ещё непременно увидятся, вот и увиделись.
Макс был слегка шокирован убогой обстановкой комнаты, которая вроде бы прежде не была такой, однако вида не подал.
Сели за небольшой столик, стоявший посреди комнаты. Узнав, что у него сын, Макс, окрылённый этой радостной вестью, пожелал увидеть его, но Надя охладила его пыл, сказав, что это сейчас никак не возможно, что Максим находится…в колхозе, помогает колхозникам убирать урожай. Не могла же она сказать Максу, где действительно находится его сын!
Макс вызвался было тотчас отправиться в этот колхоз, но с неудовольствием вспомнил, что он, как иностранец, может посетить только Ленинград и Киев, да и то в составе кинематографической делегации ФРГ.
– Надя, ты скажи ему, что я приезжал, что очень хочу его увидеть. Может быть, в другой раз это получится…
8
– Может, чайку ещё? Не торопишься?
– Нет, – пожал плечами Аркадий Михайлович, посмотрев, однако, на часы: планы на сегодняшний вечер у него всё-таки имелись. – Наливай.
Он находился в кабинете своего бывшего однокурсника Анатолия Чебыкина, ныне следователя районного отделения милиции. Зашёл к нему поинтересоваться, как продвигается дело его клиента, а заодно поболтать по душам, вспомнить прошлое.
– Отвечу тебе, как на духу, – ставя перед Шмелевским чашку чая и усаживаясь за стол напротив приятеля, продолжил разговор Чебыкин. – Если бы сейчас вновь появилась возможность выбирать, куда идти после университета, ни за какие коврижки бы в милицию не пошёл. – Рослый, плечистый, розовощёкий с большими залысинами хозяин кабинета тяжко вздохнул и добавил по слогам: – Ни за что.
– А я ведь, если помнишь, отговаривал тебя, – заметил Шмелевский, обхватив ладонями чашку, словно ему было холодно, и он пытался согреться.
– Помню, и жалею, что не послушал тебя. Но ты же знаешь, у нас династия ментовская, отца не хотелось обижать, да и дед тогда был ещё жив.
– Что ж, теперь и сын по твоим стопам пойдёт?
– Ни в коем случае! – замахал руками Чебыкин. – Костьми лягу, а его в милицию не пущу! Знаешь, как говорят, лучше дочь проститутка, чем сын милиционер.
– Ты так говоришь, потому что у тебя два сына? – засмеялся Шмелевский
– Да ну тебя, – усмехнулся и Чебыкин.
– Не понимаю, если тебе здесь всё опостылело – уйди, какие проблемы-то?
– А что я умею, кроме как дела расследовать? Я уж юристом быть перестал. Юрист в моём понимании, когда человек знает цивильное право, а я только УК да УПК знаю и то в тех, рамках, в которых приходится работать. Так что куда мне идти? А как следователь я вроде бы не плох.
– Не скромничай, – вставил Аркадий Михайлович. – Я со многими судьями разговаривал и все в один голос говорят, что если под обвинительным заключением стоит твоя подпись это – знак качества.
– А, – махнул рукой Чебыкин. – Ерунда всё это. Знаешь, в чём наша беда? Мы не занимаемся профилактикой преступлений или их пресечением, а просто расследуем то, что уже свершилось. И самый кайф для начальства, если ты из простого преступления сотворишь тяжкое или особо тяжкое.
– Это как так?
– Да очень просто! Допустим, украл человек рублей на триста, а ты ему накручиваешь до трёх тысяч, а это уже, как ты понимаешь, другая статья, получается хищение в особо крупных размерах. Начальству почёт, какого расхитителя социалистической собственности выявили! А откажешься это делать – все шишки на следователя.
– Ну, погоди. Есть же адвокаты, со мной, например, такие штучки не прокатят.
– Аркаша, не будь наивным, – устало улыбнулся Чебыкин, отхлебнув из чашки. – Ты же прекрасно понимаешь, что наш судебный процесс носит исключительно обвинительный характер. Если человек оказался под судом он непременно сядет! Ну, может быть, скидочку ему на год-другой сделают, если уж дело совсем тухлое. Скажи, много ты знаешь примеров, чтобы обвиняемого отпускали, сняв с него все обвинения по итогам слушания дела? Это тебе не в царское время, когда какую-нибудь Веру Засулич освобождали прямо в зале суда под восторженные рукоплескания публики! А уж если действительно кто-то попался на тяжком преступлении, то начальство, может просто приказать переквалифицировать статью на менее тяжкую. Не бесплатно, конечно, за такие фокусы хорошо отстёгивают заинтересованные лица.
– У тебя такое случалось?
– Было, к сожалению, – вздохнул Чебыкин, нахмурившись. – До сих пор простить себе не могу. И кстати, от начальства тогда никакого сигнала не поступало, проявил, так сказать инициативу, будь она не ладна! Но с тех пор, ни на какие сделки, ни с кем не иду. Потому поныне и хожу в старших лейтенантах.
– А что за дело-то было?
– Мошенничество. Поймали его, а у него трое детей, жена на сносях опять, мать парализована, отец пьёт… В общем букет целый. Жена его ко мне приходит, плачет и конвертик передо мной на стол положила. Я хотел было возмутиться, но тут ко мне зашли, и я быстро убрал конверт в стол. А женщина тем временем проворно поднялась и ушла, выразительно на меня посмотрев. Ну не бежать же за ней по отделению и кричать, что я взяток не беру!
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
