За решёткой. Криминальный роман

– Прошу всех встать! – Раздалось из динамиков телевизора.

– Рассматривается кассационная жалоба Пахомова Борислава Григорьевича на решение Тверского районного суда об избрании подозреваемому меры пресечения в виде содержания под стражей сроком на два месяца. В кассационном заявлении Борислав Григорьевич указал, что может уплатить залог в сумме пятьсот тысяч рублей. Борислав Григорьевич, добавить что-то можете?

– Да, Ваша Честь. – Неуверенно начал Боря. – Мне на днях предъявили обвинение, и я теперь обвиняемый, а не подозреваемый. И я частично признал вину, хотя на момент подачи кассационной жалобы отрицал её в полном объёме.

– Хорошо, кто будет вносителем вашего залога?

– Моя мать. Пахомова Валентина Сергеевна.

– Ваша Честь, разрешите добавить? – Попросил слова Виктор Фёдорович.

– Пожалуйста.

– Нам удалось увеличить сумму залога на пятьдесят тысяч рублей, поэтому сумма залога не пятьсот, а пятьсот пятьдесят тысяч.

– Хорошо. Суд принимает ваши добавки. Гособвинение, вам есть, что добавить к этому?

Встала прокурорша. «Интересно, – подумал Боря. – А почему следак на касатку не явился?». На погонах её красовалась такая же звезда, как у кума, из чего Боря решил, что она тоже майор. Однако, звания в прокуратуре звучат по иному, чего Боря, разумеется, не знал. Поэтому прокурорша была не майором, а младшим советником юстиции.

– Несмотря на изменившиеся обстоятельства, гособвинение считает, что преждевременно выпускать из под стражи обвиняемого Пахомова. Гособвинение учитывает степень общественной опасности совершённого, а также то обстоятельство, что обвиняемый не признаёт вины в полном объёме. Несмотря на то, что он признал вину частично, следует оставить ему меру пресечения. Он может угрожать свидетелям, из-за чего они могут изменить свои показания в пользу обвиняемого. Может продолжить заниматься преступной деятельностью или скрыться от следствия.

– Понятно. Суд удаляется для принятия решения.

У Бори расширились глаза от того, что сказала прокурорша. Каким образом он может угрожать свидетелям (двум кассирам и менеджеру), если он не знает, где они живут, номеров телефона и прочих необходимых дел!? И что за преступная деятельность, если он не состоит в банде и всего лишь раз в жизни преступил закон!?

– Как видишь, Боря. – Обратился к нему Кастет, – Касатка, почти всегда оставляет без изменений решение первой инстанции. Только если какое-то серьёзное нарушение. Я уже много раз вот так ездил и уже давно понял, бесполезно подавать апелляции. Только разве, чтобы время потянуть.

– А для чего время тянуть?

– Ну как? Чтобы в лагерь не скоро поехать, чтобы приехать и сразу на волю. Это ж целый год ждать президентского дня…

В это время, в телевизоре вернулись судьи, чтобы зачитать Боре, что решение первой инстанции Мосгорсуд отменить не собирается, и что Боре придётся ждать конца декабря, когда подойдёт к концу его содержание под стражей.

– Что будет, когда два месяца пройдёт? – Спросил Боря у товарищей зеков, которые дольше него уже сидят, и больше знают.

– Ничего не будет, – ответил дед, которого обвиняли в избиении сотрудника полиции. – Продлят ещё на два месяца и всё.

– Когда следак все процедуры закончит, тогда передадут в суд, и по новой. – Добавил от себя Кастет, – Там сначала продляют на полгода, а потом вывозят раз в две недели на заседания. За одно заседание редко кому срок дают. Обычно затягивается на месяц-два.

Их размышления прервал зашедший в кабинет уфисновец:

– Пахомов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-восемь.

– Касатонов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-девять.

– Выходим из стакана, идём по правой стене, руки держим за спиной.

Знакомые команды и Боря с Кастетом, попрощавшись с дедом, выдвинулись в свои общие хаты. По дороге к ним присоединились ещё человек пять, после чего Боря увидел ставший ему уже родным продол, и встал около двери в свою хату.

– Давай, Брюс, спишемся ночью.

– Да, давай, Кастет!

