Девчонки, я приехал!
И ещё он всё время удивлялся.
Удивлялся величию человеческой мысли – ледокол высился на стапеле, и уже не казалось невозможным его сооружение.
Удивлялся коллегам – их энтузиазму, самоотверженности, умению не замечать трудностей.
Удивлялся любви – в юности ему казалось, что любовь выдумали писатели и поэты только затем, чтобы о чём-нибудь сочинять, а сейчас он, пожалуй, тоже принялся бы стихи слагать, если бы умел!
Всё казалось ему по силам, и это было абсолютно новое, счастливое, какое-то молодое чувство.
– Сергей Ильич!
Начальник КБ остановился, оглянулся и приставил ладонь козырьком к глазам – сентябрьский день был ярким, словно нарисован неразведённой гуашью.
Со стороны заводского проспекта к нему поспешал дядя Коля Логунов.
– Здоров, дядя Коля!
– Да где ты есть-то, Сергей Ильич! В контору твою побёг – нету! По всем цехам названивал – нету!
– Я на стапеле был.
– Ну, давай двигай за мной!..
– Да что нужно-то, дядя Коля? Мне бы к себе, работы полно.
– Давай, давай, успеешь поработать! Мишаня до тебя приехал.
Сергей Ильич остановился.
– Куда приехал?
– Дак к нам в завод! Говорю же, ищу тебя, ищу!.. А ты, вишь, на стапеле был!..
– Зачем он приехал?
Дядя Коля посмотрел на Сергея Ильича и покрутил головой:
– Дак сам и скажет, Сергей Ильич! Какие-то у него для тебя новости, видать.
– Какие новости?
– Чудак человек, он мне не докладывает! Вон сам, на лавочке сидит, сейчас всё узнаем.
Колокольный и вправду сидел на лавочке под зажелтевшей липой, курил и смотрел в сторону реки.
Завидев Сергея Ильича и дядю Колю, он затушил папиросу и не торопясь поднялся.
– Здравия желаю, – и пожал Сергею руку. – Был у вас на квартире, не застал, вот сюда приехал. Думаю, разом все дела и сделаем!
– Что-то случилось?
Колокольный улыбнулся:
– Как посмотреть. Вы вот… присядьте на лавочку. И ты, папань, садись.
Они уселись рядком и некоторое время молчали.
– А с генералом Гицко вы, Сергей Ильич, видались задолго до того, как он на завод поступил.
– С чего вы взяли?! Я же вам объяснял, что никогда его раньше не видел!
Колокольный покивал:
– Вы его и не заметили, должно быть. А он вас вполне заметил! Секретарь покойного директора Кольцова вспомнила, что в тот самый день, когда вы приезжали, генерал Гицко тоже наведывался к нему.
Сергей Ильич вытаращил глаза.
– И когда вы от директора вышли, Гицко спросил секретаря, кто вы и почему так долго пробыли в кабинете. И секретарь ответила.
Сергей Ильич полез в карман, достал коробку папирос, вынул одну и постучал ею по крышке, на которой был нарисован всадник на фоне гор.
– Я очень стараюсь, – признался он, – изо всех сил стараюсь понять, что вы хотите сказать. И… не могу.
– Да, собственно, я уже всё сказал, – Колокольный, которого, по всей видимости, забавляла растерянность Сергея Ильича, покровительственно похлопал его по плечу. – Я просто хотел заранее напомнить вам обстоятельства, при которых вы встречались с Гицко. Чтоб вас ничего не удивляло.
– Вы можете мне объяснить, что происходит, Михаил Михайлович?
– Я за этим и приехал, Сергей Ильич!
– Да он всегда такой, – неожиданно встрял дядя Коля. – Очень ему нравится, когда неожиданность какая!
– Это называется – театральный эффект, – поддержал старика Колокольный. – Грешен. Каюсь. Ну, пойдёмте, товарищи?
