Битва за Рим

© ООО «Издательство «Вече», 2013

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Об авторе

Немецкий юрист, историк, романист и поэт Феликс Людвиг Юлиус Дан родился 9 февраля 1834 г. в Гамбурге, в семье актера Фридриха Дана и его первой жены Констанции Ле Гай. Учился в Мюнхене, где закончил сначала гимназию, а потом и университет, получив степень доктора права. В 1865 г. стал штатным профессором Вюрцбургского университета. В 1872 г. Ф. Дан возглавил кафедру государственного и финансового права в Кёнигсбергском университете, а в 1877 г. даже стал ректором. В 1888 г. Дана пригласили в Бреслау, где он тоже в конце преподавательской карьеры был в течение учебного года ректором университета. Первым крупным печатным трудом Дана была юридическая монография по процессуальным вопросам (1854), но всего через два года он выпускает поэму «Гаральд и Теано», а вслед за ней – сборник стихов (1857). Как поэт Дан считается мастером ритма, рифмы и поэтического слога. В те же годы Дан заинтересовался ранней историей германских племен, выпустив первую работу по этому вопросу в 1858 г. Три года спустя Дан начинает издавать свою историю германских королей, последний (11-й) том которой вышел в 1909 г. От германцев, точнее от готов, Дан переходит к изучению жизни и творчества Прокопия Кесарийского, раннесредневекового писателя, описывавшего племена готов. Как историк Дан был учеником Теодора Моммзена, лауреата первой Нобелевской премии по литературе.

В 1870 г. университетский профессор на волне германского патриотизма отправляется на войну с Францией. В сражении под Седаном Дан получает ранение. Видимо, не случайно первой серьезной работой ветерана стала книга «Военное право». Но интересы строгого ученого-правоведа все больше склоняются к литературной деятельности. Он пишет национально-патриотические драмы «Маркграф Рюдигер», «Король Родерик» и «Немецкая верность». Историю германцев он воспринимает через средневековые баллады и сказания. Дан выпускает «12 баллад» (1875), потом – вместе с женой Терезой – книгу «Валгалла. Сказания о германских богах и героях». Наряду с этим Дан готовит серьезную историческую работу «Вестготские исследования» (1875). Крупнейшим событием в жизни Дана в послевоенное время стала работа над романом «Битва за Рим». Сюжет романа вытекает непосредственно из готских исследований писателя. Он хорошо познакомился с фактографией эпохи. Решающую роль в успехе книги, изданной в 1876 г., сыграл патриотический подъем, в тот период образованное немецкое общество буквально накинулось на изучение своих корней. Роман Дана, повествующий о противостоянии остготского королевства и Восточной Римской империи в первой половине VI в., изобилует живыми образами и подлинными биографическими характеристиками. Это, безусловно, способствовало легкости восприятия исторического материала и придавало авторскому рассказу историческую достоверность. Впоследствии подобные романы в Германии стали называть «профессорскими». Роман «Битва за Рим» был необычайно популярен в кайзеровской Германии. В 1894 г. по его мотивам композитор Франц Ксавер Шарвенка написал оперу «Матасвинта». В ХХ в. роман не раз экранизировали. Наиболее известен двухсерийный фильм «Битва за Рим» Роберта Сиодмака с Орсоном Уэллсом в главной роли.

Много сил писатель потратил на создание серии из 13 романов, действие которых происходило в эпоху переселения народов. В их числе такие произведения, как «Аттила», «Гелимер», «Хлодвиг», «Батавы», «Отец и сыновья». Популярностью пользовались «Сага о Хальфреде Зигскальде», «Утешение Одина», «Крестоносцы» и другие его произведения. В 1881–1889 гг. Дан написал «Праисторию германских и романских народов». Большое место в его творчестве заняло издание «Автобиографии» (1890–1895), разросшейся до 3000 страниц. Феликс Дан был также автором нескольких комедий и ряда оперных либретто, но эти жанры не относились к сильным сторонам его творчества. Всего Дан написал за свою жизнь более 30 000 страниц, что дает возможность причислить его к самым творчески активным авторам XIX в. Скончался видный ученый и плодовитый писатель 3 января 1912 г. в г. Бреслау (современный Вроцлав в Польской республике).

