Двойник с лунной дамбы
– Ну да… – протянул я, наклонив голову.
– Я – Митараи. Если нет особых возражений, зови меня так.
– А-а… извините.
Астролог раздраженно махнул рукой.
– Впрочем, можешь звать как хочешь. Вообще-то я думал написать фамилию на вывеске катаканой[18], чтобы понятно было, но не поместилось…
Голос его становился все слабее. Кончилось тем, что он плюхнулся на стоявший рядом стул, закрыл глаза и надавил на веки изящными пальцами.
Странный тип. На вид совсем молодой, не дашь и тридцати. Когда он говорил живо и энергично, то выглядел настоящим соколом, словно молодой университетский профессор, – особенно в профиль. Но внезапно вся его энергия будто куда-то испарилась, и он словно заснул на своем стуле. Ошеломленный таким приемом, я стоял и ждал, что будет дальше.
Астролог, похоже, недавно проснулся. Волосы всклокочены, глаза опухли. Вот почему его голос показался мне стариковским – он только-только вылез из постели.
– Выпьешь со мной? – Астролог широко открыл глаза и резко поднялся со стула.
– Что? А… нет, я…
– Я уже налил. Ты чего, кофе не любишь?
– Люблю.
– Ну, тогда не стесняйся. И можешь пока называть меня как нравится. Отараи так Отараи, – согласился он грустно. – Ладно, садись сюда… А-а! Сахар, сахар… сахар… сахар… Ах ты черт! Подожди-ка!
С этими словами астролог быстро исчез в глубине своих апартаментов. Интересно, вернется он или нет, подумал я. И потом, как человек, не знающий, где у него сахарница, может разобраться в моем прошлом?
Я взглянул на диван, на который мне было предложено сесть. По правде сказать, на площадках, куда жители сваливают ненужные вещи, можно увидеть мебель приличнее. Однако комната, где я оказался, была, против ожиданий, довольно чистенькой, особенно по сравнению с коридором, по которому мне пришлось пройти, и входной дверью.
У окна стояла такая крутая стереосистема, что у меня при виде ее чуть ноги не подкосились. Она совершенно не подходила для такой комнаты. Возле усилителя я заметил небрежно брошенную пластинку Чика Кориа, на конверте которой гарцевал на лошади человек в рыцарских доспехах, напомнивший мне Дон Кихота[19].
Стеллажи были заставлены книгами и журналами по астрологии. На стене висел диск, сделанный из пробки. Интересно, для чего он? На угловом столике какая-то антикварного вида штуковина – то ли глобус звездного неба, то ли Земли.
В комнате появился астролог, отыскавший наконец сахарницу.
– Вот сахар! – торжественно провозгласил он, как Ньютон, открывший закон всемирного тяготения.
– Ага, – только и сказал я.
– Зачем только люди кладут в кофе сахар? В чай ведь не кладут. Вот и приходится каждый день искать эту сахарницу… Но почему она все время куда-то девается, стоит только кофе сварить?
С этими словами он сыпанул себе сахара. В чашку в лучшем случае попала половина.
Я сделал глоток. Что это? На кофе не похоже. То ли крепко заваренный чай, то ли жидкое какао. Секрет открыл сам астролог, признавшийся, почему у него проблемы со вкусом. Развалившись на стуле и вытянув ноги, он протянул:
– У-у… никак не проснусь.
Но я-то уже давно проснулся, поэтому сразу понял, что с кофе что-то не так.
– Выпью-ка я еще чашечку… Тебе налить?
Я отрицательно затряс головой. Не исключено, что со стороны моя реакция походила на судороги. Я и одну-то чашку выпил с большим трудом, что уж говорить о второй…
– Да, а какое у тебя дело-то? – с сонным видом поинтересовался молодой астролог.
В самом деле! Этот Митараи так поразил меня своей эксцентричностью, что я совсем забыл, зачем явился.
После того, что я увидел, надежда что-то узнать оставалась слабая, однако при взгляде на этого прямодушного и раскованного парня возникала иллюзия, будто передо мной старый приятель, которого я знаю давным-давно. А что, если это и в самом деле так? Что означает его мимолетное замешательство, когда он меня увидел?
И я рассказал ему почти все. Вообще-то я не собирался раскрываться перед ним, но, начав негромко излагать свою историю, незаметно для самого себя разговорился и выложил все, что произошло со мной с того момента, когда я повстречал Рёко, и до нашей с ней общей жизни в Мотосумиёси. Окажись Митараи другим человеком, я не стал бы рассказывать ему о Рёко. Мне показалось, что впервые за последнее время мне встретился человек, с которым у меня есть хоть что-то общее. Конечно, это не могло не радовать.