Словно он ходил тут сто раз, Колокольный уверенно зашагал в сторону заводоуправления, привычно зашёл и направился к лестнице на второй этаж.
– Он что, бывает здесь? – спросил Сергей Ильич у дяди Коли.
– Дак в последнее время частенько!
– Почему вы мне ничего не говорили?
– А что ж я тебе говорить стану, покуда говорить нечего! Вот и не говорил!
На пороге директорского кабинета Сергей Ильич остановился. Здесь был полный кворум – сам директор, парторг завода и парторг ЦК, главный инженер, главный технолог и ещё какие-то люди, кажется незнакомые.
И начальник первого отдела генерал Гицко оказался здесь же – сидел по правую руку от директора и перебирал бумаги в большой растрёпанной папке, перекладывал машинописные листы справа налево.
Сергей Ильич почему-то не испугался, а, наоборот, как-то приободрился. Было очевидно, что собрание затеяно на его счёт, и Колокольный приехал неспроста, и приготовился защищаться.
– Вот, товарищи, – заговорил директор, когда все расселись. – У нас сегодня совещание, так сказать, не простое, – и он вздохнул тяжело. – У нас, так сказать, совещание в присутствии товарища из… госбезопасности. Вот этот товарищ по фамилии майор Колокольный, – и директор показал на майора, – прибыл к нам, чтобы, так сказать, на месте разрешить некоторые вопросы.
Собравшиеся зашумели было, но как-то быстро установилась тишина.
Сергею Ильичу показалось, что от Колокольного все отодвинулись, что вокруг него образовалась пустота, хотя никто не двигался, собравшиеся оставались на местах.
Гицко посмотрел на Колокольного с интересом.
– Товарищи, – начал майор Колокольный, – прежде всего хочу выразить восторг и удивление по поводу того, что происходит у вас на заводе! Я тут экскурсантом несколько дней походил, и до самых печёнок меня пробрало – какую же махину вы строите, товарищи! Сколько героического труда она требует! Сколько знаний, смекалки! Первый в мире атомный ледокол!..
Собрание помалкивало. Парторг ЦК согласно кивал.
– Но я тут не для того, чтобы выражать восторги и восхищаться честными тружениками. Есть и такие, которые мешают, портят, вредят! Да, именно так, товарищи! Вредят!
Сергей Ильич поймал на себе несколько взглядов, весь ощетинился и приготовился защищаться.
Колокольный тоже мельком глянул на него.
– Вот начальник Главного конструкторского бюро тоже… пострадал от, прямо скажем, клеветы.
– Кто же это оклеветал уважаемого Сергея Ильича? – осведомился Гицко. – Уж не на меня ли вы намекаете?!
– Да не намекаю я, а прямо говорю! Вы, гражданин Гицко, получив назначение на Адмиралтейский завод, узнали Сергея Ильича! И вам ничего не оставалось делать, только с ним расправиться.
Гицко сделался весь красный и стал подниматься со всего места.
– Позвольте, что это за гнусная болтовня?! Что вы себе позволяете?! Я ведь не посмотрю, что вы из госбезопасности, сейчас не тридцать седьмой год! Я генерал, и со мной нельзя разговаривать в таком тоне!..
– Вы шпион, – сказал Колокольный равнодушно. – И не вскидывайтесь, вы разоблачены.
– Что-о-о-о?! – вскрикнул директор.
Парторг ЦК вскочил и замахал на Колокольного руками.
– Товарищ майор, этого не может быть! Вы ошиблись! Генерал Гицко всю войну прошёл, на кадрах сидел, что вы!
Все шумели, кричали, махали руками.
Гицко уселся и, улыбаясь, принялся перебирать бумаги в папке. Колокольный пережидал шум.
