Галлант
Шипы цепляются за платье, но она не оглядывается.
Плющ царапает ноги, но Оливия мчит вперед.
Они подбегают к воротам в центре стены, Оливия отнимает у Томаса свою руку и изо всех сил колотит в железную створку, погребенную под слоями мусора.
Дверь поглощает звук, не давая ему вырваться на волю, но Мэтью, должно быть, ее ждал. Должно быть, он с той стороны прижимался к воротам щекой, чтобы не пропустить их возвращение, поскольку в тот же миг раздается лязг засова, открывается дверь, и вот он – Мэтью, а за его спиной высится Галлант.
Удивленно распахнув глаза, кузен смотрит то на Оливию, то на Томаса. Вцепившись в ворота, Мэтью явно сдерживает желание броситься к брату и обнять его. Оливия подает мальчику руку, тот уже шагает вперед, но лицо Мэтью вдруг омрачается.
– Постой, – говорит он, пристально рассматривая ребенка.
Оливия оборачивается. Сад уже не пуст как прежде. На склоне сверкают доспехи, и парой свечей горят во тьме молочно-белые глаза. Взмахом руки Оливия рассекает воздух: «Прочь с дороги!» – приказывает она, хватает Томаса и тащит вперед, но Мэтью закрывает дверь.
– Ну-ка, скажи что-нибудь, – требует он.
На миг чудится, словно он обращается к кузине, но взгляд Мэтью прикипел к Томасу. Он смотрит на брата и молчит.
И тут Оливия впервые видит мальчика, каким видит его Мэтью. Светлые волосы в серебристом свете окончательно посерели. Кожа бледна после долгих лет, проведенных без солнца. Взгляд вовсе не теплый, он мрачный и холодный.
Оливия с печалью смотрит на Мэтью: тот потерял последнюю надежду.
– Это не мой брат, – покачав головой, роняет он.
Оливия бросает взгляд на Томаса, который цепляется за ее руку. Она чувствует, как бьется в нем сердце, слышит дыхание мальчика. Он будто совсем настоящий. Однако такими казались и танцоры, и солдаты, и ее мать с отцом, но она сама видела, как те восстали из осколка кости и горстки праха. Это не ребенок. Это серая тварь, порожденная смертью.
Но ведь можно вдохнуть в него жизнь!
И ее ладони начинают гореть под шелковыми перчатками. Здесь у нее есть власть. Пусть это не Томас, но он может им стать для Мэтью. Если Оливия воскресит его, если…
Нельзя. Нельзя делать этого ни с Томасом, ни с Мэтью. Этот ребенок, прямо как ее родители, не настоящий.
Ему нельзя на ту сторону. Он должен остаться здесь.
– Оливия, – предупреждает Мэтью. – Отойди от него.
И она вдруг понимает, что уже не держит ребенка за руку, тот сам держится за нее. Вцепился в кисть сильно, до боли, маленькие пальцы вонзились в перчатку, а по саду скользят тени.
– Отпусти его, – велит Мэтью, взявшись за дверь, но Оливия не может.
Ее косточки стонут от хватки мальчика, и Оливия, задыхаясь, пытается высвободиться, но он тянет ее к себе, прикипев тонкими руками, будто хочет пустить корни.
Мальчик, который вовсе не Томас, улыбается. И это даже не улыбка – зловещая ухмылка. Он открывает рот, и на сей раз оттуда доносится голос. Единственный голос, что способен говорить за стеной.
– Оливия, Оливия, Оливия… – воркует создание. – И что же нам с тобой делать?
Он стискивает объятия, и вот ей уже ни пошевельнуться, ни вдохнуть. Кости хрустят, Оливия сдавленно охает, но тут Мэтью переходит границу. Сделав пару шагов, поворачивается и закрывает за собой врата. Дом, теплая летняя ночь и безопасность исчезают за стеной. Он прижимает окровавленную ладонь к двери, заклятием запечатывает ее и вот уже пытается оторвать марионетку хозяина от Оливии.
– Сейчас, сейчас, я помогу.
Взгляд мальчика обращается к Мэтью.
– Я воззвал к твоему брату, и он пришел.
Кузен трясет головой, не желая слушать.
– Я перерезал его тонкую шейку.
– Хватит, – огрызается Мэтью, дрожащими пальцами выхватывая кинжал и пытаясь вонзить его в марионетку под личиной Томаса.
Но мальчик рассыпается прежде, чем лезвие успевает войти в тело. Рожденный из пепла обращается в прах, оставив на увядшей траве осколок кости.
