Друзья и враги Анатолия Русакова

Глава VII

Здравствуй, Москва

Мы расстались в первой главе с Анатолием Русаковым, когда он, раздраженный сценой в дежурке на вокзале и озлобленный выходками Агнии Львовны Троицкой, вышел с нею и Ликой на шумную привокзальную площадь. Он помог им донести и уложить багаж в «Победу».

– Ах, как я вам благодарна… – виновато сказала Агния Львовна. – Садитесь, мы подвезем вас.

Анатолий буркнул «спасибо», простился и направился к метро.

– Так кто же оказался прав? – торжествующе воскликнула Лика, когда «Победа» тронулась.

– Ах, все это так неожиданно… – отозвалась мать. – Конечно, молодец! И все-таки – он не твоего круга. Такое прошлое… Подумать страшно!

Лика сердито отвернулась.

Анатолий вошел в метро. Радостное возбуждение снова овладело им. Он улыбнулся кассирше, улыбнулся девушке-контролерше, отрывавшей билетики.

Москва!

Сколько раз, засыпая на своей койке в колонии, он мечтал, представляя свой первый день возвращения в родной город, в родной дом. Вот она – Москва! Жизнь кипучая и деятельная, озабоченная и веселая! Москва, вечно спешащая работать, строить, учиться, знать. И подумать только: он сам, по своей вине, чуть-чуть не потерял все это. Чуть было не свернул в грязный и темный тупик… Хорошо, что хоть вовремя вытащили, отмыли…

Улыбка на мгновение сошла с губ Анатолия, и он тяжело вздохнул.

На станции «Краснопресненская» Анатолий очнулся от своих дум и ринулся из вагона. Движение эскалатора показалось ему слишком медленным, и он помчался вверх огромными шагами через две ступеньки. Из метро он выбежал на освещенную солнцем небольшую площадь. Мелькали прохожие, автомашины, троллейбусы… По ту сторону улицы, за железной оградой и деревьями, виднелся пруд Зоологического парка, искрившийся солнечными зайчиками. На каменном островке стоял, как изваяние, розоватый пеликан с неподвижно распростертыми крыльями. По воде скользили лебеди. Басовито прожужжал над домами пассажирский самолет. Обычная картина августовского дня…

Анатолий зажмурил на мгновение глаза и открыл их. Нет, все это наяву, настоящее, с детства родное.

Остановка троллейбуса оказалась на старом месте, возле кинотеатра. На афише огромными буквами было напечатано: «Бродяга». Анатолий усмехнулся и вскочил в вагон. Троллейбус пополз по подъему вверх. Справа высились груды земли, обтесанные гранитные глыбы, виднелась каменная стена, а над ней, чуть отступив, высился, сверкая бесчисленными окнами, дом-гора – новый, еще не законченный высотный дом на площади Восстания. О нем Анатолий знал из писем матери и фотографий в «Огоньке». Через две-три минуты Анатолий вышел из троллейбуса у Скарятинского переулка.

– Вот эта улица, вот этот дом… с вывеской почты на нем, – тихонько пропел Анатолий, взбегая по лестнице на второй этаж. У высокой двери он нетерпеливо нажал кнопку два раза и прислушался. Тихо… А вдруг мать на работе? Ведь он не телеграфировал о дне приезда, хотел сюрпризом…

Внезапно дверь широко распахнулась.

– Сынок!

Мать обняла его у порога и заплакала, быстро целуя в щеки, нос, глаза.

Дядя Коля в темном морском кителе, поседевший, ставший как-то меньше ростом, гладил его по плечу, взял из рук чемодан и, заморгав глазами, хрипло скомандовал:

– Полный вперед!

В прихожей мать снова прильнула к сыну и зарыдала.

– Ну что ты, мамочка, что ты! – растерянно бормотал Анатолий. – Ну чего ты? Я же вернулся! – шептал он, целуя ее волосы.

Дяде наконец удалось, когда Ольга Петровна утирала платком мокрое от слез лицо, обнять племянника. Из приоткрытых дверей выглядывали соседи. Затем все трое двинулись в комнату.