Анатолий Москвин

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ФЕЛИКСА ДАНА:

«Битва за Рим» (Ein Kampf um Rom, 1876)

«Крестоносцы» (Die Kreuzfahrer, 1884)

«Аттила» (Attila, 1888)

«Юлиан Отступник» (Julian der Abtrünnige, 1893)

«Хлодвиг» (Chlodovech, 1895)

I

Прошло немногим более полутысячелетия со времени рождения Христа Спасителя.

Теплая летняя ночь накрыла черной шапкой прекрасные берега древней Адриатики. Ни единой звездочки не виднелось на небосклоне, скрытом густыми клубящимися тучами, бешено мчавшимися под напором порывистого ветра. Грозное дыхание разыгравшейся бури безжалостно трепало стройные пинии и нежные маслины, покрывающие склоны гор, окружающих Равенну. Мирно спит итальянская столица Германской империи, несокрушимая твердыня, возведенная великим Теодориком как бы в пику Древнему Риму, развенчанному его победителями – готами. Побежденные гордые потомки римских героев утешают свое больное самолюбие, называя своих завоевателей еретиками и варварами, но это не помешало арианам-готам создать великую империю на развалинах Древнего Рима, и гений германского народа, казалось, воплотился в величественную личность Теодорика, к ногам которого пали изнеженные внуки когда-то непобедимых Сципионов и Германиков. На развалинах римского могущества выросло царство готское, с которым тщетно пытались справиться византийские императоры, все еще носившие громкий титул «римских цезарей», несмотря на то, что разноплеменные варвары уже давно доказали потомкам Константина Великого пагубное значение разделения мировой империи на западную и восточную, разделения, равнозначного уничтожению древнего ее могущества и народной силы.

Год от года смелей делались дикие и полудикие племена, тесным кольцом окружавшие великую римскую державу. Год от года становилось трудней бороться с ними изнеженным потомкам цезарей. Все чаще откупались они золотом от врагов, которых уже не могли победить оружием, откупались до тех пор, пока не нашлись великие умы между варварами, устоявшие перед соблазном золота, предпочитая ему славу завоевания.

Началась борьба завоевателей между собой.

Великий вождь славянства Одоакр не одно десятилетие оставался полновластным хозяином Италии, все еще носившей название Западно-Римской империи. Его сменил другой завоеватель, легендарный герой германцев, вождь готов – Теодорик… Долго боролись между собой два богатыря, два народа, два принципа, – но, наконец, Теодорик одолел Одоакра, и на развалинах славянского государства создалось владычество готов… Теодорик Великий спокойно царствовал в своем неприступном горном гнезде, более похожем на крепость, чем на столицу.

Крепко спит Равенна, не заботясь о бешеных порывах ветра и грозных раскатах грома, гулким эхом рассыпающихся в окрестных горах. Гроза небесная не пугает храбрых готов, не боящихся никого и ничего на свете, кроме немилости своего вождя-короля, национального героя.

Не пугает приближающаяся гроза и старого воина, неподвижно сидящего на ступеньках полуразрушенной лестницы древнего храма Нептуна, выстроенного на одном из ближайших холмов язычниками и уничтоженного победой христианства. Ныне от роскошного святилища остались жалкие развалины. Ночной ветер свободно разгуливает по опустевшим дворам, по молитвенным залам с обвалившимися потолками. Неумолимое время довершает свою разрушительную работу… Иногда тяжелый камень скатывается к ногам неподвижно сидящего, угрожая раздавить его своим падением, но одинокий готский воин не шевелится, несмотря на видимую опасность, поглощенный собственными мыслями. Все так же неподвижно сидит он на верху заросшей кустами и травами лестницы, устремив напряженный взор на Равенну, скрытую в ночной тьме, не замечая бурных порывов ветра, треплющих его седые кудри, выбивающиеся из-под шлема, украшенного громадными турьими рогами, и длинную серебристо-белую бороду, падающую широкой волной на могучую грудь.

Долго сидел старый богатырь неподвижно, точно каменное изваяние, пытливо вглядываясь вдаль сквозь тонкую завесу начинающегося дождя. Внезапно глубокий вздох поднял тяжелый железный панцирь, и жизнь, казалось, вернулась к этой одушевленной статуе. Глубоко впалые глаза под белыми бровями ярко сверкнули, а сильные руки, опиравшиеся на громадный древнегерманский меч, разжались.

