– Когда это случилось?
– Неделя уже. Он как раз зарплату получил и после работы к вам собирался. Забрали деньги, портфель и диктофон.
– Что же ты, Валя, сразу не позвонила?
Она замялась. Затем ответила с запинкой:
– Боюсь я вас.
– С каких это пор?
– Я же видела, как гроб опускали.
– Так в гробу-то не я был!
На том конце снова возникла пауза, прервавшаяся смущенным бормотанием:
– Как знать…
Положив трубку, Алексей почувствовал себя виноватым: с другом беда, а он даже не удосужился позвонить. А прежде созванивались, чуть ли не каждый день, и к Павлику захаживали. Недалеко от редакции был скверик, в котором стоял гипсовый памятник пионеру Павлику Морозову. Возле памятника чугунная скамейка. Удобное, скрытое от посторонних глаз место, где газетчики причащались портвейном или пивом после трудов праведных. Давно уже не захаживал Алексей к Павлику. Никуда не деться – непредсказуемая жизнь плетет новые паутины и рвет прежние нити.
С мыслью навестить завтра Рязанцева, он смежил веки. То ли задремал, то ли уснул. Полусон, наплывший на него, был похож на явь. Будто выползло из глубин сознания забытое и расстелилось перед ним объемной картиной.
Зеленели деревья, трава и вода близкого озера. И снова явилась ему зеленоволосая женщина в голубоватой с переливами одежде. Он лежал на кусачей, будто сплетенной из крапивы, циновке. Но укусы не жгли, а слегка пощипывали. Он не слышал ни ее, ни своего голоса, но сознание четко фиксировало вопросы и ответы. За ее спиной, на холме, просматривалось монументальное сооружение, словно сотканное из матово отливающих нитей.
– Странный дворец, – сказал он.
– Это Храм мудрецов.
– Ты в нем живешь?
– Да, я дочь Верховного Хранителя мудрости, – ответила она, не разжимая губ.
– Как тебя зовут?
– Оника.
– Скажи, что со мной? Я почти не ощущаю себя.
– Это пройдет. Ты теперь такой, каким должен быть от рождения. Ты носитель гена.
– Откуда на Земле появились носители гена? – спросил он.
– От сыновей древних Хранителей мудрости. Они нарушили запрет, стали любить женщин-эонок. В наказание их оставили на погибающей планете.
– Разве наша Земля погибала?
– Это произошло тысячи лет назад. На Аэолу надвигалась комета-разрушительница. Тогда и произошло переселение эолов.
– А комета?
– Она задела планету хвостом. Произошел разлом материка и смещение полюсов. Проскочив Аэолу, комета таранила одну из десяти планет галактики. После катастрофы уцелели меньше трети жителей. Из носителей гена – лишь один человек. Иешу – его потомок.
– На Земле его называют Иисус Христос.
– Да. Ты получил ген от него, Алекс. И скоро вернешься на свою планету. Мне жаль тебя отпускать.
– Не отпускай.
– Твое место там, хотя на тебе большой грех.
– Какой?
– Побег.
– Откуда и куда?
– Сам поймешь…
Алексей очнулся от того, что кто-то провел пальцем по щеке. Открыл глаза. На топчане сидела жена в ночной рубашке. Какое-то время он оставался недвижимым. Затем откинул одеяло, и она с готовностью юркнула к нему. Обняла, прижавшись всем телом. Забормотала:
– Прости, прости, прости, – и всё теснее прижималась к нему.
На этот раз она не вспоминала Геннадия. И он не был таким остервенелым, как в ночь после возвращения с острова. Но все равно ощущал себя насильником, потому что ей это нравилось.
В окно светила красная и полная, как купчиха у самовара, луна. В ее свете Алексею показалось, что рассыпанные на подушке волосы жены присыпаны красниной по зеленому полю…
Когда она ушла в спальню, он вспомнил про свой сон. Что он видел конкретно – из головы вылетело. Всё, кроме женщины с ласковыми кошачьими глазами. В том сне происходило что-то очень важное и столь необходимое для сегодняшней жизни.
Он закрыл глаза с надеждой снова окунуться в сновидение, чтобы вернуть его и запомнить. Но попытка была тщетной. Наверно, мешало подглядывавшее в окошко и вызывавшее беспокойство ночное светило.
Алексей встал, запахнул наглухо шторы. И опять улегся на топчан с мыслью навестить с утра болящего Рязанцева. С тем и уснул, как отключился от всего земного.
Чтобы не делать круг, добираясь до госпитальной проходной, Алексей пролез в дыру в металлической ограде с отогнутой арматурой и прошел напрямую к неврологии, где бездельничал побитый Рязанцев. Однако у лестницы на первом этаже дежурил непробиваемый и толстомясый немолодой вахтер, подле которого кучковались родственники болящих. В госпитале по распорядку был мертвый час, и очередники ждали его конца, до которого оставалось еще минут сорок.
Алексей пристроился в хвост и стоял, пока мимо очереди не проплыла, обдавая парфюмом, мамзель в распахнутом манто. Небрежно бросила в пространство: «Пропуск!», но пропускная бумажка исчезла без ознакомления в мясистой лапе вахтера. Стоявшая рядом с Алексеем женщина в кашемировой косынке торопливо зашарила в сумочке с надорванным ремешком. Он заметил, как она вытянула десятку, зажала ее в кулаке и, подхватив свободной рукой две авоськи, шагнула к вахтеру. Тот брезгливо глянул на десятку и гордо произнес:
– Взяток не берем-с.
Алексей протолкался к нему, отодвинул женщину. Уставился в глаза вахтеру:
– Не бреши, толстомясый! Берем-с взятки! Сколько слупил с расфуфыренной?
– Как вы смеете? – зашелся в негодовании вахтер, а в мыслях уже нарисовалась двадцатидолларовая купюра и куча всякой дребедени, над которой возвышался он сам, еще в полковничьей форме, но такой же упитанный.
– Смею! – жестко сказал Алексей. – Ты же полковником был, а стал крохобором. Даже специальный карман пришил к своей пятнистой куртке для взяток. И зеленую двадцатку туда сунул… Есть вопросы, толстомясый?
Глаза у того стали оловянными. Извилины будто погрузились в бетонный раствор. Язык заморозился, не в силах вытолкнуть хотя бы слово.