Стол был празднично убран: белоснежная скатерть, цветы, графинчик с вишневой наливкой («Дядина специальность», – отметил Анатолий), закуски, блюдо с пирамидой маленьких румяных пирожков. Вкусно пахло свежеиспеченной сдобой. С детства волнующий запах праздничного дня… «Наверное, с грибами и с рисом, и с яйцами, и с мясом», – улыбнувшись, подумал Анатолий и отвернулся, чтобы незаметно протереть уголок глаза. Справа в углу стояла знакомая ширма, загораживающая кровать, и казалось, говорила: «Здравствуй, здравствуй…»

У противоположной стены над стареньким пианино висит большой портрет отца в военной форме. Он снялся в сорок пятом, перед демобилизацией из армии, где командовал саперной ротой. Губы отца чуть улыбались, но глаза смотрели строго, прямо в глаза Анатолию.

На подоконнике зеленели колючие столетники, а между окнами – все тот же письменный стол отца, и над ним – фотокарточка Анатолия в полированной рамочке. А вот и старый знакомый – диван с высокой спинкой, и на полочке над спинкой пасутся все те же семь мраморных слоников.

– Мама, почему такой стол и пирожки, разве сегодня праздник? – спросил Анатолий.

Оказалось, что звонил из Харькова Иван Игнатьевич и предупредил о дне приезда Анатолия в Москву. Тут Ольга Петровна всплеснула руками и, кляня свою память, повела сына в ванную, «где уже давным-давно все ждет тебя».

Анатолий чуть не застонал от удовольствия, опускаясь в горячую воду. Наконец-то он дома! Да разве может почувствовать это так остро тот, кому не случалось терять и вновь находить родной дом!

В поезде Анатолий хотел есть, а сев за стол, взволнованный и счастливый, он вдруг потерял аппетит. Дядя предложил выпить за вернувшегося в «родную гавань». Мать спросила, что налить – водку или вишневку? По тону, каким был задан вопрос, Анатолий почувствовал тревогу матери: не набросится ли он на водку?

– Лучше выпьем немного дядиной наливочки, – предложил Анатолий, и лица стариков просияли.

Мать то и дело посматривала на сына и утирала платком глаза. Дядя рассказывал о своих охотничьих приключениях этой весной. Никто из троих не решался первым заговорить о самом больном и самом важном.

– А почему Майк не встречает меня? – спросил Анатолий у дяди. – Он жив?

– Жив, что ему сделается! На даче песик… Хорошее у нас с ним было поле в этом году. Но ты погоди, встречающие найдутся, – ответил дядя и поспешил в соседнюю комнату.

Он вынес оттуда шелковистого мраморного, в пятнах, щенка-курцхара и поставил его на пол. Щенок, косолапя невысокими ножками, прошелся по комнате.

Анатолий вскочил, радостно засмеялся, подхватил щенка на руки. К ошейнику песика была пришита картонка, на которой крупными буквами выведено:

«Майк II».

Анатолий бережно опустил Майка Второго и крепко обнял дядю. И молодой и старый с одинаковым пылом занялись песиком.

– Ты посмотри, уши-то, уши! – гремел дядя. – А лапы какие большие! Будет сильный пес. Золотая медаль – не меньше. А паспорт у него какой: предки – сплошные чемпионы! И поохотимся же мы с тобой!

Щенок, благосклонно приняв похвалы, возбужденный возгласами и ласками, стал носиться по комнате, а затем присел и, честно глядя в глаза Анатолию, сделал маленькую лужицу.

– Ничего, он всему мигом обучится, – восхищался Анатолий.

Дядя снова вышел в другую комнату, принес оттуда и вручил Анатолию подарки: три книги об охоте, старый бинокль и новый фотоаппарат «ФЭД». Анатолий приподнял дядю в воздух и так его прижал, что тот крякнул:

– Ну и здоров стал, черт!

Снова сели за стол.

– Недели две назад, – сказала Ольга Петровна, – заезжал Юра. Большой стал. Не узнать. Вынул анкету и спрашивает, где ты родился, сколько тебе лет и еще разные вопросы. Я на все вопросы ответила, а потом спрашиваю – зачем? А он: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», и укатил! Чудной!

Анатолий стал расспрашивать о друзьях, знакомых, о новом высотном доме, о том, как бы попасть на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…

Наконец, поглаживая примостившегося на коленях Майка Второго, он, помолчав, сказал:

– О том, как мне жилось в колонии, я вам писал. Теперь не нужно меня агитировать учиться. Все понял… Сам рвусь. Но сидеть на чьей-либо шее – не хочу.