Внезапно оказавшись на свободе, Оливия едва не падает. Хватая ртом воздух, она поднимается и видит: к ним приближаются солдаты. Здоровяк хмурится, коротышка ухмыляется. Следом шествует хозяин дома.
Он идет по тропинке, и потрепанный черный плащ вздымается у него за спиной в затхлом воздухе сада. Развеваются черные волосы, сияют белые глаза. Хозяин улыбается, и кожа у него на щеке трескается и раскалывается, будто старый булыжник.
Оливия чувствует, как Мэтью берет ее за руку и стискивает. Единственное пожатие – и не нужно слов, все ясно.
Беги!
Он отпускает ее, и она бросается к двери. Оглянувшись, Оливия видит: Мэтью твердо стоит на ногах, хрупкий юноша, вооруженный одним лишь кинжалом. Она медлит, не желая оставлять его одного.
Но это уже неважно. Оливия почти у цели, когда путь ей заступает большая тень с блестящим наплечником.
Пальцы невольно дергаются – жаль, у нее нет при себе ни ножа Эдгара, ни палки или камня, ничего острого, хотя вряд ли Оливия сумела бы использовать оружие против солдата. Она пытается увернуться, добежать до стены. Здоровяк силен, но Оливия быстро проскальзывает у него под рукой, тянется к двери, и все же он успевает схватить ее, едва не отрывая от земли.
«Помогите!» – мысленно взывает Оливия к гулям, и те спешат к ней на выручку по мертвому саду, но, завидев зловещую фигуру в потрепанном плаще, останавливаются и снова растворяются в ночи.
«Вернитесь!» – просит Оливия, но на сей раз никто не отзывается. Это ее приказ против его приказа.
Мертвые здесь принадлежат мне.
Оливия отчаянно дерется с солдатом, брыкается и лягается, стараясь высвободиться.
– Как много жизни в полумертвом теле… – говорит довольный хозяин. – Кстати, о полумертвых.
Он поворачивается к Мэтью. Тот размахивает кинжалом, но коротышка, ловко увернувшись, пинает юношу в грудь. Мэтью, задыхаясь, падает на четвереньки, а волчица достает меч, сжимая его затянутой в перчатку рукой.
– Два Прио́ра у меня в саду, – мурлычет в темноте дьявол. – А говорили, земля здесь бесплодна.
Мэтью пытается подняться, но солдат сбивает его с ног.
Хозяин делает шаг вперед.
– Твой брат умер напрасно, Мэтью Прио́р. Такова и твоя участь.
Коротышка прижимает клинок к горлу Мэтью, Оливия резко вздыхает от ужаса. Но кузен спокойно встречает ее взгляд, он вовсе не испуган, он этого ждал. Давно мечтал прилечь и отдохнуть. Мэтью перестал бояться смерти, когда погибли его отец и брат. Он готов. Он жаждет этого.
Но в глазах его вопрос: «А ты?»
Оливия Прио́р не хочет умирать. Она только начала жить.
Но они с братом – единственная преграда между монстром и стеной, между смертью и миром живых. Поэтому она кивает, и Мэтью спокойно закрывает глаза. Он с облегчением сглатывает. А когда начинает говорить, голос его совсем не дрожит.
– Это неважно, – заявляет он. – Ты не можешь взять кровь силой, а добровольно мы ее не дадим.
Хозяин совершенно не удивлен.
– Очаровательное благородство, – ухмыляется он, подходя к стене. – И все зря. Ты отказываешься открыть мне дверь… – Мрак улыбается, барабаня пальцами по камню. – Но ведь она уже открыта. Вернее, у тебя не вышло ее запечатать.
Мэтью резко поворачивает голову к вратам: даже в тусклом серебристом свете на них заметны глянцевые пятна его крови. Оливия сама видела, как он запечатывал проход. Слышала, как произносил нужные слова.
Хозяин подносит длинные пальцы к древней железной створке.
– Главное, не забывать, что старые дома нуждаются в уходе. Иначе они быстро ветшают, – говорит он, будто обращаясь к самим вратам. – Приходят в упадок. Железо ржавеет. Строения превращаются в труху. Листья высыхают и крошатся. Остается лишь пыль и пепел. Неудивительно, что сложно поддерживать чистоту. – Мрак наставляет костлявый палец на дверь. – Кровь должна быть на железе. Не на земле. Не на камне. Не на плюще. Кровь на железе. Это и есть ключ.