– Идут, – прошептал старый воин. – Наконец-то… Это они. Я в них не ошибся… – И вторично глубокий вздох шевельнул серебристые пряди белой бороды, а радостная улыбка осветила суровое, строгое лицо.

Медленно, величественной поступью спустился он по шатающимся мраморным ступеням навстречу приближавшемуся факелу, казавшемуся звездочкой, тщетно борющейся с темнотой бурной ночи.

Быстрые мужские шаги заметно приближались и вместе с ними приближался красный свет восковой свечи, защищенный от дождя и ветра красивым фонарем на длинной рукоятке. Художественная работа этого светильника, искусно выкованного из красной коринфской меди и расширявшегося кверху в красный шестиугольник, все стороны которого заполняли тонкие пластинки слоновой кости с выточенными на них сложными узорами, была поразительна. Молодой же человек, державший этот прелестный светильник, был так прекрасен, что, казалось, рука его не могла прикоснуться к чему-либо грязному или неизящному.

Трудно было бы художнику найти более подходящую модель для статуи Феба-Аполлона, чем этот молодой воин-германец с золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами. По костюму его можно было принять за римлянина. Когда юный красавец остановился посреди уцелевшей колоннады языческого храма в своей короткой белой тунике из легкого византийского шелка, украшенного широкой золотой вышивкой, то он казался Богом Солнца, освещающим темноту ночи всепобеждающей силой красоты. Высоко подняв факел обнаженной рукой, украшенной широкими золотыми обручами, он оперся другой рукой на длинное копье, и откинув полу плаща, придерживаемого на правом плече драгоценной золотой пряжкой в форме дракона, проговорил мягким грудным голосом:

– Привет тебе, Гильдебранд, сын Хильдунга… Ты видишь, мы все явились на твой призыв, несмотря на погоду, мало подходящую для отдаленных прогулок за городом… Говори же, в чем дело, отец наш? Объясни нам причину твоего таинственного приглашения.

– Да, дедушка… Мы сгораем от любопытства, – произнес спутник молодого красавца, сходство с которым сразу выдавало их близкое кровное родство. Но сходство двух братьев не мешало старшему казаться почти безобразным рядом с прекрасным юношей. Чудовищная сила, воплотившаяся в старшего брата Тотиллы, портила красоту линий, отличавшую изящную фигуру младшего.

– Говори, отец Гильдебранд, – повторил он слова младшего брата. – Объясни нам, зачем понадобилось тебе промочить нас до костей, вызывая в эту глупую развалину?

– Подожди, – спокойно ответил старик, – пока подойдут остальные. Я вижу Витихиса, но не вижу Тейи.

– Тейя идет за мной, – ответил подымавшийся по лестнице храма третий воин, в строго выдержанном национальном костюме готов. Даже волосы его были пострижены «в скобку» на лбу, падая сзади на плечи, согласно старинной германской моде, изображенной и на древних римских памятниках.

Витихис казался значительно старше первых пришедших. Ему могло быть лет тридцать пять или сорок, и он все еще оставался красивым и стройным мужчиной, на которого женщины легко могли заглядываться. Но особенно прекрасно было его лицо. Строгое и серьезное, оно как бы освещалось большими серыми, честными глазами, под тонкой дугой темно-каштановых бровей.

– Тейя сейчас будет здесь, – повторил Витихис звучным голосом. – Мы вместе вышли из Равенны, но по своему обыкновению, он предпочел одиночество и выбрал другую дорогу… Да вот и он, – добавил Витихис, указывая рукой на нижние ступеньки мраморной лестницы, по которым двигался юноша, немногим старше Тотиллы, красота которого могла бы соперничать с сияющей красотой златокудрого Аполлона, если бы выражение прекрасного лица не поражало мрачной безотрадностью. Черные, как вороново крыло, волосы падали на плечи Тейи длинными беспорядочными локонами, казавшимися змеями, извивающимися вокруг прекрасной и грозной головы медузы-горгоны. Бездонные черные глаза его горели загадочным блеском, а классически правильные черты смертельно-бледного лица выражали холодное, почти мертвенное спокойствие, порожденное, очевидно, не природным равнодушием, а глубокой безнадежностью отчаяния человека, раз и навсегда примирившегося со своей судьбой, покончившего не только со всеми радостями жизни, но даже и с горестью и слезами, последними остатками надежды или сомнения. Вполне отвечало характеру и наружности Тейи и избранное им вооружение из вороненой стали, черный цвет которой мог соперничать с безжизненным блеском его красивых, мрачных глаз. Кроме обычного меча и кинжала оружием Тейи служил большой железный топор, насажанный на длинную рукоятку. Зато он не носил шлема на свободно развевавшихся черных кудрях. Он приветствовал ранее прибывших простым наклоном своей красивой бледной головы. Затем он молча стал позади старого воина, движением руки пригласившего своих собеседников окружить высокую колонну, на которой было прикреплено железное кольцо, поддерживавшее принесенный юным красавцем факел.