– Да что ты, сынок! – укоризненно воскликнула мать. – Да я…

– Нет уж, лучше сразу все объяснить, – возразил Анатолий.

И он рассказал, что в колонии закончил девятый класс, а здесь поступит в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи. Днем будет работать.

– Не спеши, – вмешался дядя. – Мы думали, что прежде всего – ученье. У меня персональная пенсия, мать твоя тоже теперь повысила квалификацию, экзамены даже сдала. Мы просим тебя – заканчивай десятилетку. А там дело покажет: или дальше учиться пойдешь, в институт какой, или работать начнешь.

– Я не малютка, чтобы на маминых и дядиных харчах сидеть. Руки-ноги есть, не инвалид, – упрямо повторил Анатолий.

– Мы же для тебя стараемся, чтобы ты на мель не сел, чтобы облегчить начало, – настаивал дядя.

– Знаю. Мать будет по три дежурства подряд брать, чтобы подработать, а ты, дядя, откажешься от походов по книжным магазинам… И все это для того, чтобы здоровенный балбес не переутомлялся. Нет! Буду работать днем, а учиться вечером. Закончу десятый класс, поступлю заочником в автомеханический институт.

– Или ты боишься, что после уроков нечем будет занять свободное время? – И дядины серые проницательные глаза с хитринкой уставились на юношу. – Учи иностранный язык: дельная вещь, поверь моряку! Музыке учись, ведь ты умел на баяне…

– Ничего я не боюсь, – уже сердито сказал Анатолий. – Я буду работать и учиться. И точка! Про колонию я вам потом как-нибудь расскажу: там учат и уму-разуму и труду. Я там не только девять классов закончил, но выучился на слесаря пятого разряда и на шофера третьего класса.

Ольга Петровна вдруг всхлипнула, подошла к сыну и порывисто поцеловала его в голову. Лицо дяди расплылось в улыбке.

– Ну, брат, вот это действительно здорово! Вот это хорошо! Но все-таки учиться тебе надо – это прежде всего.

А счастливый Анатолий продолжал:

– В колонии мы и машины ремонтировали, и запчасти к машинам делали, премии получали. Я около трех тысяч с собой привез. Мотоцикл куплю. В колонии остались друзья. Надо будет посылки им послать…

– А кто они, эти твои друзья? – настороженно спросила мать.

– Активисты, конечно!

– Кто-кто? Какие активисты?

– Ну, надо там побыть, чтобы понять. Активист – это тот, кто понял свои ошибки, отвернулся от прошлого гнилья и доказал это делом. Словом, лучшие из ребят.

– И много в колонии у тебя друзей?

– Приятелей много, а друзей только трое…

– А кто они? Как попали туда?

Анатолий налил чай на блюдце и, шумно отхлебывая («совсем разучился прилично есть», – огорчилась мать), сказал:

– Есть у меня друг Влоо, то есть Володька Степин. Отца у него убили гитлеровцы, а у матери вторая группа инвалидности, ее фашисты в гестапо мучили. Умерла сестренка. Влоо, чтобы не умереть с голоду, крал картошку, консервы, шоколад, попал в шайку. Потом пришли наши, а шайка его не отпустила, заставляла красть уже при советской власти. Он слабохарактерный, пошел на это и вместе с шайкой попался. К нам в колонию он пришел полуграмотный, никого не слушал, ругался. А потом начал учиться, работать, да еще как! Стал активистом и помог мне против Франца. Мы подружились. Вот ему-то хочу отправить посылку.

– Пошлем! – горячо отозвалась Ольга Петровна. – А что это за Франц?

– Франц? – Анатолий нахмурился и покраснел. – Неприятно вспоминать. Был такой тип, я даже с ним, дурак, сначала дружил. Хотел он командовать нами, как атаман, и жить паразитом. «Бросай учиться и работать, государство и так нас обязано кормить. А кто не согласен, тому перо в бок…» Ну, кончилось это тем, что вошел он в шайку, сделали они ножи, запаслись железными болтами, видно, собрались крепко пошуметь. Мы, активисты, вовремя заметили. Франц на меня с ножом, а тут Володя – хвать его за руку… Потом еще Глеб. Родителей нет… Он у нас мировецкий поэт. Думаете, заливаю?