Хозяин ведет ногтем по багряной отметине на двери, и мусор отслаивается, хлопья осыпаются, обнажая нетронутый металл.
– Нет, – шепчет Мэтью, и с лица его сбегают последние краски.
– А теперь, – провозглашает чудовище, – мой коронный фокус!
Он кладет ладонь на створку и легко толкает ее. Та распахивается.
Распахивается в летнюю ночь, в разросшийся сад, в буйство цветов и листвы.
В Галлант.
– Нет! – ревет Мэтью, прижимаясь к клинку солдата, и на горле Прио́ра появляется тонкая красная линия. Коротышка цокает языком, а Оливия в ужасе смотрит, как хозяин дома проходит через врата.
Даже во тьме видно расползающиеся вокруг него тени, они разливаются по траве, пожирают землю и все живое.
Повелитель откидывает голову, задирая подбородок к сияющей луне и небу, усыпанному звездами. Глубоко вдыхает, а вокруг него сохнет и погибает трава. Темные как ночь волосы завиваются, кожа похожа уже не на бумагу, а на мрамор, а потрепанная ткань плаща превращается в роскошный бархат.
Он уже не истощенная тварь, а ужасное в своей красоте создание.
Не чудовище, не хозяин дома, не демон, которого держат в клетке за стеной. В этот миг он – сама Смерть.
Мрак смотрит яркими, словно две луны, глазами, в проход на Оливию, и взор его таит в себе какую-то нежность.
Затем улыбается и говорит глубоким как сама полночь голосом:
– Прикончите их.
Глава двадцать девятая
Солдаты ухмыляются. Смерть исчезает за стеной, и здоровяк сжимает Оливию, не давая дышать, а коротышка запускает руку в волосы Мэтью и заставляет его запрокинуть голову.
Оливия извивается, стараясь глотнуть воздуха и что-то придумать, но время словно замедляется, как замедляется и сам мир вокруг, остается лишь свет и тени, лезвие у горла Мэтью и луна за стеной.
Оливия бьет солдата головой, надеясь достать до подбородка, но он слишком большой, а она слишком мала, и затылок ее ударяется всего лишь в закованное доспехи плечо.
Больно так, что звезды из глаз. Но эта боль ведет к озарению.
Доспехи!
Казалось, между стражами они были распределены случайно. У этого шлем, у другого нагрудная пластина, у третьей перчатка, у четвертого наплечник.
Но случайности здесь места нет.
Все, что создает хозяин, возрождается из кости. У отца Оливии был его зуб. У худощавого существа – ребро. Доспехи защищают одолженные части. А без них…
Оливия изо всех сил извивается и лягается, стараясь высвободить руку и дотянуться до клинка, что висит в ножнах на бедре солдата.
Она выхватывает оружие и вслепую бьет противника в бок; кажется, тому даже не больно, зато от неожиданности он ослабляет хватку. Оливия вырывается, но убегать не спешит. Она разворачивается к солдату и налетает на него с мечом; металл, словно колокол, звенит об металл.
Коротышка настороженно смотрит на них, все еще держа клинок у горла Мэтью, но здоровяк лишь награждает Оливию скучающей улыбкой. Пока та не наносит новый удар – на сей раз по коже, что скрепляет наплечник, и ремень лопается. Доспех падает, и вместе с ним увядает и ухмылка солдата: в серебристом свете виден белый изгиб ключицы. Тень делает шаг назад, но Оливия, замахнувшись, третий раз опускает меч ему на плечо, выбивает ключицу, и та летит на траву. Ярость мимолетным облаком искажает лицо здоровяка, но он уже рассыпается прахом.
Оливия оборачивается: последний солдат смотрит на нее, широко распахнув глаза, а в них – дикая ярость. Подняв меч, волчица опускает клинок на грудь Мэтью. Однако не только она наблюдала за боем. Мэтью перехватывает лезвие и из последних сил цепляется за перчатку, пытаясь содрать защиту, но коротышка вырывается на свободу и отпрыгивает в сторону. Миг – и тень вне досягаемости, сливается с темнотой.
Подбежав к кузену, Оливия тащит его из мрака к распахнутой двери. Десять шагов, пять, один – и вот, наконец, они минуют врата, вырываясь…
Вырываясь в тепло, к мягкой земле, к запаху дождя и ароматам ночи. Вырываясь к Галланту.
Опустившись на четвереньки, Оливия смотрит, как перчатки стекают с ее рук, и на бесплодной почве теперь покоятся лишь полоски пепла. Магия исчезает за стеной.