– Я созвал вас сюда, готские воины, потому, что настало время вести речь о судьбах родного народа, и призвать избранных, могущих помочь своему племени в горький час испытания; не легкомысленно избрал я вас, воины готские… Долго, долго присматривался я к каждому из вас, выбирая достойнейших… Вас указала мне сама судьба, никогда не ошибающаяся и все ведающая повелительница смертных. Когда вы услышите то, что мне надлежит вам сказать, а вам выслушать, то поймете необходимость полного молчания о том, что произнесут мои уста, что услышат ваши уши…

Витихис высоко поднял свою красивую гордую голову, в стальном шлеме королевских гвардейцев, и произнес со спокойным достоинством:

– Говори, Гильдебранд… Мы слушаем тебя с уважением, подобающим твоим летам…

– И высокой доблести воина, бывшего учителем великого вождя германцев, короля Теодорика, – добавил Тотилла с чарующей улыбкой на пурпурных губах, окаймленных золотистым пухом юности. – Но прежде всего сообщи нам, о чем хочешь ты говорить, отец наш, славный Гильдебранд.

– О нашем народе и царстве готов, стоящем на краю пропасти.

– На краю пропасти?.. – с недоумением, полунедоверчиво повторил молодой великан, брат Тотиллы.

– Да, – уверенным голосом ответил старый оруженосец Великого Теодорика. – Мы стоим на краю пропасти, и только ваши соединенные усилия смогут удержать родной народ от гибели и падения.

– Да простит тебе Небо эти слова, кажущиеся мне богохульством, – горячо воскликнул Тотилла. Его прекрасное молодое лицо вспыхнуло от негодования, а ласковые голубые глаза сверкнули почти нестерпимым блеском. – Какая опасность может угрожать нам?.. Разве у готов нет мудрейшего героя, короля Теодорика, которого даже враги называют «Великим»? Под его предводительством завоевана прекрасная Италия, со всеми ее сокровищами. Какое же царство может равняться могуществом, богатством и силой с Германской империей Теодорика Великого?

Старый Гильдебранд печально опустил свою седую голову.