– Толя! – воскликнула мать.

– Ну ладно, ладно… ну, не вру. Его стихотворение недавно даже в комсомольской газете напечатали.

– Такой талантливый мальчик… Как же так? – Ольга Петровна поднесла платок к глазам. – Пошлем посылку всем. Я сама им письма напишу.

После завтрака дядя попрощался и направился к двери.

– А охота? – крикнул Анатолий, прижимая к груди щенка.

– Приезжай на дачу в субботу вечером или в воскресенье утром, пораньше. Большой добычи не обещаю, а побродить по лесу – побродим.

– Ну, пойдем к тебе, отдохни с дороги, – сказала мать.

Все как прежде в его комнате: та же кровать, тот же шкаф, коврик с оленем над кроватью. Все было давно знакомо, но все так волновало теперь. Справа на полке стояли все три тома «Графа Монте-Кристо». Анатолии усмехнулся, подмигнул старым приятелям: «Такие-то дела, брат Эдмон Дантес, благородный граф Монте-Кристо! Теперь и мы узнали, что такое коварство и клевета…»

Анатолий потянулся к баяну, который в чехле стоял на этажерке. Что же сыграть? Анатолий начал свою любимую – «Раскинулось море широко». Мать отвернулась, чтобы скрыть слезы: эту песню любил ее покойный муж.

Играя, Анатолий глядел на снимок, висевший на стене. Когда-то снимались всем классом… С фото на него смотрели большие глаза девочки в школьном платье. «Нина, как-то мы встретимся с тобой? Что ты думаешь обо мне?»

– Ты все же поспи, сынок, отдохни, – сказала мать, входя.

– Да я не устал.

– Это так кажется. Поспи! Ну, сделай это для меня.

Спать не хотелось, но Анатолий разделся. Зеркало на столике отразило смуглое стройное тело. На левой руке у запястья красовалась татуировка – якорь, на бицепсе – инициалы «А. Р.» и две руки в рукопожатии. «Проклятая дурость! – с горечью подумал он. – Патриарх! Надо уничтожить эту гадость. Но как ее свести?»

В комнате, оклеенной зеленоватыми обоями, было совсем тихо. Анатолий закрыл глаза, потянулся так, что затрещало в суставах. Днем он не привык спать. Сон не приходил. Он лег, закинул руки за голову, закрыл глаза, и ему удивительно ясно представился невысокий, стройный пожилой человек с внимательными глазами – Иван Игнатьевич. «Что было бы, если бы не он? Что-то теперь поделывают ребята в колонии? К сегодняшнему дню Глеб с членами редколлегии – с “писательско-художественной командой” – должен вывесить новую стенгазету. Надо будет написать им для следующего номера, обещал… Пойду завтра в зоопарк, испробую новый фотоаппарат… Надо купить книжку по фотографии… Интересно, где помещается ближайшая вечерняя школа рабочей молодежи?.. Позвонит ли Лика? Я сам первый не буду звонить… Какая замечательная девушка!..»

В дверь постучались. Анатолий открыл глаза. Дверь приоткрылась, и показалась седая голова матери.

– Толечка, ты говорил – спать не хочешь, а знаешь, сколько проспал? Уже скоро вечер!

Мать вошла в комнату и подала письмо. На конверте значилось:

БЕСКОНЕЧНАЯ ВСЕЛЕННАЯ

НАША МЕТАГАЛАКТИКА. ГАЛАКТИКА.

НАША СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА.

ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ. МАТЕРИК ЕВРОПА.

СССР, РСФСР.

г. Москва, ул. Воровского, дом 29, кв. 41.

Гражданину Анатолию Владимировичу

Русакову

– Узнаю! Узнаю! – закричал Анатолий.

Это была первая весточка от московских друзей. Он разорвал конверт. Внутри оказался крошечный листок бумаги. Разборчиво, но очень мелко было написано:

«Если хочешь услышать мой чудный голос, позвони Б 3—36–13.

Белый карлик».

– Юрка Кубышкин! Это ты! – Анатолий вскочил, в одну минуту оделся и, волнуясь, побежал к телефону.

