Коловрат. Знамение
– Ах ты, сука, – пришел в ярость Кондрат и, выпростав вторую руку из-под «душмана», который вцепился в автомат, нанес ему короткий и резкий удар в кадык. Моджахед захлебнулся своими слюнями, выронив нож, захрипел и откинулся назад. Кондрат, не теряя возникшего преимущества, сбросил его с себя. А затем развернулся, схватил кинжал и четким движением вогнал в шею. Да с такой силой, что услышал хруст разрубаемых позвонков. Душман затих. Из разорванной раны хлынула кровь.
Подскочившие к месту схватки Семихватов и Галиулин не успели и пикнуть, как все было кончено.
– Вот так вот, ребятки, – только и произнес Кондрат, снова приходя в себя, вставая и отряхиваясь, – работаем дальше.
Едва он поправил свою панамку, как рядом раздался короткий выстрел, и звуки возни прекратились. Это другой разведчик смог, наконец, отбросить от себя душмана, который стремился задушить его голыми руками. А стоявший рядом боец, не теряя времени, пристрелил его.
– Надо посмотреть, что там, – Кондрат вновь указал на блиндаж, из которого выскочили «духи», – больно много их там пряталось.
И для верности швырнул туда РГД. А когда дым рассеялся, сам шагнул внутрь, достав из потайного кармана небольшой трофейный фонарик. Узкий луч выхватил из темноты довольно широкое помещение, полное дыма и пыли. В нос ударил какой-то странный медицинский запах. Внутри блиндаж был оборудован вполне цивильно: метров пять в ширину – есть где спрятаться, – стол из досок, две скамейки и небольшое углубление для оружия. В нем стояло всего несколько изуродованных «калашей» и гранатомет. Под столом Кондрат обнаружил четверых мертвых «духов», иссеченных осколками. А на полуразвалившемся от взрыва столе заметил остатки пиршества – пакетик с белым зельем, несколько шприцов и рассыпанную травку. Все это превратилось в едва различимое месиво.
– Теперь ясно, отчего они на автомат с голыми руками бросились, – пробормотал Кондрат, потрогав еще кровоточившую ссадину на щеке и вспоминая обезумевшего моджахеда с клинком. – Ладно, ерунда. Могло быть и хуже.
Выйдя наружу, он услышал невдалеке два коротких взрыва и автоматную очередь, а потом увидел, как из темноты к ним приближаются несколько человек, но судя по тому, как открыто они шли, опознал своих. Это был Рябоконь с группой. Вскоре подошел и заместитель Кондрата.
– Ну? – коротко спросил Зарубин, положив руки на автомат с ночным прицелом.
– Нашли еще пару блиндажей, в одном склад оружия – штук десять РПГ, второй миномет и боеприпасы к ним. Заминировал. Сейчас рванем, – первым доложил Рябоконь, вытирая пот со лба. – Чуть дальше вниз по склону еще две оборудованные позиции для ДШК. Смотрят в сторону кишлака. Но душманов в них не было. Видать, готовились к приему гостей, да гости еще не прибыли, когда мы их гнездо накрыли. Пулеметы подорвали.
Зарубин перевел взгляд на своего заместителя.
– Мы нашли блиндаж, в котором стояла рация, – заговорил Суворин, – хотели радиста в плен взять и поколоть. Так он, падла, схватил две гранаты и на нас побежал. Пришлось пристрелить. Мертвый уже подорвался на гранате. Рация вдребезги. У нас потерь нет. Только Костяна… рядового Шерстнева то есть, зацепило осколком по плечу. Перевязали, жить будет.
– Отлично, – ухмыльнулся Кондрат, – Значит, скоро гости могут подойти. Они наверняка радио своим дали.
Зарубин помолчал немного, облизывая пересохшие губы.
– Галиулин, радио на базу. «Цель уничтожена. Идем домой своим ходом. Высылайте броню к месту встречи».