Начав свой рассказ, я опасался, что Митараи станет клевать носом, однако постепенно – видимо, сказывалось действие кофе – лицо его приобретало все более человеческое выражение.
– Не мог бы ты посмотреть по звездам? – Я тоже решил перейти на «ты». – Почему я потерял память? Какая жизнь у меня была до этого? Когда я родился?
– Ничего не получится, – отрезал Митараи. – Астрология работает по трем параметрам в таком порядке: день, месяц и год рождения, время и наконец место рождения. Тогда можно что-то узнать о человеке. Иначе – пустое дело.
– Но я знаю, что, скорее всего, родился под Весами, – сказал я, вспомнив о своей вчерашней догадке.
– Весы, говоришь? Ага! Значит, время рождения, очевидно, одиннадцать утра. Может, ты какая-нибудь знаменитость… Человек с именем, так сказать. А год рождения не знаешь?
– В том-то и дело. А как ты время узнал?
– По лицу понял. Похоже, ты восходящий Стрелец. Как и я. Мы похожи? Как тебе кажется?
– Ну, понимаешь…
По правде говоря, мне не очень хотелось, чтобы у меня была такая же невыспавшаяся физиономия.
– Знаешь, давай поговорим, если время есть.
Заметив промелькнувшую на моем лице неуверенность, он продолжил:
– Ты что, думаешь, платить придется? Давай-ка по-простому, по-приятельски. Какие могут быть счеты между приятелями? Одно дело – астролог, другое дело – врач. Если мы пообщаемся как следует, я и дату рождения определить смогу.
Услышав предложение подружиться, я почувствовал, что краснею. Ведь мне хотелось того же самого. В первую очередь меня интересовала его стереосистема.
Отвечая на мой вопрос, Митараи сообщил, что с ума сходит от музыки. Я непроизвольно хмыкнул. Если он сейчас такой, что будет, если его лишить музыки?
Я спросил, как он относится к Чику Кориа. Митараи сказал: «Давай послушаем». Звук у шикарной системы астролога оказался удивительно мощный. С тех пор как лишился памяти, я впервые слышал такую громкую музыку. Впрочем, я вообще слышал музыку в первый раз.
Когда на меня хлынули волны звука, я понял, что где-то во мне живет совершенно забытое, покрывшееся пылью ощущение. Эта часть меня принимала резкую, но красивую мелодию и медленно открывала себе дверь наружу. Я чувствовал внутренний жар; меня наполняли какие-то забытые импульсы, мешавшие найти себе место. Каждая музыкальная фраза пианиста пробирала до костей, туманила голову, а на глаза наворачивались слезы. Я помню! Тело помнило это ощущение. В глазах потемнело. Да! Мне это нравилось!
Охваченный беспричинным весельем, я повернулся к астрологу и воскликнул: «Как здорово!» Но музыка играла так громко, что он, поднеся руки к ушам, ответил что-то невпопад. Я не помнил себя от радости и был готов низко кланяться ему.
Мы прослушали пластинку с обеих сторон. Потом Митараи поставил Джима Холла, а я встал со стула, подошел к окну и посмотрел вниз. Грязный городишко! Все пространство передо мной занимали серые крыши. Одежда проходивших мимо людей почти сливалась с мостовой. Любимая цветовая гамма Отакэ – нашего начотдела.
Но эта комната, отделенная от улицы стеклом, немного отличалась от открывшейся мне из окна картины. Единственное помещение, помимо нашей с Рёко комнаты, которое мне нравилось. И ни одного зеркала.
Познакомившись с Митараи и сравнивая себя с ним, я понял, насколько оторвался от окружающего мира. Хорошо бы послушать Чика вместе с Рёко; надо будет купить его пластинку, подумал я. В Мотосумиёси есть музыкальный магазин, но вдруг там нет Чика… И я попросил пластинку у Митараи. На время, конечно.
– Вернешь, когда приедешь в следующий раз, – несколько раз повторил астролог. – В любое время.
Похоже, я тоже ему понравился. Хорошо, что я сюда пришел. Я уходил от Митараи воодушевленным.
Бережно держа в руках пластинку, я отправился на станцию, размышляя, как бы поскорее купить домой стерео…
Тьфу ты, черт!