– Все это так, – медленно проговорил он. – Но… Выслушайте меня сначала и возражайте, если можете… Мне ли не знать мудрости, силы и славы Великого Теодорика, вождя и короля готов… Для меня он не только высокочтимый повелитель и господин, но и нежно любимый сын и ученик. Его великие заслуги известны мне лучше, чем кому-нибудь. Ведь я принял его из рук его отца пятьдесят девять лет тому назад, едва родившимся младенцем. И тогда же, глядя на его пухлые ножки и крохотные сжатые в кулачки ручонки, я сказал отцу будущего героя: «Гордись, друг и брат мой… Твой сын достоин своих славных предков. В нем видна кровь Амалунгов, помяни мое слово, старый товарищ, этот крепыш-мальчуган принесет отцу и народу своему честь, славу и радость»… И по мере того как он подрастал, я сам радовался, глядя на него, радовался изо дня в день… Первый самострел ребенка был сделан мною, первого коня мальчика выбирал и объезжал я… Первую рану юноши перевязали мои руки, и мой щит помешал этой ране стать смертельной. Я оберегал его в двадцати сражениях от стрел, мечей и копий вражеских, я же сберег его от более опасных интриг византийских, сопровождая в золотой Дворец Цезарей на берегах Босфора… Когда же судьба повелела готам завоевать Италию, я шел рядом с моим молодым повелителем, шаг за шагом продвигаясь внутрь страны. Мой щит прикрывал его везде и всегда, моя грудь – несчетное число раз… С тех пор, как великий вождь готов стал королем италийским, он приближал к себе более ученых и хитроумных советников, чем его старый оруженосец, но вряд ли был между ними более здравомыслящий, и уж, конечно, никогда не было более преданного, чем Гильдебранд, сын Хильдунга Он, государь, друг и ученик мой, знает это… Но и я знаю, что на земле нет и не было героя, равного Теодорику Великому, с тех пор, как Боги перестали спускаться с неба, принимая образ человека… Не одной силой оружия покорял он народы, основывая царство италийских готов, но безмерным государственным умом, чудесной прозорливостью и чарующей добротой к каждому, приближающемуся к нему. В искусстве управлять людьми, государствами и народами нет ему равного даже между хитрыми греками… Все это я знал, видел и понимал, всему этому имел тысячи доказательств, когда вас, последышей в гнезде готских орлов, еще и на свете не было… Но, увы, ослабели крылья у старого орла. Годы завоеваний тяжело гнетут мудрую голову короля, и он собрался, видно, покинуть нас… Мы, старики, одни умеем сносить бремя жизни, не сгибаясь под тяжестью его, сыновья же и внуки наши уже не в силах соперничать с нами. Могучий герой, сын товарища моего детства, состарился раньше времени. Он умирает от какой-то таинственной и непонятной немочи, подтачивающей силы духовные столь же, сколь и телесные. Врачи говорят, что обманчива мощь геройская, все еще живая в руке, так долго владевшей мечом, и что каждую минуту внезапная смерть может подкрасться к постели короля и убить его… Когда же это случится, когда готы потеряют отца своего, кто останется наследником золотого престола в Равенне?.. Амаласунта, его дочь, и Аталарих, его внук… Женщина и ребенок останутся хранителями царства могучего Теодорика…

Наступило молчание. Присутствующие переглянулись, пораженные одной и той же мыслью. Внезапно Витихис вымолвил голосом, в котором ясно слышалось желание успокоить не только других, но и себя самого.

– Дочь Теодорика Великого – женщина необыкновенная. Она унаследовала мудрость своего отца… Всем известна ее ученость…

– Да, она переписывается с монархами Византии на чистейшем греческом языке и разговаривает с благочестивым епископом Кассиодором по-латыни… Но умеет ли она думать и чувствовать по-нашему, как подобает королеве готов?.. Увы, я сомневаюсь в этом. Я знаю, что эта женщина не может быть монархиней нашей, что она своими слабыми руками не сумеет удержать на верном пути кормило государственного корабля, когда разразится гроза над царством германских готов.

– Но откуда возьмется эта гроза? – воскликнул красавец Тотилла, смело тряхнув золотисто-кудрявой головой. – Враги Теодорика Великого, с хитрым византийцем во главе, смирились со своей участью. Император Юстин шлет дары и братские приветствия своему другу и покровителю, королю италийских готов. Римский первосвященник, так долго враждовавший с нами, заменен избранником короля, верным слугой Теодорика. Короли франков – родные племянники нашему великому вождю и следуют каждому его совету. А народу италийскому живется под властью и опекой готов лучше и безопасней, чем когда-либо… Откуда же взяться опасности, Хильдебад?

Молодой исполин, брат говорившего, утвердительно кивнул головой.

– Опаснейшим врагом готов всегда была Византия. Но в Константинополе правит Юстин, великий только по имени, на деле же слабый и безвольный… Я хорошо его знаю.

– А знаешь ли ты так же хорошо его племянника Юстиниана, ставшего правой рукой своего дяди?.. Нет. Не правда ли? – мрачно проговорил старый воин. – Ну а я знаю этого лукавого, скрытного, умного и опасного принца. Он хитер, как лисица, смел, как волк, и в голове его роятся планы, глубина которых испугала меня, хотя в робости никто не может заподозрить сына старого Хильдунга… Не без умысла сопровождал я последнее посольство нашего короля в Константинополь, где нас принимали по-царски. С тех пор я знаю, что Юстиниан мечтает о завоевании Италии и не успокоится до тех пор, пока готы останутся хозяевами этой прекрасной страны.