Интересно, что слово «давай» изначально означало в русском языке отдачу какого-либо имущества либо даром, либо за деньги. Однако, в конце двадцатого, в начале двадцать первого века, как-то незаметно у этого слова появилось новое значение. Теперь этим словом стали прощаться. Откуда это пошло? Из тюрьмы вырвалось на волю, или с воли зашло в тюрьму? Однако, именно этим словом попрощались друг с другом Кастет и Боря, перед тем как войти в свои хаты.

Спустя два дня после касатки, Боря отсыпался после очередной ночной движухи. Она была не очень удачная. Дело в том, что на улице сегодня дежурили сотрудники УФСИН, которые обрывают «кони». Поэтому всю ночь приходилось их плести заново, и по несколько раз настраиваться с одними и теми же хатами. Поэтому сейчас после такой напряжённой ночи, просыпаться не очень-то и хотелось. Но на крик из штифта «Пахомов!», он подняться всё же смог. Как выяснилось ему пришла передача. Причём не одна, а целых две. Мать прислала ему сумку, зимнюю куртку, двадцать пар носков и свитер. А также на Борю пришла квитанция, что ему открыли счёт, и теперь там уже лежало десять тысяч рублей. Как распоряжаться деньгами, Боря уже знал. Видел, как это делают другие. Две тысячи в месяц нужно выделять на общее, две тысячи на семейку, а всё остальное на себя. Но семейка Борина ни в чём не нуждалась, так как художнику Саше ежемесячно приходило с воли по девять-пятнадцать тысяч рублей, Дрон сидел уже больше года, и был упакован по самое не хочу, а Колсан был человеком скромным. Ему приходило две тысячи рублей в месяц, половину из которых он уделял на общее, а себе покупал только стиральный порошок, мыло и зубную пасту. Поэтому Боря решил, что на семейку ему можно и не выделять деньги, тем более никто из его семейников и не настаивал.

– Не считай цыплят, пока не вылупились, – посоветовал Боре Саша-художник. – Когда женщина-ларёк придёт принимать заказы, тогда сделаешь заказ, а пока я бы тебе советовал распустить свитер на дорогу, а всё что у тебя есть убрать в баул, раз уж тебе сумка пришла. Носки себе поменяй, оставь три пары, остальное кинь на общее. Хотя нет, одну пару носков себе на дорогу оставь, мульки передавать.

– Правильно тебе живописец советует. – Вмешался Бур в разговор. – Не всем дачки такие, как тебе заходят. Ты уже видел людей, у которых вообще никого нет, их тоже греть нужно. Так что, придёт тётя-магазин, тогда и закажем, а пока не думай, на что тратить, убери себе в баул квитанцию, да поспи перед дорогой.

Естественно Бур знал о происшедшем прошлой ночью, о том, как мешали настраиваться дорожникам уфсиновцы. На продоле об этом сегодня целый день галдели. Ждали, что скоро так называемый шмон будет. Вот так каждый день в Бутырке насыщен событиями, которые на воле умещаются разве что в пять дней, а то и в целую неделю. Правильно поётся в той же песне, которую Боря слышал в комитетовской газели «здесь день идёт за пять, седеет голова».

Когда события одной отдельно взятой ночи уже забылись, и Боря полез на решку настраиваться с девять-семь, неожиданно Барсук объявил «Красную поляну». Открылся глазок, и оттуда раздался голос продольного старшого:

– Пахомов.

– Да, старшой, – испуганно ответил Боря. Он уже было подумал, что его спалили за ночным занятием. Чего так сильно опасался Бур. Однако, голос старшого смягчился, и он дружелюбно произнёс:

– С утра будь готов. Поведут на свиданку в десять часов.

– Хорошо, старшой.

Опасения оказались напрасными. Его всего лишь предупредили, что с утра поведут на свиданку, то есть надо после дороги быть готовым «слегка» к выводу из хаты. «Там разговоры прослушиваются и записываются – предупредил Борю смотрящий. – Лишнего не говори. Во-первых: следаку могут передать запись разговора на свиданке, а во-вторых: если скажешь, где чего лежит у нас в хате, может сюда администрация зайти, отметут. Конечно, это всё не сразу узнается, но если узнается, что по твоей вине здесь что-то пропало, запреты какие-нибудь, будешь должен восстановить. Не восстановишь, поедешь в шерстяную хату, объявим тебя ломовым, до зоны можешь не доехать, в поезде грохнут». Наказ очень серьёзный. Да, вообще Боря уже начал привыкать следить за языком. Сказать что-либо не то в тюрьме так легко, а потом докажи, что ты имел в виду другое?