– Товарищи, – заговорил он, когда стало потише, – строительство атомного ледокола хоть и не является секретным заданием партии и правительства, но всё же наши противники дорого бы дали за то, чтобы достоверно знать, что именно тут происходит. Недавно сенатская комиссия в Североамериканских Штатах сделала вывод, что строительство ледокола – обман, потемкинские деревни, никакой ледокол на Адмиралтейском заводе не строят, а просто морочат головы западному миру.
– Как – морочат головы? – недоверчиво спросил главный технолог, который точно знал, что он строит именно атомный ледокол. – Глупости какие!
– Вот гражданин Гицко и был прислан на завод своими заокеанскими командирами, чтобы следить и докладывать им реальную обстановку.
– С чего вы взяли, что он шпион? – спросил Сергей Ильич.
– Я провёл расследование, – откликнулся Колокольный. – Подробности излагать не стану, не уполномочен. Но когда вы рассказали мне, что начальник первого отдела для чего-то старается вас опорочить, отстранить от дела, я заподозрил, что дело не в вас, Сергей Ильич, а как раз в нём. Я затеял служебную проверку, установил, что в сорок первом году генерал Гицко загадочным образом исчез из штаба, в котором тогда служил. А потом появился вновь. Тогда, как вы помните, товарищи, кругом была неразбериха, враг рвался к Москве, нам приходилось искать и разоблачать шпионов и диверсантов, которых на самом деле забрасывали… десятками.
В кабинете сделалось очень тихо.
– Люди уезжали из Москвы, вывозили фабрики, заводы!.. Гицко понимал, что в такой обстановке может произойти всё, что угодно. Несмотря на твёрдую легенду, по которой он жил и работал с начала тридцатых, он мог случайно попасть в разработку, и ему нужно было спрятать архив и передатчик так, чтобы их никто не нашёл. По крайней мере не нашёл бы до конца войны, чем бы она ни кончилась! И он придумал.
Все слушали, затаив дыхание.
Дядя Коля хотел было закурить и не стал, так и сидел, замерев, с кисетом в руке.
– Он узнал, что из дачного дома директора завода Павла Егоровича Кольцова все выезжают, никого не остаётся, а дом не подлежит заселению в отсутствии хозяев. Думаю, Гицко по службе где-то пересекался с Павлом Егоровичем. Когда из дома все уехали, он закопал архив и рацию в подвале. Он был уверен, что успеет всё забрать до того, как хозяева вернутся. И не успел. С сорок пятого года Гицко жил словно на зажжённом фугасе! Он должен был забрать спрятанное и при этом не попасться! Очень сложная задача, и он решал её несколько лет. Для этого ему пришлось устроиться в министерство, к которому принадлежал завод Павла Егоровича, интриговать, давать взятки – да, да, товарищи, взятки! В конце концов Гицко добился того, что директор под гнётом его клеветы и обвинений покончил с собой, а дом передали ему.
– Хороша история, – сказал Гицко, продолжая улыбаться, – в духе майора Пронина.
– А наш инженер-то тут при чём? – спросил директор, потянулся и налил себе воды из графина.
Пальцы у него дрожали.
– Гицко увидел Сергея Ильича в приёмной директора Кольцова и от секретаря узнал, что это молодой инженер, жених его дочери. Он встретил Сергея Ильича здесь, на Адмиралтейском заводе, испугался, что тот узнает, что дом Павла Егоровича достался именно ему, да ещё поймёт, что из-за обвинений отец его невесты покончил с собой! Нужно было что-то делать, и Гицко прибегнул к проверенному способу – клевете. Он был уверен, что начальника КБ отстранят от работы, заведут персональное дело и Сергею Ильичу уж точно будет не до того, кого там и где он видел когда-то.
– А как он в генералы-то вышел, если шпион? – спросил парторг ЦК тонким голосом. – На всех углах только и делаем, что кричим – бдительность, бдительность! Не теряйте бдительности! А оно – вон как!..
– Это вопрос сложный, – признался Колокольный. – Ответа на него дать не могу. Знаю только, что полетят головы. Да и забрасывали Гицко давненько, когда мы ещё ничего не умели.
