Перед его взором расстелилась асфальтовая дорожка. На ней появился смутный силуэт девочки на самокате. Она резво катилась по тротуару, а следом за ней семенил трусцой он сам. Самокат вдруг вырвался из ее рук, и она упала… Асфальтовая дорожка исчезла, вокруг была зеленая трава и со стороны озера доносилась приглушенная музыка.
– Вспомнил? – услышал Алексей голос Рязанцева.
– Затмение нашло, Валера. Алёнушку забыл! Сегодня же позвоню, узнаю, что и как. Да и съезжу к ним.
Видимо, мертвый час закончился, потому что палату начали заполнять посетители. Сразу стало шумно от говора, шелеста пакетов, звяканья посуды. Палатная дверь снова открылась, и появилась жена Рязанцева – Валентина. Увидев Алексея, на мгновенье застыла, затем храбро шагнула и села на кровать мужа.
– Можешь меня потрогать, – сказал ей Алексей, – я не призрак.
– Все равно какой-то не такой.
– Какой был, такой и остался… Ладно, не буду вам мешать. Проводи меня до выхода, Валь, пошептаться надо… А ты, Валер, кончай сачковать, выздоравливай.
Валентина нехотя поднялась с кровати, вышла следом за Алексеем.
– Почему Валерку в этот клоповник затолкали? – спросил. – Он же полковник!
– Хорошо, хоть сюда поместили. Двое суток в коридоре лежал, мест не было.
– Куда же делись палаты на два-три человека?
– Их в коммерческие переоборудовали.
– Вот бардак! Сейчас зайду к начальнику госпиталя и устрою ему маленький сабантуй. Военную лечебницу в притон превратил! Пускай переводит Валерку!
– Ради Христа не надо!
– Почему не надо?
– Даже если переведут, то потом залечат! Я нужные лекарства сама покупаю, возьмут и подменят их! Недолго осталось. Капельницу уже сняли. Как разрешат ходить, домой заберу. Таблетки и дома можно глотать…
Алексей понимал, что она по-бабски права, а до социальной справедливости ей дела нет в той ситуации, в которую окунула ее раздолбанная жизнь конца ХХ века. Желание ее нельзя было не уважить.
Его внимание отвлекла преодолевшая недавно вахтерскую преграду расфуфыренная мамзель. Она выплыла из палаты напротив в сопровождении оплывшего мужика-грузовика. Тот по-хозяйски потерся небритой щекой о ее щеку, и Алексей определил по ее пухленькому лицу, что ей не больше двадцати. А солидность от вальяжной походки и дорогих шмоток. Мужик-грузовик вернулся в палату, а молодушка-меховушка прошествовала по коридору, оставляя за собой духовитый шлейф парфюма.
Валентина проводила ее презрительно-завистливым взглядом.
– Я тебя понял, Валь, – сказал Алексей. – Иди к своему Дзержинскому.
– Какому Дзержинскому?
– Валерка с бородкой – копия Железный Феликс…
Дождавшись, когда она скроется в палате, Алексей без стука и без цели распахнул дверь, из которой появилась молодушка-меховушка. Наверно, толкнуло подспудное любопытство: что за болезнь приключилась с мужиком-грузовиком.
Судя по всему, его палата была двух или даже трехкомнатной. Виден был только холл. Болящего в нем не было. В кресле дремал то ли личный сторож, то ли холуй. Увидел непрошеного визитера, прижал палец к губам и, не поднимаясь с кресла, просипел:
– Низ-зя! У хозяина пивной час.
Хорош больной! Алексей сплюнул на ковер, вышел, не прикрыв дверь, и направился на выход. Вахтер, увидев его, вытянулся в струнку и преданно стриг глазами, пока тот спускался к нему. Алексей взял его за пуговицу и проникновенно спросил:
– Все понял, толстомясый?
– Так точно…
Миновав проходную госпиталя, Алексей невольно остановился. Он явственно ощутил, что кто-то сверлит его взглядом. Однако никого подозрительного поблизости не наблюдалось. Даже не было ни одной припаркованной машины. Караульный, сидя на табурете, безмятежно прочищал пальцем бугристый нос. Спешили по своим делам прохожие. И все же зуд от сверлящего взгляда не проходил и даже в какой-то степени беспокоил.
Алексей отмахнулся от беспокойства и двинулся к метро.
Выйдя на «Авиамоторной», он не пошел домой, а завернул в скверик, где недавно отделал двух дебильных недорослей с золотыми цепурами. С той минуты, как он вспомнил Аленушку, в сердце немым укором торчала заноза.
В сквере было сухо, по-осеннему прохладно. Скамейки пустовали. Он уселся, достал мобильник и набрал четко высветившийся в памяти алма-атинский номер.
– Алё! – услышал он голос дочери.
– Аленушка, – произнес почти шепотом.
– Папка! – воскликнула дочь и повторила: – Папка! Куда же ты делся? Обещал приехать, и исчез! Заболел, да?
– Да, дружочек. Маленько приболел. Но сейчас все в порядке.
– Что с тобой было?
Алексей хотел придумать какую-нибудь пустяковую болезнь, но заноза в сердце не позволила.
– Что-то с головой было, – признался он. – А ты как, моя маленькая?
– Я не маленькая, папа. В одиннадцатый класс пошла.
Он почему-то удивился, и у него непроизвольно вырвалось:
– Сколько же тебе лет, Аленочка? – и сам поразился своему вопросу. Но он и в самом деле не мог вспомнить, сколько лет его умненькой дочери.
Она, видимо, тоже была поражена, запнулась с ответом. Затем настороженно произнесла:
– Четырнадцать исполнилось… Ты же звонил мне в день рождения. Пап, наверное, ты не до конца выздоровел?
– До конца, дружочек. Постепенно прихожу в норму… У вас все в порядке? Никто не болеет?
– Нет. Мама сейчас на работе. Бабушка в огороде. Позвать?
– Не надо. Через недельку я приеду, и обо всем переговорим.
– Ой! Правда, приедешь?
– Конечно.
– Я люблю тебя, папа…