И посмотрев на старшего сержанта из четвертой группы, добавил:
– Взрывай, Федя. И не забудь подарочки разложить повсюду.
Оставив позади себя разрушенные позиции моджахедов и забрав убитого бойца, отряд пошел назад тем же путем, что и пришел. Расположенный в центре долины расчет пулеметчиков со вторым «Утесом», не принимавший участия в бою, теперь прикрывал отход. Убитого выносили на носилках, сделанных из плащ-палатки. О том, чтобы оставить тело “духам” и речи не было. Среди спецназовцев ходило достаточно рассказов о том, как «душманы» издевались не только над живыми пленными, но даже над мертвыми бойцами – выкалывали глаза, отрезали уши. Бывали случаи, особенно со снайперами. Когда «духам» не удавалось взять их живыми, и те в ярости расстреливали не только самого мертвого снайпера, но даже его винтовку. Так что, можно сказать, прости господи, Иванцову еще повезло. Его матери будет тяжело, но она хотя бы увидит могилу сына. Именно поэтому отряд донесет его и отправит «Черным тюльпаном» груз-200 обратно в Союз.
Шагая с камня на камень, старший лейтенант Кондратий Львович Зарубин подумал о том, что сегодня его отряду тоже повезло. Опорный пункт, конечно, оказался не таким простым, как рассчитывали, а хорошо укрепленным. Но до настоящего укрепрайона ему было еще далеко. Да и «духов» оказалось не так много. Справились своими силами, даже не привлекая авиацию или дальнобойную артиллерию.
«ПТУРС только зря таскали, – подумал он и посмотрел на бойцов, что кряхтя тащили этот незаменимый при штурме укрепрайонов агрегат, – ничего, пусть потренируются. Еще успеет пригодиться».
Когда отряд уже выходил из ущелья в зеленку, далеко позади раздался гулкий взрыв. Это сработала закладка, которую Рябоконь сварганил из «Ведьмы»[18], притащенной с собой.
– Так, – проговорил Кондратий, оглянувшись назад и пытаясь рассмотреть, что там произошло, но рассвет еще не наступил, и вокруг по-прежнему было темно, – быстро гости пожаловали. А ну-ка, ребятушки, шире шаг. На сегодня войны хватит.
Глава пятая
После боя
До базы в Асадабаде добрались без приключений. Подорвавшиеся на мине «душманы» – а кроме них на перевал никто не мог взойти, Кондратий был уверен – преследовать не стали. Видимо, нанесенный позициям урон надолго охладил их пыл. Разведчики действительно разнесли позиции буквально вдребезги, и «духи» могли решить, что здесь побывала целая рота «шурави», а потому воздержались от преследования. А, может быть, и самих пришло не так много, как можно было ожидать. Хотя, если верить глазам, то на перевале должна была закрепиться группа вдвое, если не втрое большая, чем они успели раздолбать. И если бы к приходу группы Зарубина там уже все было готово, то взятие этого перевала могло обернуться гораздо большими потерями. Да и отступление тоже. Разъяренные моджахеды могли броситься в погоню, и группе пришлось бы отступать с боем, а тут уж без вертушек и бронетехники могло не обойтись. «Так что удачно сходили, – думал старший лейтенант, сидя на броне БМП-2 и вглядываясь в предрассветный туман, – могло быть и хуже».
До проселочной дороги, что вела к кишлаку Шамун, добрались тоже спокойно, никого не встретив. Ночью здесь хорошие люди не ходят. Только караваны с оружием и наркотой. Да еще спецназовцы. Преодолев брод в том же месте и тем же порядком, спустя полтора часа были в контрольной точке у развилки. Здесь их уже поджидали бронемашины, схоронившиеся в овраге, подальше от лишних глаз.
– Ну, как сходили? – поинтересовался командир мотострелков у Зарубина, когда группа вынырнула из тумана и была опознана как «свои».
– Пощипали «духов», – ответил Кондрат для поддержания разговора, но не вдаваясь в детали.