Ведь начальник вчера сказал, что бонусы будут выдавать на руки и надо принести печать. Отсюда до завода совсем недалеко. Надо было сначала найти у Рёко печать и с ней уже ехать к астрологу.
Я поспешил в Мотосумиёси. От станции помчался домой самой короткой дорогой. Хотел забежать в кондитерскую к Рёко, но передумал – решил сэкономить время. Дома пошарил в ящиках маленького комода, в ящичке буфета с посудой. Печати нигде не было.
У Рёко была привычка запрятывать вещи, даже какую-нибудь ерунду, в самые невероятные места. Как я у нее не спросил! Я уже почти решил бежать в телефон-автомат, чтобы позвонить ей в кондитерскую, и тут печать нашлась в самой глубине ящика буфета.
Подгоняя себя, я достал оттуда коробочку, где лежала печать вместе с красной штемпельной подушечкой. Под коробочкой оказался расшитый цветами носовой платок, в который было что-то завернуто. Предмет на ощупь был прямоугольным, вроде кожаной обложки. В чужих вещах копаться нехорошо, но меня разбирало любопытство. Я положил платок на ладонь и развернул.
Вот это находка! До сих пор не могу забыть испытанное мной тогда чувство. Из платка на ковер выпало портмоне. А в нем оказалось мое водительское удостоверение.
10
Я плюхнулся на котацу и какое-то время не мог прийти в себя. Что же это такое?!
На правах, естественно, была фотография, имя и фамилия – Сюдзи Масико. Вот как меня зовут, оказывается…
Дата рождения – 18 ноября 1951 года. Значит, не Весы, а Скорпион. Место регистрации рождения – префектура Ямагути, город Хаги, Таруя-мати 14. Это мне ни о чем не говорило. Я как будто ни разу не бывал в тех местах. А адрес? Где я живу?
Токио, район Аракава, Нисиогу, 1-21-18, «Сакура хаус», номер 4.
Сердце громко забилось. Меня переполняло возбуждение – ведь теперь я смогу поехать по этому адресу и узнать о своем прошлом. В то же время у меня возникло чувство недоверия к Рёко. Она видела мои права – стало быть, знала, как меня зовут. И молчала… И даже раздумывала, какое новое имя мне придумать.
И еще я боялся, что нашей с Рёко жизни придет конец. Вдруг окажется, что по тому адресу живет моя жена, а то еще и дети…
При этой мысли я понял, что может быть в голове у Рёко. В чем я могу ее упрекнуть? Ведь она должна защищать эту жизнь.
Но когда мои права попали к ней? Об этом надо будет спросить ее сегодня вечером, думал я. Без этого я ничего не узнаю.
Положив права в карман куртки, я вышел из дома. По дороге заглянул в книжный магазин, посмотреть карту Токио. Выяснилось, что район Нисиогу расположен вдоль линии городской электрички Аракава. Дойти до моего дома можно либо от станции «Мияномаэ» этой линии, либо от «Табата» линии Яманотэ, либо от «Огу» линии Тохоку-хонсэн. Идти примерно одинаково от всех трех станций.
Я колебался, стоит покупать карту или нет. Без нее можно заблудиться. С ней, конечно, лучше, но я не хотел показывать ее Рёко. И все же купил карту. В крайнем случае, можно будет потом выбросить, чтобы она не увидела.
* * *Я ехал в электричке и думал. Думал о встрече с Рёко, о том, как сильно в нее влюбился, просто по уши. Люди, глядя на нас, наверняка так и говорили. Последнее время я жил, совершенно не вспоминая, как проснулся в том маленьком скверике в Коэндзи. Теперь у меня новая наполненная жизнь, которой я доволен, и задумываться над тем, что происходило до нее, никакой нужды нет. Но если поразмыслить спокойно, все случившееся со мной тогда не поддается объяснению. Одно с другим никак не стыкуется. Можно ли точно сказать, в какой момент я потерял память?
Я очнулся на скамейке часа в четыре или в пять (точнее не скажу, так как часов на мне не было). Предположим, в четыре. Означает ли это, что я потерял память именно в это время?
Есть во всем этом одна странность. В квартире в Мотосумиёси, где мы поселились с Рёко, нет ванной, поэтому я периодически бываю в платной бане. Сходив туда в первый раз, я обнаружил у себя на теле синяки. Нажатие на них оказалось весьма болезненным.