– Да уж, – под нос себе пробормотал директор. – Не умели…
– Да и сейчас дело случайно открылось, – продолжал Колокольный. – Вот только потому, что товарищ Логунов никак понять не мог, что такое, для чего Гицко хорошего инженера травит! Ну и попросил разобраться.
– Вы ещё ни в чём не разобрались, – отчеканил Гицко.
– Сейчас как раз разобрались, – уверил Колокольный. – Вот и всё, товарищи. Мне добавить больше нечего. Забирайте!
И он кивнул тем самым незнакомым людям, которым в первую минуту удивился Сергей Ильич.
– Без рук! – рявкнул Гицко. – Я сам пойду! Я генерал! А вы ещё заплатите, майор. Дорого заплатите!..
И пошёл к двери.
Колокольный кивнул, но у самой двери хлопнул себя по лбу и вернулся.
– Есть что добавить!
Он подошёл к Сергею Ильичу и потряс ему руку:
– Поздравляю с законным браком, товарищ инженер!
Октябрь 1957 года, Москва
– Комсомольское собрание факультета предлагает!.. Ты успеваешь записывать, Валя?
– Успеваю, успеваю!
– Комсомолке Кольцовой-Гараниной поставить на вид и вынести устное предупреждение!
– С занесением? – деловито осведомилась Валя, продолжая писать.
– Сказано же – устное! За систематическое превышение… за постоянное становление…
Валя макнула перо в чернильницу и подняла кудрявую голову, ожидая продолжения.
Запнувшийся на формулировке комсорг слегка покраснел.
– В общем, – собравшись с силами, закончил он, – за то, что комсомолка Кольцова…
– Кольцова-Гаранина! – поправили с места.
– Да, Гаранина систематически ставит личное выше общественного!.. Устное предупреждение!..
– Гоша, – сказала Надинька с величайшим изумлением, – что такое ты говоришь?..
Когда вывесили объявление о собрании и о том, что будут разбирать «дело комсомолки Кольцовой-Гараниной», Надинька изумилась в первый раз и долго приставала к комсоргу, что такое она натворила – учится на «отлично», общественную нагрузку имеет, нормы ГТО сдаёт. Комсорг хмурился и загадочно отвечал, что «ей лучше знать», а Надинька клялась, что не знает, даже не догадывается.
Во второй раз она изумилась, когда рассказала о собрании Серёже – по телефону. Она была уверена, что он рассмеётся и скажет, что это глупая ерунда, но он неожиданно сделался озабочен.
– Главное, никого не слушай, – сказал он серьёзно. – Что бы тебе ни говорили. Не слушай, и всё.
– Как это? – не поняла Надинька.
– Думай о своём и не спорь. Главное – не спорь. Не пытайся ничего доказать. И объяснить.
– Серёжа, но я ни в чём не виновата!..
– Я знаю, – сказал он тихо. – И в твоём комсомольском бюро все знают. И специально делают.
– Зачем?
– Это не телефонный разговор, Надежда. Мы потом всё обсудим, ладно? Я скоро приеду в Москву.
Надинька очень старалась сдержаться и всё же не смогла.
– Ты никогда не приезжаешь! – с горечью сказала она. – Я всё время одна.
– Нет. Ты не одна. Ты с доктором и Агашей.
– Это совсем другое, Серёжа!
Он помолчал, а потом перевёл разговор на предстоящий переезд.
Ему выделили служебную квартиру, и Надинька с Агашей перебирались в неё, а доктор оставался.
Но в данный момент Надиньку интересовал не переезд, а как раз комсомольское собрание!
И… вот, дело кончено. Устное предупреждение!.. Ничего себе!..
Надинька вскочила со своего места – места подсудимого, как ей представлялось всё собрание, – напрочь позабыв Серёжины наставления.