– Да и вас, я смотрю, – проговорил тот, глядя, как в БМП грузят мертвого бойца на плащ-палатке. Но расспрашивать больше не стал.
– Есть немного, – нехотя согласился Кондрат.
– Ладно, прыгай на броню. Скоро дома будешь, – бросил командир мотострелков, поправил шлем и скрылся в бронированной машине.
Чихнув моторами, колонна выбралась из оврага и устремилась по направлению к части. Путь домой был недолгим, но расслабился Кондратий Зарубин, только когда колонна пересекла КПП и остановилась на территории части. Афган, – дело тонкое. У «духов» тоже радиосвязь была и гранатометы. А колонну могли раздолбать и по дороге домой. Но, слава богу, не раздолбали. В этот раз победа осталась за спецназом.
Встречал колонну с разведчиками лично подполковник Стеценко.
– Успели даже к завтраку, – отрапортовал Зарубин, спрыгивая с брони и представ пред светлы очи непосредственного командования, – как и приказывали, товарищ подполковник.
– Ну, докладывай, Кондратий Львович, – хмурясь, кивнул полковник, провожая взглядом плащ-палатку. По его землистому лицу было видно, что он не спал всю ночь, а наверняка провел ее рядом с радистом.
– Обнаружен и уничтожен опорный пункт противника на перевале у кишлака Шамун, – перешел на официальный тон Зарубин, – перевал оказался укреплен сильнее, чем мы рассчитывали, но моджахеды еще не полностью успели закончить оборудование позиций и укомплектовать бойцами. Мы появились как раз вовремя. Укрепление разрушено, оружие – четыре ДШК, два миномета и больше полусотни единиц стрелкового, а также боеприпасы к ним, – уничтожено. Ну и человек сорок духов.
– Хватил, значит, их Кондратий[19], – ухмыльнулся Стеценко своей шутке, которая ходила по части из-за родословной Зарубина, названного в честь знаменитого казацкого атамана.
Кондратий облизал пересохшие губы.
– Так точно. Когда спускались обратно, на перевале сработала закладка. Думаю, еще человек десять положили. Но, товарищ полковник, судя по количеству траншей и блиндажей, подоспей мы чуть позже, и нас бы там ожидало сотни две, если не больше, душманов. Они просто не успели там закрепиться окончательно. Половина позиций были пустыми.
– Значит, разведка оперативно сработала, – удовлетворенно кивнул Стеценко и поправил кепку песочного цвета, прищурив левый глаз, в который его кольнул один из первых лучей поднимавшегося солнца, – и нам удалось упредить противника. Подоспей вы попозже, они там действительно бы закрепились так, что выбить их силами одного отряда было бы нереально. И потерь было бы гораздо больше. А сейчас как вышло?
– Один молодой убит, попал под пулеметную очередь. Еще двое ранены. Остальные в порядке.
Подполковник умолк ненадолго, потом вздохнул и сглотнул слюну. Хоронить бойцов было частью его службы, к которой он так до конца и не смог привыкнуть, хотя внешне казался спокойным. На войне, как на войне.
Зарубин положил руки на автомат.
– Надо еще разок туда наведаться, товарищ подполковник, – предложил Зарубин, – для порядка. И закрепления успеха. А то они там восстановят все скоро, и тогда действительно будет труднее их выбить. А кишлак вот он, буквально у нас под боком.
– Наведаемся, – успокоил его командир, – после артподготовки. Только эту задачу я другим поручу. Ты на сегодня свое дело сделал. А для желающих повоевать новое дело есть. И срочное.
– Какое, товарищ подполковник? – вытянулся Кондратий, готовый хоть сейчас отправиться на новое задание.