Хозяин дома выглядит живым как никогда. Он идет по саду, поглаживая головки цветов, – гниль, словно огонь, пожирает стебли и лепестки, оставляя после себя лишь гибельный черный поток.
С тех пор как Смерть вырвалась за порог, плющ разросся, и его жесткие плети распахнули врата, что зияют теперь разверстой пастью.
Нельзя закрыть дверь, не очистив сначала проход. Поблизости на земле лежат две лопаты. Одну из них Мэтью вручает Оливии.
– Начинай счищать их, – велит он, берет другую лопату и припускает по холму вслед за Смертью.
Оливия рубит плющ, но усилия тщетны, и тогда она набрасывается на него с голыми руками; колючки раздирают кожу на ладонях. Она украдкой оглядывается: там, на склоне, Мэтью догоняет темный силуэт и замахивается на него лопатой. Однако та даже не касается мрака. Взмах плащом – и железо покрывается ржавчиной, а древко пожирает гниль. Лопата разваливается у Мэтью в руках.
Он отступает, а монстр поворачивается к нему, сияя бельмами глаз.
– Ты – ничто, – заявляет он морозным голосом.
– Я – Прио́р, – решительно отзывается Мэтью. Он безоружен, его руки пусты, лишь испачканы кровью. Он поднимает ладонь с багряными пятнами, в точности как статуя в фонтане. – Один раз мы уже тебя связали, свяжем и снова.
Ночь раскалывает громоподобный смех.
Оливия продолжает отдирать плющ, хотя у нее ничего не выходит, дверь заклинило, и даже если Мэтью найдет способ загнать тварь обратно…
«Нет надежды», – выстукивает сердце в груди Оливии. Нет надежды, от смерти ни сбежать, ни спрятаться, смерть не победить. Но Оливия не останавливается. Она ни за что не остановится.
– Оливия! – кричит Мэтью; голос его звенит во тьме, и она старается, старается изо всех сил.
Плющ наконец начинает с треском поддаваться.
– Оливия! – снова зовет кузен.
Ботинки грохочут по земле, ломается большущий стебель, дверь со скрипом высвобождается, Оливия поднимает взгляд и прямо перед собой видит волчицу и взмывающий в воздух меч.
Оливия не закрывает глаза.
И гордится этим. Она не зажмуривается, когда меч летит вниз. Удар, и Оливия тяжело падает на землю. Ждет боли, но той нет. Гадая, почему не умерла, она смотрит вверх и видит Мэтью. Мэтью, который стоит на ее месте. Который оттолкнул Оливию прочь за миг до того, как клинок разрубил бы ее. Мэтью, замершего в проеме ворот. Меч прошел насквозь, и острие, будто шип, торчит из спины кузена.
Оливия кричит.
Кричит безмолвно, но крик звенит у нее в груди, отдается в костях. Только его она и слышит, вскакивая на ноги и бросаясь к двери, бросаясь к Мэтью.
Слишком поздно она оказывается рядом.
Слишком поздно бьет лопатой по перчатке солдата, перерубая руку. Слишком поздно – ухмыльнувшись, волчица рассыпается прахом вместе с перчаткой и мечом. Мэтью делает шаг назад – единственный неровный шаг – и падает, и Оливия опускается на землю с ним.
Руки беспокойно гладят его по груди, стараясь унять кровь. Мэтью кашляет и морщится.
– Останови его, – умоляет он и, когда Оливия не двигается с места, крепко хватает ее за руку. – Оливия, ты – Прио́р.
Дрожь пронзает ее.
Тяжело сглотнув, Мэтью повторяет:
– Останови его.
Оливия кивает. Заставляет себя подняться, разворачивается и бежит к саду, готовясь дать бой Смерти.
Глава тридцатая
В восемь лет Оливия решила жить вечно. Странная блажь, что однажды диким сорняком проросла в ее сознании. Возможно, это случилось после того, как она нашла кота у сарая, или когда поняла, что отца у нее нет, а мать не вернется.
Или это было в ту пору, когда заболела одна из младших девочек. Или когда директриса заставила воспитанниц усесться на жестких деревянных скамьях и изучать жития великомучеников.
Оливия не помнит точно, когда к ней пришла эта мысль. Только что та вообще появилась. Просто в какой-то миг Оливия решила, что другие могут умереть, а она – нет.
Вроде бы вполне разумно.
В конце концов, Оливия всегда была упряма. Если смерть когда-нибудь явится за ней, она будет сражаться. Как сражалась с Анабель, как сражалась с Агатой, как сражалась со всеми, кто вставал у нее на пути. Она будет сражаться и победит.