Например, однажды он сказал «А можно спросить у тебя Бур?». И вся хата напряглась. Он всего лишь хотел, чтобы тот ему совет дал полезный, но не знал, как это делается. Бур же в свою очередь уже не первый раз бывал в тюрьме, и раз его наградили таким важным занятием, как смотреть за положением в хате, значит нужно быть терпеливым. И в ответ на это он сделал ему короткое замечание: «Спросить нельзя. Поинтересоваться можно». Боря растерялся такому ответу, но его выручил Черепаха, который по ходу всё знал, и имел права совать свой нос в любой разговор: «Слово „спросить“ означает, что ты хочешь что-то предъявить. У тебя есть претензии к Буру? Нет. Значит и спросить у него ты ничего не можешь. А если ты хочешь Буру задать вопрос, чтобы он поделился с тобой советом, тогда употребляй слово поинтересоваться.» Вот так, потихоньку, Боря учился тюремному жаргону («фене»), и учился разговаривать как с администрацией, так и с волей.

Поэтому гоняя коней этой ночью, он не столько думал о дороге, и малявах, которые там передавались, сколько то, о чём надо будет говорить с матерью. «Скажи маман, чтобы тебе магазин не заказывала, а деньгами присылала лучше, она же не знает, что нам здесь надо, вдруг пришлёт то, что у нас и так есть» – посоветовал Митяй. Так же дельный совет дал Саша-художник: «Магазин пускай перед новым годом закажет, а то он не работает во время праздников.»

После дороги, когда уже все зеки разлеглись по шконкам, Боря обратился к Серёге:

– Серый, научи чифир готовить.

– Смотри как я готовлю, а потом сам пробуй. У тебя же филки появились, можешь себе в ларьке чаю заказать, специально для этого дела.

– Ну, засыпать чай, налить кипятку я и сам смогу, а почему у тебя чифир, а у меня купец получается?

– Потому, что чифир должен настояться. И заливать кипяток надо не абы как, а круговыми движениями, медленно, понимаешь? У тебя чифирок примерно раза с десятого получится.

– Ты ведь тоже первоход, да?

– Да. На воле я поваром в ресторане работал, а рецепт чифира мне в колледже рассказали, когда учился. Так что, как видишь, любое твое занятие по воле, или увлечение, может пригодиться здесь для общего дела.

– Руки, наверное, как гениколог, каждый час моешь?

– А то и чаще. Ты же видел, что прежде чем заняться приготовлением, я руки мою. Это профессиональная привычка. Ты на свиданку собрался?

– Да.

– Чифирни перед свиданкой, а то мать увидит синяки под глазами, подумает, что мы тут бьём тебя. А тебя хоть кто-нибудь раз тронул?

– Ни разу. Серёга, а ты когда осудишься, в баландёры пойдёшь? Я слышал, что администрация учитывает это при распределении.

– Ну, можешь и в кодексе почитать, там написано, что администрация колонии обязана предоставлять осужденным работу, связанную с профессиональной деятельностью оного. Или согласно его образованию. Но, несмотря на то, что я повар, как по профессии, так и по образованию, я в баландёры не хочу. Козлячая работа.

– А вот Бур говорит, что баландёры не козлы, а быки.

– Бур-то говорит, а вот Черепаха уверен, что баландёры – козлы. Арестантский Уклад Един, но свои нюансы, как видишь, он всё же имеет. В любом случае, быки тоже с рогами. Так что ценятся они всё равно ниже, чем мужики. И от таких определений как «красный» или «активист» всё равно не отмажешься. Козлом не будешь, может быть, а красным быть не перестанешь. Так что, я в баланду всё равно не хочу.

– А правда, что если мама придёт в красном, я должен ей сказать: «Ты мне больше не мать!»?

– Неправда. Такой закон только на малолетке действует. Ты ведь в баню ходил? Мыло поднимал с полу! Никто тебя обиженным не объявил после этого? Как видишь, их детские законы здесь во взрослой тюрьме не работают. Каждый раз, когда малолетка, попадает на взрослую зону, ему предъявляют за эти перегибы. Я лично видел, как одного из таких Бур прессовал вот в этой хате. У пацана была вторая ходка, но первую он провёл на малолетке, в четырнадцать лет его закрыли.