– Это еще бабушка надвое сказала, – буркнул исполин Хильдебад. – Готов прогнать не так легко, как кажется… Знаешь пословицу, дедушка: сердит да не силен…

– Эх, сын мой… В том-то и горе, что силен враг наш, очень силен… С Византией надо считаться и придется посчитаться, не нынче, так завтра, не вам, так детям вашим, – ответил Гильдебранд.

Молодой великан презрительно улыбнулся, но старый воин не дал ему заговорить, досадливо махнув рукой.

– А ты измерял силу Византии, чтобы так презрительно улыбаться? Вспомни хоть то, что наш великий король двенадцать лет сражался с Византией и все же не мог победить ее… Правда, ты еще не родился, когда мы шли за знаменами Великого Теодорика, – прибавил он спокойней.

Тотилла поспешил на помощь своему брату, не отличавшемуся быстротой соображения, необходимой для споров. С чарующей улыбкой положил он свою красивую руку на плечо старого воина и произнес, как бы успокаивая его возбуждение:

– Ты был бы прав, отец мой Гильдебранд, если бы готы оставались теми же иноземными пришельцами, какими были во время завоевания Италии. Но с тех пор они обрели новую родину, приобрели братьев-союзников, римлян.

Впалые глаза оруженосца Теодорика Великого сверкнули негодованием, и его голос зазвучал, подобно военной трубе готов.

– Юный безумец… Мне жаль тебя. Ты веришь в заманчивую сказку о братстве римлян с готами, мечтаешь о дружбе побежденных с победителями?.. Дитя… Неразумное дитя. Слишком скоро увидишь ты, что Италия не родина-мать германского народа, а злая мачеха, что твои братья-союзники, италийцы, окажутся на стороне наших врагов в случае войны с Византией.

– Я повторяю буквально слова нашего великого короля, – возразил Тотилла, слегка сконфуженный ожесточением старого воина, которого все готы привыкли уважать с момента своего рождения.

– Да, да… – мрачно понурясь, продолжал Гильдебранд. – Я и сам не раз слышал эти заманчивые, сладкие и неосторожные речи от моего повелителя… И кто знает, как тяжело заплатим мы, готы, за слепое доверие вождя нашего к мирным с виду латинянам… Для них мы всегда останемся тем, чем были сорок лет назад, когда спускались с гор и лесов родной Германии: завоевателями, врагами, варварами…

– Но зачем же мы остаемся варварами? – горячо проговорил Тотилла. – Зачем не стараемся перенять у римлян все хорошее, неизвестное нашей родине? Почему бы нам не научиться у италийцев всему, что создало величие Древнего Рима?..

Гневно сверкнули голубые глаза Гильдебранда.

– Замолчи, Тотилла… Не повторяй при мне подобных речей, – властным жестом остановил он речь юноши. – Не растравляй кровавых ран моего старого сердца. Подобные мысли стали проклятьем для славного рода Хильдунга, обломком которого остаюсь я, последний старый дуб без веток и корней… Верьте мне, дети мои, латиняне злейшие враги готов… Какими они были, есть и будут до скончания веков… О, если бы государь мой последовал моему совету и, завоевав Италию, истребил бы все мужское население ее, от грудного младенца до дряхлых стариков… Женщин мы бы заставили полюбить нас, но мужчины будут нас ненавидеть от рождения и до смерти… В сущности, они правы. Бывают поражения, которые не забываются… Народ, способный забыть разгром и завоевание своей родины, не достоин существования. Ненависть римлян к готам – единственная черта, достойная нашего уважения. Но тем горячее презираю и ненавижу того гота, который восхищается римлянами и старается подражать им…

– Неужели ты считаешь невозможным всякое соглашение, всякую дружбу между римлянином и готом? – спросил Тотилла после продолжительного молчания, голосом, выдающим значение, придаваемое им этому вопросу.

– Подумай сам, возможно ли это?.. Представь себе человека, вошедшего в пещеру золотого змея и успевшего наступить ногой на его голову. Он уже занес свой меч, но хитрый змей начинает просить пощады. Великодушному германскому витязю становится жаль красивого золотого чудовища. Он отпускает змея на свободу… Поверишь ли ты благодарности пощаженного?.. Конечно, нет. Ты поймешь, что освобожденный змей воспользуется первым же случаем, чтобы отблагодарить неосторожного победителя по-своему. Он подкрадется к нему и вонзит свои зубы в спину пощадившего его… Так же поступят с нами и италийцы…