Проснувшись на скамейке, я почувствовал, что резкие движения причиняют мне боль. Если синяки остались от ушибов, я должен был где-то приложиться, причем очень сильно. Трудно представить, что между ними и потерей памяти не было никакой связи.
В памяти отпечаталось смятение, охватившее меня, когда я по какой-то совершенно дурацкой причине забыл, где припарковал машину. Но разве так бывает? Это иллюзия, галлюцинация такая. Все это должно быть связано с синяками. Как же мне досталось, раз остались такие синяки! Результат – потеря памяти. Вполне естественное предположение, правда?
Синяки пропали, все зажило, Рёко так ничего и не узнала. Но если я действительно лишился в тот день памяти около четырех, значит, буквально за несколько минут до этого я обо что-то ударился или кто-то крепко намял мне бока. Но такого быть не могло. Конечно, я испытал сильный психологический шок. Это понятно. И все же я должен был обратить внимание на ссадины на теле, однако ничего такого не заметил. Отсюда вывод – к тому времени они уже зажили. Получается, эти «подарки» я получил несколькими днями раньше? Что-то концы с концами не сходятся… Куда подевались мои воспоминания на отрезке между моим падением, избиением или дракой, как хотите назовите, и моментом, когда я отключился на скамейке в скверике?
И как я там оказался? Пешком пришел? На машине приехал? Тогда у меня не было сомнений, что я припарковался где-то рядом. Выходит, все-таки на машине?
Если потеря памяти случилась при таких обстоятельствах, как я думаю, получается, что условия были одинаковы и до того, как я заснул на скамейке, и после пробуждения. Однако что происходило до того, как я проснулся, я почему-то совсем не помнил.
Или после того, как меня избили, память еще оставалась и почему-то пропала, только когда я заснул в скверике? То есть, хотя физическое воздействие и послужило толчком, импульсом к потере памяти, сама она произошла не сразу, а какое-то время спустя?
Было ли все так на самом деле? А что еще оставалось думать? Другого объяснения не было.
Надо ехать в Сугинами[20], в управление полиции, и спросить, эвакуировались ли 18 марта из того района какие-то машины. Возможно, людей, отвечающих за эвакуацию, я не найду, но вдруг моя машина стоит в управлении на заднем дворе. Прошло уже два месяца, но если машина еще там, можно поговорить с кем-нибудь из сотрудников. Спросить в транспортном отделе, там должны быстро ответить.
Я заглянул в купленную карту. Полицейское управление Сугинами находилось неподалеку от станции «Асагая». Я решил не ездить туда специально, а попробовать выяснить по телефону. Позвонил с вокзала Сибуя и получил ответ: у них такой случай не зарегистрирован.
Часы на вокзале показывали три. В шесть Рёко или придет на станцию «Мотосумиёси», или будет ждать меня недалеко от станции в кафе «Лэмп хаус», где в последнее время мы часто встречались. Обнаружив свои водительские права, я, не раздумывая, рванул в Токио, но, поразмыслив как следует, пришел к заключению, что ехать сейчас по моему адресу – это большая авантюра. Вдруг я столкнусь там с женой… тогда сегодня вечером нашей с Рёко жизни наступит конец. К тому же ключи, которые были со мной, когда я проснулся в Коэндзи – один, похоже, от квартиры, другой от машины, – лежали у меня в шкафчике на заводе.
Может, все-таки съездить и посмотреть издалека? К шести успею вернуться. Я стоял, как столб, посреди вокзальной суеты и думал. Нет, это тоже рискованно. Вдруг какой-нибудь сосед или знакомый меня окликнет… Вовсе не обязательно сейчас туда ехать. До завтра ничего не изменится.
В первую очередь надо купить стерео. Сейчас можно ехать на завод за бонусом. Тогда к шести я вернусь в Мотосумиёси, и мы с Рёко сходим в магазин электротоваров. Возьму на заводе день и поеду домой. Что обо мне подумают – неважно. В конце концов я не собираюсь там работать всю жизнь.
Не выходя из вокзала, я вернулся на платформу линии Тоё. На заводе встретил начотдела, который захотел было узнать, как я себя чувствую после вчерашнего, но, поняв, что я приехал за деньгами, только ухмыльнулся. Теперь уж точно разговоров насчет повышения по службе от него не услышишь, подумал я – и оказался прав. Карту Токио я запер в своем шкафчике, ключи после недолгих колебаний оставил там же.