Стеценко прикрыл ладонью глаза, – солнце полностью вылезло из-за горного склона и залило своим жаром весь Асадабад. Внезапно послышался стрекочущий звук вертушек, и над базой зависла пара летающих танков Ми-24, прозванных бойцами почему-то «Крокодилами». Подняв тучу пыли, вертолеты опустились на аэродроме. Открылся люк, и на землю посыпались бойцы группы капитана Терехина из второй роты, выходившего на задание одновременно с Зарубиным, только в другой район и на вертушках.
– Перекуси и отдохни немного после выхода, Кондратий Львович, – подытожил Стеценко разговор, – у меня тут дела появились, а потом ко мне в штаб. Там и расскажу детали.
Зарубин кивнул и только сейчас вдруг осознал, как он устал за время рейда. Отдохнуть и правда не помешает. Раздав указания своим бойцам, в том числе организовав все, что нужно сделать с погибшим и ранеными, Зарубин отправился к себе в барак, где жил в комнатушке, деля ее с другими офицерами. Быт здесь был суровый, но уже привычный, и ничуть не смущал старшего лейтенанта, десять лет назад решившего посвятить свою жизнь спецназу.
Сдав оружие куда следует, Кондратий разделся и принял душ, устроенный тут же рядом с бараками. Скупая струйка теплой воды из бочки со шлангом показалась изможденному за время беготни по горам телу Зарубина просто райским наслаждением. Такой кайф выпадал на долю разведчиков не слишком часто. С водой в этих местах проблемы. В затяжных рейдах бывало приходилось не то что про мытье забыть, а думать, где вообще раздобыть воды для питья, когда она во флягах закончится. Если речки или ручейка рядом не было, нередко приходилось копать землю вглубь, пока не дойдешь до водоносного слоя. В зеленке он, к счастью, часто лежит не глубоко. Вырыл яму в метр глубиной, угадал с местом, и вот оно, счастье, – яма быстро стала заполняться мутной водой. Главное, чтобы хоть что-то появилось. А дезинфекция всегда с собой – бросил в эту муть таблетку пантоцида и наслаждайся живительной влагой.
Слава богу, хоть в расположении отряда с водой было все в порядке. И с кормежкой тоже. Отфыркавшись и переодевшись в чистое, Кондратий Зарубин загнал своих подчиненных в столовую, временно располагавшуюся неподалеку в длинном шатре, пока не закончился ремонт в специально отведенном помещении. Да и сам присел за стол к офицерам. Надо было о пообщаться, перетереть последние новости, узнать, что как и где.
Обменявшись приветствиями с лейтенантом Игнатьевым и старлеем Витей Жуковским, Кондратий все же воздержался пока от разговоров и набросился на отменный наваристый борщ, источавший такой аромат, что у него слюнки потекли, лишь только повар с миской показался в дальнем конце шатра. Согласно приказу военнослужащие советских частей в Афганистане обеспечивались горячим трехразовым питанием. А на период выполнения боевого задания и сухим пайком. Для подразделений спецназа предназначался сухой паек с загадочным названием «Эталон № 5», напоминавший Зарубину название духов. Но его содержимое было не таким легковесным, а вполне себе высококалорийным и могло прокормить бойца в походе – тушеное мясо, фарш, сало-шпик, печеночный паштет, сгущенное молоко, галеты, чай, кофе, шоколад. Часто летом бойцы даже оставляли излишки на базе, зато зимой брали все, что дали на складе, купили в магазине или сами нашли им одним известными путями. Так что во время рейда в рюкзаках РД-54 можно было обнаружить не только «Эталон № 5» и боеприпасы. А иногда, если повезет, бойцы пополняли свой рацион питания даже местными продуктами. По таким «праздникам» им удавалось отведать свежее мясо, рыбу или овощи-фрукты. И на войне жизнь шла своим чередом.
Но сейчас про сухой паек Зарубин и не вспоминал. Он хотел растянуть наслаждение борщом подольше, но едва вдохнув его аромат, просто проглотил всю тарелку за один присест. И уже облизывал видавшую виды алюминиевую ложку, когда в столовую вошел капитан Терехин, старый друг Кондратия, весельчак и балагур.