Во время этого животрепещущего рассказа, Борю вызвали на продол, и он отправился на свиданку по пути общаясь, и знакомясь с зеками из других хат. Уфсиновец, который их вёл, потребовал соблюдать тишину, однако особо отслеживать («крепить») это не стал. Их завели в очень холодную камеру, где было разбито окно. В таком холоде обдумывать разговор на свиданке вряд ли представлялся возможным, но Боря всё же пытался настроить мысли в этом направлении. Большинство зеков молчали.

С Борей начал общаться какой-то зек, с которым он был прежде не знаком.

– Братишка, есть закурить?

На такие случаи в хате всегда выдавались сигареты. Понятно, что Боря не курит, но на продоле всегда могут пригодиться, вдруг у кого нужда есть, или голяк в хате.

– Держи, брат, – ответил в том же ключе Боря, – Я сам не курю, можешь всю пачуху забрать.

– С какой ты хаты?

– Девять-восемь.

– Ты что ли с Буром сидишь?

– Да, он у нас смотрящий за хатой. Я – дорожник. Брюс.

– Ааа! Слыхал про тебя. Ты кажется «Кей-Эф-Си» ограбил?

– Нет. «Макдоналдс».

– Какая разница? Я Саркис, из один-два-четыре, аппендицит.

– У нас, кажется, есть дорога с аппендицитом?

– Да, только через девять-девять мы с вами связываемся.

– У тебя, что за беда, Саркис?

– Два-два-восемь, часть вторая без прима. С пакетом героина меня поймали.

– И что ты думаешь?

– Ну а что тут думать? В сознанку думаю идти. Возьму особый порядок, получу ниже низшего, и на зону.

– А на Централе не думал оставаться?

– А я уже оставался один раз. Первая ходка у меня по народной сто пятьдесят восьмой статье была. Отвечаю, я боялся зоны – словом «Отвечаю» зеки обычно заменяют «клянусь». Боря этого не знал, но догадался с первого раза, ведь это сделать было нетрудно. – Подписал хозбанду, и остался здесь. Определили меня баландёром. Вот я замучился за бесплатно работать! Чтоб меня на зону отправили, специально накосячил, сел в карцер, и уехал по этапу. А там блаткомитет поспрашивал «Что, да как?», выяснили, что парень я нормальный, от баланды отмазали, провалялся до конца срока и вышел. Два года провёл на свободе. Когда взяли, оказалась судимость не погашена. Так что теперь ничего не остаётся, как всё признать.

– А что такое «особый порядок». – Хотя один конвоир уже Боре и объяснял это, тем не менее хотелось бы услышать арестантскую версию.

– Это такой судебный процесс, при котором ты всё признаёшь. В суд вызывают только тебя, твоего адвоката и больше никого. Ты отвечаешь судье, мол, да, совершал преступление, ну, дурак был, раскаиваюсь и всё в этом духе. Плюс суду, что они за одно заседание решают, сколько тебе дать. А плюс тебе, что выше двух третей от верхнего порога тебе точно не дадут. У меня два-два-восемь, часть вторая, от трёх до десяти. Вот и вычисли теперь мой максимум, если десять лет на две трети умножить.

– Сложно очень. – Сказал Боря, хотя арестантская версия не сильно отличалась от ментовской.

– Ничего сложного. Шесть лет и восемь месяцев. Видишь, насколько ниже сразу становится максимальное наказание. Плюс, я ещё заключил сделку со следствием, а это вообще помогает ещё снизить. Может даже рецидив не зачтётся.

В фильмах Боря неоднократно слышал фразу «Чистосердечное признание смягчает ответственность». Или какие-то схожие с ним фразы. Однако, как теперь из разговора с собеседником из сто двадцать четвёртой хаты выясняется, в реальной жизни эта фраза звучит иначе. Примерно так: «Вступить в сделку со следствием и взять особый порядок». Ничего более умного в такой ситуации, чем задать следующий вопрос, Боря не нашёл:

– Это что-то типа «чистосердечного признания» что ли?

Но собеседник Бори оказался человеком грамотным и ответил чётко:

– Такого юридического акта, как «Чистосердечное признание» не существует. Поменьше смотри фильмов, побольше – живи реальной жизнью. Есть, конечно, такой акт «Явка с повинной». Но он так и называется, а не чистосердечное… Явка с повинной – это когда ты совершил преступление, тебя ищут, но ты приходишь сам в ментовку и говоришь: «Не ищите никого. Я совершил преступление» и сдаёшься.