– Я тогда не поехала на картошку, потому что должна была поехать к мужу, – заговорила она, сжимая кулачки. Скулы у неё горели, а лоб и виски были очень бледными. – Я ждала его вызова четыре дня! Я не виновата, что отъезд сорвался!..
– Поздно оправдываться! – выкрикнули с места.
– Погодите, ребята, собрание ещё не проголосовало, – перебил комсорг.
– Я поставила в известность деканат, – продолжала комсомолка Кольцова-Гаранина, волнуясь, – представила Серёжину телеграмму, то есть товарища Гаранина, моего мужа! И мне разрешили! С условием, что я отработаю в секретариате или на кафедре!..
– Сравнила! – фыркнул комсорг. – Кафедру с картошкой!
– Ручки боится замарать! – поддержали из-зала. – На рояле сколько угодно, а картошечку за неё пусть другие! А небось любишь картошечку, жаренную с сальцем, а?..
Собрание засмеялось и зашумело.
Надинька изо всех сил сжала зубы, там, внутри головы, даже затрещало что-то.
…Как им объяснить?! Вот как?!
…Серёжа сказал: не пытайся ничего объяснить. Выходит, он заранее знал, что будет?..
– Товарищи, – Коля, который тогда провожал её на дачу, полез по своему ряду, наступая на ноги комсомольцев. – Мы узко смотрим, товарищи!
Он вышел на середину аудитории, но на кафедру подниматься не стал – собрание происходило в физической аудитории.
– Дело не в том, что Кольцова не выполнила свои обязанности комсомолки и не оказала помощь колхозникам! Это, так сказать, единичный случай.
– Вот именно! – крикнула Мирра и топнула ногой от возмущения. – Надинька… Надежда Кольцова образцовая комсомолка! Она отличница, политинформацию ведёт, в Ленинском кружке участвует!..
– Это всё… прикрытие, ребята, – продолжал Коля очень серьёзно. – Политинформацию ведёт и в кружке участвует, а что у неё на уме? Мы, её товарищи, разве знаем? С чем она встречает сорокалетие Октября, которое весь Советский Союз будет отмечать 7 Ноября?
– Коля, – пробормотала Надинька, – что ты говоришь?
Он слегка повернулся к ней. Золотистый чуб свесился на лоб.
– Я говорю о том, что сорок лет назад рабочие и крестьяне прогнали буржуев, истребили капиталистов и неравенство! А у комсомолки Кольцовой до сих пор личная прислуга! Да, да! – повысил голос Коля, потому что собрание зашумело с недоумением. – Многие не знают, потому что Кольцова всё скрывает! Давайте спросим у Кольцовой, с кем она живёт в одной, так сказать, квартире? С женщиной, которая не приходится ей родственницей, товарищи! Даже дальней! Эта женщина – служанка Кольцовой.
– Коля, ты чушь порешь! – закричала Мирра. – Надинька выросла на руках у Агаши, они вдвоём остались после смерти Павла Егоровича! Ты ничегошеньки не знаешь!
Коля рубанул рукой воздух.
– И это ещё не вся правда, товарищи! Надежда Кольцова прописала на свою жилплощадь бывшего врага народа!
Комсомольцы затихли, поражённые.
– Да, да, – продолжал Коля гневно. – Они сейчас полезли из всех щелей, эти самые враги! Учуяли послабление!.. Но мы-то знаем, что они творили! Как вредили! Как шпионили! Как сдавались в плен и становились фашистскими прихвостнями! Советская власть гуманна и сильна, она прощает своих врагов, но наше дело быть бдительными! Со всех сторон на нашу Родину нацелены клыки и когти врагов! А Кольцова делит с таким врагом свой кров!
У Надиньки шумело в ушах.
Она взялась за край стола, сильно, до боли, сжала пальцы.
– Доктор Тихонравов реабилитирован, – выговорила она отчётливо. – Ему в НКВД выписали специальную бумагу о реабилитации.