– Ну, что, Кондратий, – поприветствовал он старлея, приземляясь рядом на лавку, – хорошо поработал? Хватил супостатов, как говорится!
– Нормально, – кивнул в тон ему Кондратий, – хватил.
– Ну, так ты ж казак, – продолжал шуметь Терехин, устраиваясь поудобнее с ложкой в руке напротив такой же тарелки борща, – станичник. Всевеликое войско Донское, или как вас там правильно называть. Так что имя обязывает.
– Ладно, кончай зубоскалить, товарищ капитан, – по-свойски заявил ему Зарубин, – лучше налегай на борщ да расскажи, как сам повоевал. Есть еще в Афгане рыбные места, где можно «забить караван»?
– Я тебе «товарищ капитан» только при отцах-командирах да подчиненных, – оглянулся Терехин на бойцов, сидевших метрах в пяти за длинным столом, – а в ближнем кругу я тебе просто Митя. Вот оно как, товарищ «старший лейтенант».
Проглотив несколько ложек наваристого борща – повар сегодня был в ударе, – Терехин добавил:
– Тебе, кстати, тоже скоро срок выйдет капитанские погоны надеть. Забыл, что ли? Еще чуток и все, будешь со мной в одном звании щеголять уже как «товарищ капитан». А может, и уже должен, только не в курсе.
– Ну, – невольно усмехнулся Зарубин, – до этого еще дожить надо.
– Доживем, брат, – отмахнулся Терехин, продолжая с легким чавканьем поглощать содержимое тарелки, – я тебе больше скажу. Ходят слухи, что наш ограниченный контингент скоро вообще выводить начнут из Афгана. Не пройдет и пары месяцев, как окажемся мы с тобой, друг Кондратий, на просторах нашей необъятной родины. Крепко выпьем и отдохнем от войны. Сколько можно пыль глотать. Эх, на море поеду первым дело, тыщу лет там не был…
Капитан продолжал балагурить. А Кондратий, узнав о скором окончании войны, неожиданно для себя даже расстроился и впал в ступор. И хотя это была уже не новость, разговоры ходили давно, сознание отказывалось этому верить. Он провел в армии уже десять лет и другого себе просто не представлял. Да и не хотел он возвращаться к мирной жизни. Причина, что привела его в Афган, за это время почти растворилась, но не исчезла совсем. Гнев, холодным огнем тлевший внутри него так давно, находивший здесь выход в постоянной опасности для жизни и сражениях с моджахедами, так и не погас за это время. Лишь ослаб, став частью натуры. Да и возвращаться ему было особенно не к кому. Кондратий Зарубин не представлял себе, что будет делать с этой неутолимой жаждой мести на гражданке. Он даже сам себя боялся, когда думал об этом в часы отдыха между марш-бросками.
Кондратий перестал слушать не умолкавшего после боевого выхода товарища, постепенно проваливаясь в воспоминания о том, как судьба занесла его в Афганистан с берегов такого далекого и тихого Дона.
Глава шестая
Семья Зарубиных
Родом Кондратий Львович Зарубин происходил из донских казаков. Это было постоянной темой для ерничества среди друзей-офицеров и предметом тихой гордости для подчиненных. Командир у них был не просто командир, а можно сказать, целый атаман. Да еще названный родителями в честь настоящего казацкого атамана Кондратия Булавина, устроившего в прошлом целое восстание. Булавин был, конечно, не Стенька Разин, но тоже личность известная. Одна присказка народная чего стоила, хоть и не знал об этом почти никто. Но сам Кондратий знал и втайне гордился своей астральной связью со знаменитым атаманом.
В общем, все его предки, как было известно юному тогда Кондратию, происходили из донских казаков. Сам он был родом из станицы Старочеркасская[20], что располагалась в Ростовской области и была издревле известна как столица Донского казачества.