Рёко ждала меня в «Лэмп хаус». Напротив кафе, через дорогу, находился банк. Перед ним была устроена зеленая изгородь, обнесенная кирпичной стенкой. Усевшись на нее, я помахал Рёко рукой: «Выходи!» У нас была договоренность: если ее нет на станции – значит, она в кафе.
Мы вместе пошли в магазин и выбрали стерео. На покупку ушел почти весь бонус, но какое это имеет значение? Премия свалилась неожиданно, и на эти деньги мы все равно не рассчитывали. Доставка полагалась на следующий день, но мы упросили сделать для нас исключение и привезти в тот же вечер. Мы просто не могли ждать целый день.
Через три дома от магазина, где мы купили стерео, был магазин пластинок. Заглянув туда без особой надежды, мы нашли диск с «Арабеской № 1». На конверте было написано: «Исполняет Петер Франкл».
Услышав имя исполнителя, Рёко обрадовалась.
– Большинство исполнителей играет «Арабески» в быстром темпе. А я не воспринимаю, когда быстро. А этот Петер играет медленнее других. Я его раньше слышала, поэтому знаю.
Тут же нам попался магазинчик одежды. Мы купили Рёко маечку на лето, и от моего бонуса ничего не осталось. Он продержался в кармане всего полчаса.
Вернувшись домой, мы быстренько освободили место для стереосистемы и стали ждать. Каждый раз, когда на улице раздавался шум мотора, Рёко подходила к окну и смотрела вниз. Наконец из-за угла появился грузовичок, который привез наше приобретение. Мы встретили его радостными возгласами и бросились вниз по лестнице навстречу грузчику.
Пока доставали систему из коробки, присоединяли провода и приходили в себя от радости, наступила ночь.
Рёко аккуратно достала из конверта пластинку Дебюсси и, включив проигрыватель, поставила иглу на начало «Арабески № 1». Я присел на кровать, откинулся назад и, опершись о правый локоть, приготовился слушать.
Тихо зазвучало фортепиано, и в квартире, погруженной в тишину ночи, которую время от времени разрывал ужасный грохот грузовиков, зазвучал голос далекого мира. Такую музыку я слышал впервые. Она вызывала ассоциацию с яркими световыми бликами. Представлялась разлитая на асфальте вода, в которой отражается утренний свет, мелкие осколки стекла…
Стекло? Разбитое зеркало?! На меня неожиданно нахлынула волна страха. Мелкие осколки зеркала, разбросанные на камнях…
– Будто море, правда? – услышал я вдруг голос Рёко, и всплывавшие перед глазами видения в мгновение ока улетучились.
– Море?.. Да, похоже.
– Когда я училась в начальной школе, какое-то время ходила в школу по дороге, откуда открывался вид на море. Когда жила в Мацусиме[21]. Ну да, я жила там до окончания средней школы[22] и никуда не ездила. Я шла на уроки и видела море. Особенно оно запомнилось мне зимой. Еще не было восьми, когда я выходила из дома на обледенелую горную дорогу. Морская гладь ослепительно сияла под лучами солнца. Зимой солнце там необыкновенно яркое. Такое, что долго смотреть на море невозможно. И в то же время солнце такое доброе, ласковое. Теплое. А утро зимнее, холодное… Хотя в воспоминаниях всегда все красиво… Когда я в первый раз услышала эту вещь, у меня сердце так и зашлось – перед глазами встало утреннее море. Я увидела эту картину четко-четко. А ведь, казалось, все уже забыто… Я давно об этом не вспоминала. Странно так… Я полюбила эту музыку. Она – утреннее море в Мацусиме. Для меня это так. Зимнее море, переливающееся на солнце…
Зимнее море Мацусимы? А ведь и в самом деле, слушаешь, закроешь глаза и видишь простирающееся вдаль водное пространство, по которому будто рассыпан искрящийся золотом порошок. Музыка глубоко тронула меня. Действительно прекрасная вещь. Когда она кончилась, Рёко предложила послушать еще раз. А получилось не раз, а целых четыре.
Встав с кровати, я потрогал свою куртку, в нагрудном кармане которой лежали мои права. Быстро вынул их, сложил обложку так, что карточка с позолоченными иероглифами «Водительское удостоверение» оказалась с наружной стороны и, подняв ее повыше, окликнул Рёко.
Она повернулась ко мне и увидела, что у меня в руке.
На лице Рёко появилась гримаса ужаса. Глаза ее широко распахнулись, рот приоткрылся, но я так и не дождался ни слова. Она опустила голову.
– Откуда это? – спросил я.
– Откуда? Из твоей куртки.