Разговор был коротким: Юра помнит и по-прежнему любит Анатолия, и в этом он скоро убедится на деле. Сегодня и завтра Юра не сможет зайти, очень занят, работает за Москвой. Заедет утром в воскресенье. У него свой «москвич». «А по телефону у нас с тобой ничего, кроме “ахов” и “охов“, не получится, держу пари», – закончил он.”

– Помню, ты с дедом своим ездил на охоту. И сейчас увлекаешься? – спросил Анатолий.

– И сейчас охочусь.

– Раз так – едем вместе в субботу вечером или утром в воскресенье на охоту. Дядя знает места. Принято?

Условились выехать в субботу вечером.

Анатолий повесил трубку, но долго еще стоял у телефона.

Первый звонок… И какой хороший!

В последние недели в колонии да и в дороге он долго раздумывал о том, какой-то будет встреча со старыми друзьями, с настоящими, с теми, с кем дружил еще до этого проклятого Хозяина. Простят ли они? Захотят ли продолжать дружбу? А вдруг начнут читать скучные нотации? А может быть, отвернутся, постыдятся водиться с отбывшим заключение. Но ведь он, Анатолий, полностью реабилитирован, признан невиновным! Это по суду. А по своей совести? Разве он не изменил друзьям ради Хозяина, Яшки Глухаря, Чумы? Да, он был еще мальчишкой, не разобрался, не понял… И все-таки мысли о предстоящих встречах вызывали робость и неуверенность.

И вот – звонок Юры… Ни намека!..

Был еще один близкий друг. Правда, они, бывало, ссорились. Но в каком бы оскорбительном тоне теперь ни начал говорить Коля Фатеев – он же Маленький маршал, – Анатолий заранее решил не обижаться. Надо восстановить старую дружбу.

В каждом классе есть свой любимчик-заводила, которому подражает большинство. И в каждом классе есть «совесть класса», ученик не слишком любимый, но уважаемый за прямоту и резкость суждений, даже когда они расходятся с неписаными законами школьной жизни. А «законы» эти велят подсказывать «утопающему» и «насолить» нелюбимому педагогу. Но Коля Фатеев не признавал этих правил и держался твердо против всего класса.

Отец Коли, танкист, погиб на войне. Сын гордился подвигом отца и мечтал стать военным, и не просто военным, а маршалом! Об этом он как-то рассказал Анатолию, а потом не раз просил его не разглашать тайну.

Из-за маленького роста и слабого здоровья Колю не приняли в Суворовское училище. Но мальчик решил добиться своего. Прежде всего надо закалить тело и выработать железную силу воли. Он так и сказал своей матери. Ее уговоры и слезы не поколебали будущего маршала. И чего только ни делал Коля, втайне копируя детство Суворова! Он перечитал почти все о любимом полководце, сделал выписки из «Киропедии» Ксенофонта, из «Биографии великих людей» Плутарха и других книг.

Мальчик, раньше спавший на мягком диване, перебрался на ковер. Воспитывая волю, он, сладкоежка, отказался от сладостей. Вставал в шесть утра, ложился точно в «двадцать два ноль-ноль». После утренней зарядки обливался холодной водой и вздумал было перейти на спартанский режим питания – черные сухари, кипяток, каша «геркулес» без масла, – но мать не позволила. Строго, пунктуально выполнял он намеченный порядок дня. Мать вначале огорчалась, потом решила, что блажь сына скоро пройдет. Но так продолжалось и месяц, и второй, и год… Коля втянулся, привык к такому режиму и даже увлекся когда-то нелюбимым спортом. Всегда серьезный, даже хмурый, в очках, он казался маленьким педантом-сухарем.

Самолюбивый, всегда уверенный в своей правоте, Коля нелегко сходился с ребятами и был деспотичен в дружбе. С первой же минуты он начинал исправлять и направлять нового друга. Это надоедало. Такое испытание выдерживали очень немногие. А Коля тяжело переживал, когда новые друзья отворачивались от него, что случалось нередко. Честный до щепетильности, непримиримый в делах чести, он всегда готов был оказать другу важную услугу. Он мог, не жалея своего времени, «натаскивать» перед экзаменом, готов был умереть за друга, но требовал в ответ того же и, главное, безоговорочного подчинения.