Семья у Кондрата всегда была большая, много братьев и сестер. Особенно в давние времена. Как рассказал ему отец, часть тех самых далеких предков – а точнее один из братьев казаков Зарубиных – даже принимала участие в восстании Булавина против войск Петра Первого. Лихой был атаман, хоть и мятежник. Не мог стерпеть притеснения. Впрочем, среди казаков вольность всегда ценилась больше всего остального. В честь него родители и назвали самого Кондратия, хоть и пришлось предкам Зарубиных сильно пострадать из-за того, что один из братьев прибился к войскам мятежного атамана. Многие тогда были казнены. Но оставшиеся в живых члены семьи и их потомки заслужили прощение своей доброй службой царю. А за следующие сто лет даже получили дворянский титул.
Многое пережила семья Зарубиных в лихие революционные годы. Станица поддержала белое движение, за веру, как говорили тогда, царя и отечество. Многих убили в боях, кто-то ушел за кордон, да там и сгинул без вести, выживших раскулачили и репрессировали. Да и чего было ждать дворянам от голодранцев. Но живучий был род. Как ни убивай Зарубиных, обязательно кто-нибудь да выживет. Так и случилось с отцом Кондратия Львом Гордеичем да братом его Харитоном. Малые они были совсем во время революции, и большевики их не тронули. Оба выросли, да как раз к войне с немцами и возмужали. Прошли войну, вернулись в родную станицу героями. Отец Кондратия всю войну в разведке прослужил. «Четыре года на карачках», – как любил он потом шутить, подкручивая ус, покуривая цигарку и рассуждая с друзьями-товарищами, как ему обустроить село. А вопросов было немало. После войны они с братом едва ли одни с войны живыми и невредимыми вернулись. Кругом только девки да бабы. Да еще казаков-инвалидов десятки. Крепко немец по людям прошелся в той войне. Вот его станичники и выбрали председателем. А брат в помощниках ходил.
Гордеич, как называли его станичники, дело свое знал крепко. А потому через пять лет станица ожила. Сеять стали, пахать. Коровник разрушенный отстроили заново, да коров завели. Мужики в станицу потянулись, свадьбы стали играть, дома строить. Семей много образовалось – Ермолаевы, Зенцовы, Ковалевы, Сиротины, – детей рожать начали. Через десять лет уже не узнать было станицу, словно и не было никакой войны. Опять зашумели веселые людские голоса да звонкий детский смех.
В те годы Гордеич и встретил мать Кондратия Евдокию, что приехала в станицу из соседнего района на заработки. Полюбили друг друга да вскоре поженились. Свадьбу Гордеич такую закатил – вся станица неделю гуляла. Хотя партийное руководство и не очень довольно было, что народ от работы отвлекался. Отец Кондратия тогда уже партийный был, а иначе председателем было никак не стать. Жили хорошо и весело. Родила Евдокия пятерых детей – двух девчонок и трех пацанов на радость старому казаку. И в доме, где рос Кондратий, самый младший из них, всегда было шумно.
А потом затеял Гордеич и свой конезавод. Ну, не может казак без коня жить. Положил на него десять лет жизни. С утра до ночи там пропадал, но вскоре коней станичных уже нарасхват брали все соседи, да издалека приезжали за ними. А сам Гордеич, променяв служебный автомобиль, полагавшийся ему уже как председателю колхоза, часто объезжал свои владения на скакуне, чувствуя себя в седле да в чистом поле гораздо лучше, чем в кабинете. Хотя официально в те годы казаков в Советском Союзе как бы и не было. Советская власть тогда не поощряла вольное казачество, и лихих парней с шашками на конях даже в станице было днем с огнем не отыскать. Растворилось тогда казачество среди людской массы. Но до времени. Так как истребить под корень казаков советской власти не удалось, как ни старалась, все равно проросли.