– Из куртки? Значит, оно в куртке лежало?
– Когда мы встретились в Коэндзи, ты ночевал у меня. Когда уснул, я стала складывать куртку, и оно выпало из кармана. Даже если б мы тогда расстались, у меня был бы предлог снова с тобой увидеться, чтобы отдать права. Поэтому я их и спрятала. Прости меня, пожалуйста…
– Ладно, не бери в голову.
Вот оно что! Тогда все понятно. Потому-то Рёко и не беспокоилась из-за прав, когда мы перевозили вещи на грузовике. Не иначе, они у нее были с собой. Когда я ей сказал тогда, что потерял права, она как-то странно на меня посмотрела. Хотела подшутить надо мной? Думала, если нас остановит полиция, раз – и достанет права: «Вот, пожалуйста»?
Рёко поджала под себя ноги, коснулась обеими руками пола и, выпрямившись, робко подняла голову. На лице ее была нескрываемая тревога.
– Я хотела сразу тебе отдать, – еле слышно проговорила она, – но, услышав там, на Тамагаве, что ты потерял память, решила их припрятать, чтобы ты, Кэйсукэ, остался со мной. Я испугалась, что ты уйдешь.
Я слушал ее молча. Почему она так думает? С чего решила, что я ее брошу?
– Ты ездил туда… по адресу, который на правах?
– Нет. Доехал до Сибуя и повернул обратно. Чего ты так боишься?
– Прошу тебя! – Рёко почти кричала. – Не езди туда пока! Подожди хотя бы неделю, хоть пять дней, хоть денек! Прошу! Тогда ничего не случится!
Рёко впилась в меня взглядом. В ее широко открытых глазах закипали слезы.
А фортепиано все звучало, не считаясь с нами.
– Ладно… но ничего же не изменится, что бы ни случилось. Ни наша жизнь, ни мое отношение.
Рёко опустилась на пол и обхватила мои колени.
– Не бросай меня! – Она произнесла это так, будто жить без меня не могла. Удивительно! Я и во сне не мог представить, что это ее так напугает.
– Конечно, – ответил я. Рёко уткнулась мне в нос головой, там, где пробор. По ее телу пробежала дрожь.
Почему она думает, что я ее брошу? И Рёко, и наша с ней жизнь – это уже часть меня. Если взять и разрубить, кровь польется.
– Я тебя никому не отдам, – сказал я. – Никогда.
Кому придет в голову разделить собственное тело надвое? Однако Рёко в ту ночь не сомкнула глаз.
11
Жена из Рёко получилась в общем-то замечательная. Было только одно «но» – готовила она не очень. Умела отлично приготовить омлет – и всё. Она делала его как-то по-особому, выдавливая на тарелки лимон… Но на этом ее репертуар заканчивался. Приготовление любого другого блюда, кроме омлета, становилось для нее настоящим вызовом.
Часто можно было видеть такую картину: Рёко раскрывала на полу кулинарную книгу, одолженную у хозяйки кондитерской, где работала, начинала двигать кастрюли, потом присаживалась перед книгой на корточки, что-то в ней вычитывала, вставала и, бубня себе под нос, снова гремела кастрюлями. Выражение лица у нее в эти минуты было такое отчаянное, что любую попытку заговорить с ней она просто не воспринимала.
Но потом Рёко делала все, чтобы я был доволен. Массировала мне плечи, когда я приходил домой, всегда старалась приготовить что-нибудь вкусненькое. Получалось, правда, не всегда, и если она понимала, что из ее стряпни не вышло ничего хорошего, отбирала у меня тарелку: «Не ешь, не надо».
Рёко, похоже, была убеждена, что в Нисиогу, по адресу, указанному в водительском удостоверении, живет моя жена. Больно было смотреть, как она бьется, чтобы удержать меня от поездки в Нисиогу и не уступить моей невидимой жене. Я жалел ее – и в то же время испытывал эгоистическую радость от того, как она меня обихаживала.
Наличие водительского удостоверения имело много плюсов с точки зрения работы на заводе, однако объяснять там ситуацию – целое дело, поэтому я решил оставить все как есть: останусь Кэйсукэ Исикавой. Рёко, хотя и знала теперь мое настоящее имя, по-прежнему называла меня Кэйсукэ.
Наступило воскресенье, 28 мая. В этот день мы договорились поехать в Йокогаму. Рёко поднялась пораньше, приготовила онигири[23] и, завернув в фольгу, положила в корзинку.