– Да что там бумаги! – с силой отверг её сообщение Коля. – Они, эти шпионы, какие хочешь бумаги могут себе выправить! На то они и шпионы! А мы, товарищи, всё проморгали! Мы не заметили, когда наш товарищ Надежда Кольцова стала превращаться в буржуйку и приспешницу! Её поведение, её образ жизни должны стать предметом принципиальной оценки со стороны комсомольской организации. Может быть, ещё не поздно! Мы сумеем спасти Надежду, вернуть её в строй советской молодёжи!
– Правильно! – одобрительно крикнули с места.
У комсорга был растерянный вид. Мирра рвалась с места, но с двух сторон её держали подруги, не давали выскочить.
– И ещё, – продолжал Коля, сильно понизив голос. – Насчёт морального облика.
– С обликом-то что не так?! – выкрикнула Мирра.
– Нам известно, что Кольцова вышла замуж, но… – Коля развёл руками, – мы понятия не имеем за кого! Кто этот самый муж?
– Это не наше дело, – пробормотал комсорг неуверенно.
– Это наше прямое дело, – перебил Коля. – Вот кто-нибудь из вас знаком с мужем Кольцовой? Есть таковые?
Оказалось, что таковых нет, только Мирра опять закричала, что да, да, она знакома!
– Никто из нас никогда не видел этого человека. Зачем Кольцова скрытничает? Она утверждает, что он живёт и работает в Ленинграде, но отчего же тогда она не переезжает к мужу? Или почему он не переезжает в Москву? Это очень подозрительно, товарищи! Или этот самый муж тоже из тех, которые изо всех сил старались навредить советскому народу, а сейчас затаились, чтобы нанести новый подлый удар?
При слове «удар» Надинька словно очнулась.
Она кинулась к Коле. Стул опрокинулся и загремел. Надинька занесла руку, чтобы влепить пощечину. Коля зажмурился и втянул голову в плечи.
Но тут подскочила вырвавшаяся от подруг Мирра, перехватила руку и стала тащить Надиньку прочь от Коли.
Надинька скалила зубы, рычала и извивалась.
– Прекрати, – горячо шептала ей на ухо Мирра. – Ты подведёшь себя и Серёжу! Персональное дело хочешь?
Собрание шумело и горячилось. Часть комсомольцев была за Надиньку, остальные пытались сообразить, что сейчас произошло и на чьей стороне им следует быть.
Когда Мирра оттащила Надиньку достаточно далеко, Коля расправил плечи, откинул назад чуб и сказал, стараясь, чтобы прозвучало веско:
– Вот о чём я предлагаю задуматься, товарищи. А картошка – лишь однократное проявление антисоветского поведения комсомолки Кольцовой.
– Ты не перегибай, – не слишком уверенно высказался комсорг. – Антисоветчина тут ни при чём, конечно! Но… задуматься стоит. А пока проголосуем по повестке!..
В гардеробе Надинька долго не могла попасть в рукав пальто, дрожала с головы до ног.
– Я уеду, уеду, – повторяла она. – Брошу институт и уеду!
– Куда? – Мирра просунула её руку в рукав. – В тайгу?
– В Ленинград, к Серёже.
– Надя, а у тебя правда прислуга? – весело спросила розовощёкая полная Маруся. – Самая настоящая?..
– Отстань от неё! – приказала Мирра.
– Агаша почти заменила мне мать, – выпалила Надинька. – И после войны, и… всегда! А вы!.. А вы назвали её прислугой! Хороши комсомольцы!
Лицо у Маруси вытянулось.
– Пойдём, пойдём! – Мирра тянула Надиньку к выходу. – Сейчас опять чего-нибудь наговоришь!
И почти вытолкала подругу в высоченные, тяжеленные институтские двери.
На улице было холодно, ветрено, моросил дождь, морщились на асфальте осенние лужи.