Когда «юридическая консультация» Бори закончилась, «тормоза» открылись и в камеру вошёл младший инспектор тюрьмы с лычкой старшего сержанта на погоне. Он назвал фамилии и велел выстраиваться именно в том порядке, который называл. Услышав свою фамилию, Боря встал туда, куда было велено уфсиновцем. Сотрудник тюрьмы вывел их на продол, провёл в комнату, где стояло множество кабинок, каждому зеку он указывал на свою кабинку. Боря прошёл в кабинку, которую указал сотрудник, и увидел за стеклом рыдающую мать. Чтобы услышать, что она говорит, нужно было взять трубку и начать разговор. Первое, что услышал в трубе Боря было:

– Тебя здесь бьют, да?

– Нет, мам. Здесь всё в порядке. Я сижу в нормальной людской хате, где по беспределу никого не бьют.

– А откуда ты знаешь, есть за что тебя бить или нет? Ты ведь никогда с урками не общался. Да и что это за жаргон такой – «хата». Говори нормально: «Камера».

– А здесь все так говорят. Когда говорят «камера» имеют ввиду видео-камеру, которые здесь установлены для слежки.

– И, тем не менее, зря ты заразился этим блатным жаргоном. Мы тебе тут одёжку прислали…

– Ну да, носки, я на общее уделил. Мне трёх пар достаточно. А вот есть такие зеки тут, которым вообще ничего не приходит. У них никого нет, ни родных, ни друзей. Так что лучше им отдать.

– Ну, это правильно. Делиться нужно. Сколько вас человек в камере?

– Камера рассчитана на двадцать три человека. Но нас бывает как минимум семнадцать, а максимум было двадцать один человек неделю назад. Полностью мы не заполняемся.

– А куда деваются люди?

– Ну, кто на этап уходит, отсудился уже. Кого в другую тюрьму переводят, когда дело в суд передают. Кто в «Кошкин дом» на психолого-психиатрическую экспертизу.

– Что такое «Кошкин дом»?

– Это психиатрический корпус. Там два отделения: одно для эспертизы подследственных, второе для отбывания наказания в виде принудлечения.

– Как ты быстро тюрьму изучил. – Констатировала мать уже спокойным неплачущим голосом. Разговор длился около получаса. Темы были разные: как топят в камере. Если нет отопления, то как же греетесь? Про способ согревания Боря сказал, что не может рассказывать, поскольку разговоры на свиданках прослушиваются. Вдруг заберут машинку. Когда уже Боря начал рассказывать какие-то смешные ситуации, и мама его, позабыв про слёзы начала смеяться, голос старшого объявил: «Три минуты осталось, прощаемся!», и начал расхаживать от первой кабинки до последней. Когда прощание затянулось, вспомнились слова, недосказанные в отведённое время, как вдруг связь отключили, Боря поднялся, помахал маме рукой, и заложил обе руки за спину, в ожидании когда его поведут.

Их отвели в ту же камеру, где они дожидались вывода в свиданочные кабинки. И Боря первым делом подошёл к Саркису с вопросом:

– Маман, про телефон спрашивала. «Ты ведь звонил?» – говорит. Тут же разговоры прослушиваются. Как думаешь, не отметут «тэшку» из-за этого?

– Ну, чтобы эта прослушка дала результаты, нужно переслушать абсолютно все разговоры во всех кабинках. А прикинь, сколько нужно времени? Если разговор где-то полчаса, а свиданок в день примерно сто-двести. Пять-десять часов прослушки, как думаешь, кто этим будет заниматься? Просто курсани смотрящего, что ты сам не говорил про трубу, маман спросила.

– Я ответил, что у нас нет трубы в хате, и что я не звонил. И глазами стал мигать, чтобы не стала спорить. Может быть прокатит.

– Всё равно Бура предупреди. Чтоб на тебя не подумали. И маман отзвонись, чтобы в следующую свиданку темы для разговоров выбирала. Я своей сразу сказал, чтоб ни о каких «запретах» на свиданке не поднимала темы.

После такой консультации, опять открылись «тормоза» и старшой назвал фамилии зеков, которые сидели на общем корпусе. Попрощавшись с Саркисом, Боря направился в свою девяносто восьмую камеру.