Разумеется, способа победить смерть Оливия не знала. Решила, что, когда придет время, придет и знание. И вот время пришло. Она все так же не знает.
Под ногами в пыль рассыпается трава, Оливия мчится по тропинке мимо увядших цветов и усохших деревьев, трухлявых арок и крошащегося камня. Она нагоняет человека, который вовсе не человек, хозяина другого дома, монстра, что создал ее отца и убил мать, и бросается к нему.
Прижимает ладони к плащу, стараясь воззвать к силе, которой обладала за стеной, представляя, как тянет ее назад, высвобождает из его хватки сад, отнимает жизнь, что он крал каждым своим шагом, забирает глянец мрамора с его щек и блеск локонов. Впивается пальцами в Смерть, пытаясь обратить ее вспять.
Он лениво опускает на нее взор белых глаз.
– Глупая мышка. – Голос его трещит, как дерево, сраженное бурей. – Здесь у тебя власти нет.
Ладони – там, где они касаются его плаща, – пронзает холод, Оливию окутывает зубодробительная усталость, острая жажда закрыть глаза и уснуть. Она старается освободиться, но руки лишь увязают глубже, словно он – бесконечная пропасть без костей. Нужно что-то делать, но ледяная дрожь сковывает тело, нет сил дышать, думать, нет…
Но тут тишину ночи прорезает выстрел.
На вершине холма стоят Ханна и Эдгар.
Пошатнувшись, Оливия вырывается. Перед глазами все плывет. Эдгар второй раз целится в Смерть и стреляет, но пуля тает в воздухе прямо над развевающимся плащом. Они не могут его убить и знают это, но готовы умереть, защищая Галлант, ведь это их дом.
Они погибнут за него и останутся здесь, словно…
Словно гули.
Тонкие, словно пальцы, тени скользят по тропинке, убивая на своем пути каждый листик и стебель, и тянутся к Ханне, к Эдгару, но Оливия бросается между Смертью и Галлантом.
«Помогите! – взывает она, пытаясь пробиться к ним, как корни сквозь почву. – Помогите защитить наш дом».
И тогда они появляются. Восстают прямо из-под земли. Выходят из гущи фруктовых деревьев, выскальзывают из дома. Ханна и Эдгар смотрят, широко распахнув глаза, как призраки устремляются в загубленный сад, чьи границы озарены магией и светом луны.
Оливия тоже смотрит. Смотрит, как пробирается сквозь заросли роз ее мать с развевающимися волосами, как шагает вперед дядя, сжимая кулаки, смотрит на старика и юную девушку и еще десяток незнакомых лиц. Они идут, вооружившись лопатами и клинками.
Смерть снисходительно глядит на нее и произносит довольно:
– Мы уже проходили это, мышонок, разве не помнишь?
Конечно, она помнит.
Гули за стеной принадлежат ему.
«Но те, что в Галланте, – думает Оливия, – принадлежат мне».
Его ухмылка тает.
Он поворачивается к собравшимся вокруг гулям. Старым и молодым, сильным и истощенным. Скольких он сгубил? Скольких уморил? Внизу, у стены, за открытыми вратами стоят другие Прио́ры и ждут, чтобы утащить его домой. А впереди всех – мальчик, тот, что умер два года назад на той стороне.
Смерть рассекает рукой воздух, кое-кто из призраков начинает мерцать, но ни один не исчезает.
– Вы – ничто, – фыркает он, когда они подходят ближе. – Вам меня не убить.
И конечно хозяин прав. Смерть нельзя убить. Потому-то вы ее и изгоняете.
Призраки обвивают его будто плющом, теряя свои очертания в сплошной массе теней, и гонят через сад, в открытые врата, назад – за стену. Обрушиваются на него, словно волна на берег.
Оливия бежит следом, руки уже обагрены кровью – отчасти своей, отчасти Мэтью. Оказавшись у двери, она захлопывает створку, прижимая ладони к железу, и думает: «Своей кровью я запечатываю эти врата». Гудит, проворачиваясь, замок.
Дверь запечатана, та сторона скрыта железом и камнем. Сад окутывает тишина. Ночь замирает.
Ханна и Эдгар спешат к Оливии. К Оливии и фигурке, лежащей на склоне.
Мэтью.
Оливия первой добирается до него и падает на колени. Он такой неподвижный, глаза смотрят в небо. Ей страшно – вдруг он уже ушел, но тут она замечает движение век. Мэтью едва дышит, тело его почти уснуло.