Мирра крепко взяла Надиньку под руку, они сбежали с широкого мраморного крыльца и зашагали прямо по лужам.
– Пойдём пешком, – выговорила Надинька.
– Так ведь далеко и дождь! И холод, бр-р-р!..
– Мне нужно как следует промокнуть и замёрзнуть.
– Тогда пойдём, – тут же согласилась верная Мирра.
Они шли по бульвару, ветер раздувал полы пальто, бросал в лицо жёсткие и холодные дождевые капли – целыми пригоршнями.
– Мирка, – наконец сказала Надинька, задыхаясь от холода и быстрой ходьбы, – я ведь чуть было его не ударила. Мне раньше никогда не приходило в голову, что можно ударить человека!.. А его я бы… убила. Правда.
– Я бы сама убила.
– Мирка, зачем он говорил такие ужасные вещи?
– Просто он плохой человек.
– Но ведь его все слушали!
– Не все, – быстро сказала Мирра.
– Многие.
– Надежда, ты не понимаешь! Ты не такая, как все.
– Кто – все? Это же наши товарищи!
Мирра вздохнула.
– Не прикидывайся глупее, чем ты есть на самом деле! Ты что, всерьёз считаешь себя частью коллектива?
– А я… не часть? – изумилась Надинька.
– Нет, – сказала Мирра. – Не часть. Ты на рояле Шопена играешь и всю жизнь на даче прожила! И к самому Меркурьеву звонила, когда тебе помощь понадобилась! Какая же ты часть? Вот Колька и бесится! Да ещё замуж вышла, его не спросила!
Девушки посмотрели друг на друга и прыснули.
– Когда я сказала Серёже про собрание, он велел, чтобы я никого не слушала и ни с кем не спорила.
– Правильно он сказал, – одобрила Мирра. – Не знаешь, когда он приедет?
– Нет. Он говорит – сейчас самое ответственное время.
– Чем он всё же занимается, а?
– Я не знаю, – сказала Надинька.
– И не догадываешься?
Надинька помолчала.
– Догадываюсь, – сказала она наконец. – Но так… довольно смутно.
– Хорошо бы он приехал, – мечтательно проговорила Мирра. – Пришёл на наш факультет и дал лекцию! А Колька чтоб сидел в первом ряду и глазами хлопал!..
– Как ты думаешь, на меня заведут персональное дело?
«Персональное дело» звучало почти так же страшно, как «враг народа», и голос у Надиньки немного дрогнул.
– Вот если Серёжа приедет и даст лекцию, никто ничего не заведёт!
– Мирка, не станет он давать никакую лекцию!
– Тогда не знаю.
Надинька остановилась.
– Правда? – с испугом спросила она. – Могут завести?
– Они всё могут, – сказала Мирра. – Но к тебе трудно всерьёз привязаться. – Она понизила голос. – И год сейчас пятьдесят седьмой, а не тридцать седьмой… Но всё же хорошо было бы, если бы Серёжа приехал…
Дома Надинька застала разор и разгром.
Вещи были увязаны в узлы, мамин портрет пропал со стены, рояль накрыт чехлом, к двери выставлены калоши и боты.
– За обувь ещё не принималась, – озабоченно сказала Агаша. – Что такая бледная?
– Меня пробирали на комсомольском собрании.
– Батюшки-светы! За что же?
– За тебя и за доктора. Что я живу с прислугой, то есть с тобой, и прописала доктора, а он бывший шпион.
Агаша трижды перекрестилась, не удержалась.
– Это кто ж такое удумал?!
– Колька! Помнишь, я тебе рассказывала? Он меня провожал, когда мы с доктором встретились на дачной дороге! Помнишь?
– Как с доктором встретились, помню, а Кольку не помню. Сядь и поешь. Вон под подушкой кастрюлька, я котлет накрутила.
– И ещё за Серёжу! – продолжала Надинька, распаляясь. – Я вышла замуж, а коллектив не знает за кого.