Мать Кондратия тоже боевой женщиной оказалась. Не только за детьми успевала присматривать, но и к торговле талант имела. Еще до замужества она стала в местном сельпо продавщицей подрабатывать, а потом и торговый техникум окончила. Гордей, склонный к большим делам, не возражал. Да так лихо у нее это получалось, что магазин в лидеры соцсоревнования выбился, а Евдокия вскоре из продавцов в директора попала. А затем второй магазин построили и третий. Росла станица, товаров нужно было много. И мать Кондратия, не прошло и пары лет, уже со всей крупной торговлей в станице управлялась, да еще успевала на ярмарки с товаром ездить – медом и солью своего приготовления. Сестры Кондратия ей во всем помогали, да и он сам, случалось, в магазине приторговывал, если мать приказывала. И у него тоже неплохо это получалось. Умел Кондратий товар подать лицом, видно, от матери коммерческая жилка и ему передалась. В общем, шли дела. Семья у Кондратия была богатая даже по советским меркам. Всего хватало.
Когда Кондратию исполнился шестнадцать лет, он был уже крепким парнем, в котором отец желал видеть лихого казака. Научил его сызмальства Гордеич обращаться с конем. Мог Кондрат скакать на нем весь день и даже не уставал, так ему это занятие нравилось. Полюбил он коней вслед за отцом. Даже шашкой рубать научил его неугомонный Гордеич, тайно по случаю прикупив острый клинок у бывалых казаков и занимаясь с сыном вдали от людских глаз. А когда сын и джигитовку освоил, то батя его даже шутить стал. «Мол, тебе, Кондратий, хоть в цирке выступать теперь». Но в цирк Кондратий не хотел. Не по душе ему было просто веселить народ, хоть и незлобивый он по характеру получился. Вырос парень сильным, даже где-то упертым и своенравным. Как повзрослел, мать с ним перестала справляться. Любил Кондрат отстаивать правду и драться за нее, если слова кончались. Нередко с фингалами домой приходил из школы. Но не боялся. Шел до последнего. Хоть один против всех, все равно ему было. Не раз за это батя порол своего упрямого сына, но в глубине души гордился. Казак получился что надо. Этот семью в обиду не даст.
А когда Кондратий по собственному желанию пошел в секцию самбо и научился драться так, что никто ему из сверстников в станице в подметки не годился, а потом еще и чемпионом района стал, пожилой казак призадумался.
– Видать, дорога ему в служилые люди, мать, – изрек как-то Гордеич, разглядывая вымпел и медаль над кроватью сына, – я повоевал, и он себя показать должен. Такая уж судьба у казаков – служить.
В тот год началась война в Афганистане, и у советских людей появился интернациональный долг. Только никто толком еще ничего не знал о происходящем в высоких горах этой жаркой страны. Из станицы туда покамест никто не попал, из соседних тоже. Погутарить об этой войне было не с кем. Жили как жили.
Кондрат закончил школу и подался в училище, где собирался выучиться на конезаводчика и продолжить дело отца, который уже двадцать лет, как тащил на себе колхоз и конезавод. Училище находилось в городе, и семья отрядила Кондрата во взрослую жизнь, разрешив самостоятельное проживание и снабдив деньгами. Старшие братья его работали у бати в колхозе, механизаторами. Сестры там же в станице матери помогали с торговлей. Получалось, что Кондрат один из всей семьи временно стал городским жителем. Проучившись два года в городе и сдав экзамены на пятерки, гордый собой Кондрат приехал на каникулы домой и две недели гулял, наслаждаясь общением с родней. Побывал у отца и матери на работе, вдоволь поскакал на конях, помог сестрам по хозяйству, с братьями на рыбалку съездил на дальние озера. В общем, окунулся в станичную жизнь. А вечером в последний день перед отъездом в город увидел он хмурого отца за непривычным занятием. Тот чистил двуствольное ружье, сидя на крыльце большого дома. Шашка дома была давно, ружье тоже. Но если шашкой они оба любили помахать, то двустволку отец при нем доставал впервые.