– Все кончено? – спрашивает он чуть слышно, одними губами.
Оливия кивает. Ханна опускается рядом, с другой стороны. Эдгар кладет руку ей на плечо.
– О, Мэтью… – Экономка нежно гладит его волосы.
Может быть, он поправится? Может быть, ему просто нужен отдых…
Может быть… Но стоя возле него на коленях, Оливия чувствует запах крови, что пятнает ее, сочится в землю. Крови так много.
– Оливия… – негромко говорит он, и пальцы его подрагивают.
Она берет брата за руку, склоняется ниже.
– Побудь рядом, – шепчет Мэтью, – пока я не усну.
Стиснув зубы, чтобы не заплакать, Оливия кивает.
– Я не… – он нерешительно медлит, тяжело сглатывает, – не хочу остаться один.
Конечно, этому не бывать. Она с ним, как и Ханна, и Эдгар. И вдруг из тьмы появляется призрак. Рядом с сыном на колени опускается Артур Прио́р. Тянется к нему и поглаживает воздух возле его головы.
И наконец Мэтью закрывает глаза и обретает покой. Больше он не просыпается.
Но они все равно сидят с ним до рассвета.
Эпилог
Оливия стоит на коленях среди розовых кустов. Сад овевает прохладный ветерок, что подхватывает опавшие листья и лепестки, уносит их прочь – лето окончательно пошло на убыль.
Зашипев от холода, Оливия плотнее кутается в куртку. Вещь принадлежит ее матери – смелый синий наряд с белой отделкой. Он все еще велик, но рукава можно закатать, подол – подшить, и однажды куртка наверняка придется впору. Пока же она защищает тело от ветра и кожу от колючек, когда Оливия подрезает серые сорняки, что по-прежнему пробиваются сквозь израненную землю, путаясь среди растений.
Какое упорство, думает Оливия.
Но и она упорна. Оливия поднимается, обозревая проделанную работу. Несколько кустов роз у дома уцелело, хотя все остальное волной захлестнула смерть. Ушла неделя, чтобы расчистить загубленный сад, подпитать почву и попытаться начать заново.
Все вырастет, твердит себе Оливия. Если смерть – часть жизненного цикла, то и рождение тоже. Все увядает, и все расцветает. Руки касались почвы с наслаждением. Еще лучше стало, когда пробилась свежая трава.
Эдгар говорит, у Оливии дар, она прирожденный садовник.
Это не магия, не та, которой Оливия обладала по ту сторону стены, но хоть что-то. Со временем, при должном уходе, сад в Галланте станет прежним. А кое-что другое – нет.
Взгляд скользит вниз, к стене. Там, посреди иссохшей травы, высится гладкий белый камень. Склон лежит в тени, и камень выделяется на фоне серой земли, словно кость. Его помог установить Эдгар, чтобы отметить место, где упал Мэтью.
Конечно, похоронили кузена не там. Мэтью покоится рядом с отцом, за рощей фруктовых деревьев на фамильном кладбище.
Но Оливии казалось, так будет правильно, и каждый раз, когда ее взгляд устремляется к воротам в стене, он вместо этого останавливается на камне.
Валун служит напоминанием в те ночи, когда мрак нашептывает ей на ухо и пытается уговорить выйти наружу и вернуться, вернуться домой.
Но дом – это выбор, и Оливия выбрала Галлант.
За стеной осталась лишь одна вещь, по которой она скучает. Маленькая зеленая книжка с выдавленной «Г» на обложке. Записки матери, рисунки отца. Пальцы вздрагивают, как и всегда, когда Оливия вспоминает о дневнике.
Она представляет, как в бархатном кресле у пустого очага сидит хозяин дома, переворачивает страницы и читает вслух самому себе.
«Оливия, Оливия, Оливия…»
С бадьей в руке она шагает по саду. Все розы, даже те, что росли у дома, уже завяли, кроме одного куста. Упрямец продолжает цвести, на стебле осталось лишь несколько красных бутонов.
Оливия срезает один и по привычке нюхает, хотя Мэтью выращивал их ради цвета, а не ради аромата. Весной она посадит пару новых сортов, которые вдобавок будут еще и сладко пахнуть.
На балконе выбивает ковер Ханна. Она ворчит, что пыль теперь повсюду. Налет пепла проникает в щели в ставнях, под двери и оседает везде. Оливия этого не замечает, но экономка каждый день счищает, выбивает и убирает пепел, оставшийся с прошедшей ночи.