Океан

У него было предостаточно времени, чтобы как следует подумать о событиях, произошедших в ту проклятую ночь, во время праздника в честь святого Хуана. Но как он ни старался, так и не нашел своей вины в произошедшем. Трое незнакомцев, чьи физические возможности у него не было времени оценить, преградили путь Айзе, и у него не оставалось другого выхода, как броситься на защиту сестры. В момент, когда он заломил руку юнцу и по самую рукоятку вонзил в его живот его же собственный нож, он на самом деле не хотел его смерти. В душе у него даже не родилась ненависть.

– Это произошло случайно.

– Об этом знаем только ты да я, – ответил ему отец в последний свой визит, когда привез на остров еду. – Впрочем, возможно, что точно так же думают и другие жители поселка, однако все это неважно, ведь дон Матиас отказывается поверить в твои слова. Посему все оборачивается против тебя. Ты должен смириться и прятаться до тех пор, пока мы не найдем способа увезти тебя с острова. – Абелай печально покачал головой. – Мать права, только время… Много времени должно пройти, пока река не вернется в свое русло.

– Как там дон Матиас?

– Насколько мне известно, никто его не видел с тех пор, – ответил отец. – Он заперся в своем доме и, должно быть, останется там до тех пор, пока злость окончательно не сожрет его.

– Мне кажется, что я убил двоих. Сына одним ударом, а отца медленно… Очень медленно.

– Тебе следует уехать как можно дальше. Другого выхода я не вижу.

– Я уже подумывал о том, чтобы завербоваться, – признался Асдрубаль. – Уйду в плавание. Только так люди позабудут о случившемся. Дон Матиас уже стар, и, возможно, душевная боль заберет у него последние силы. Когда он умрет, дела обернутся по-другому… А что сказали жандармы?

– Они не делают выводов. Их дело – разыскать тебя и передать судье, который все и решает.

– А судья что говорит?

– Тоже ничего. Вначале ему нужно встретиться с тобой. Но, как мне кажется, судьи чаще встают на сторону мертвого, а не живого. Ни один мертвец не нуждается в большем наказании, чем то, что он уже понес.

Отец медленно положил свою сильную и тяжелую, словно молот, руку на плечо Асдрубаля, вложив в эту скупую ласку всю нежность, на какую только был способен, а потом покачал головой, отгоняя мрачные мысли.

– Я не знаю, что еще и думать обо всем этом, сынок, – добавил он. – Мое дело рыбачить и приносить в дом деньги, благодаря которым ваша мать могла бы и дальше вести хозяйство, а вы бы окончательно встали на ноги. Все, что касается законов и книг, для меня темный лес.

– Мы должны были слушаться маму и продолжать учебу, – заметил Асдрубаль. – Однако море завладело моей душой, а Себастьян, у которого голова всегда была светлой, не хотел становиться для нас обузой. Теперь уже слишком поздно. Впрочем, тогда никто и представить себе не мог, что ветры нашей жизни окажутся столь сильными и непопутными.

Абелай Пердомо слабо улыбнулся:

– Я тебя с самого детства научил хорошо ставить и опускать паруса и заходить в порт даже при встречном ветре.

– Знаю, отец. Я усвоил все твои уроки. Но море я понимаю лучше людей. В этом деле мы словно плывем над вершинами скал Фамары. Один неточный галс – и мы налетим на утес.

– Святой Марсиал защитит тебя и не позволит случиться еще одному несчастью.

Святой Марсиал, покровитель Лансароте, с давних времен считался наиглавнейшим святым семейства Пердомо Марадентро, представители которого в жизни не переступили порог ни одной церкви и не верили ни во что, кроме собственных сил и удачи. Однако стоило морю разбушеваться не на шутку, рыбе, которая вот-вот уже должна была оказаться на дне лодки, сорваться с крючка, а жаркому ветру, прилетавшему из пустыни, принести с собой облака желтой пыли, от которой задыхался весь остров, Пердомо вспоминали о своем святом покровителе.

Так они и жили: то молились и благодарили святого, то проклинали его – в зависимости от обстоятельств. Однако в последнее время для всех стало очевидно, что святой Марсиал отвернулся от семьи, и сделал это он по собственной воле, словно и его страшило появление в доме такой странной девушки, какой была Айза Пердомо.

– Живет будто и не здесь, – с горечью произнес Абелай, отвечая на вопрос сына. – Кажется, что она не знает, куда приткнуться, или не может избавиться от своих дурных мыслей даже по ночам. Бродит, словно привидение, по дому и даже кусочка хлеба в рот не берет. Но, невзирая ни на что, с каждым днем становится все красивее. От одного только взгляда на нее моя душа наполняется радостью, а сердце – страхом. Не знаю, черт возьми, к чему стремится эта девчонка!

Асдрубаль хитро улыбнулся.

– Ведь это ты ее породил, – сказал он. – Лучше бы ты эту красоту разделил на троих.

Абелай Пердомо легонько толкнул сына в плечо, от чего любой другой свалился бы с ног.

– Хорош же ты был бы с таким задом, как у Айзы! – воскликнул он. – Ох, как бы за тобой бегал корчмарь Арриета!

Если кто-то имел бы возможность посмотреть на дона Матиаса Кинтеро, так ни разу и не вышедшего за стены, окружавшие имение его предков, он бы решил, что тот превратился в мумию. Снедаемый ненавистью, он отказывался от еды, а с тех пор, как лейтенант Альмендрос ушел в свой долгий отпуск, не принимал никого, кроме Дамиана Сентено, который каждый божий день поднимался из Плайа-Бланка, чтобы рассказать патрону о том, как идут дела.

Больше он уже не сидел под перголой у крыльца и не любовался закатом над Тимафайа, а тихо ждал наступления вечера, запершись в красной зале с изъеденными молью шторами. И только тогда, когда последний солнечный луч уползал за горизонт, уступая место тысячам звезд, он выходил во двор или в сад и бродил там, словно неприкаянный дух, блуждающий среди ночных теней.

Рохелия Ель-Гирре, которая многое знала о тенях, ибо сама всю жизнь была не более чем тенью настоящей женщины и наваждение это не рассеивалось даже в знойный полдень, часами стояла у окна за опущенными жалюзи и все ждала, не раздастся ли выстрел. Она ужасно боялась пропустить эту занимательную сцену, ей хотелось видеть, как мозги проклятого старика, который унижал ее столько лет, разлетятся по саду.

Все давно уже было готово: были выбраны тайники для серебряной посуды; подделаны, пока еще без проставления даты, чеки, которые с неописуемым хладнокровием она крала все эти годы, и надежно спрятаны на дне одного из сундуков дубликаты ключей от сейфа. Как же ей не терпелось, как хотелось, чтобы поскорее пришло то время, когда ее самая сильная, самая сокровенная мечта осуществится – ее хозяин решится наконец убить себя, и единственным свидетелем произошедшего будет она.

– Он не умрет! – раз за разом повторял ее муж Роке Луна, который всегда был ужасным пессимистом. – Хоть ты с ним и спишь, я-то его знаю намного лучше. Этот проклятый старик не окочурится, пока не увидит труп Асдрубаля Пердомо изрубленным на куски. Жажда мести удерживает жизнь в его теле, а так как он почти уже и не живет, а жажда его сильна, то он протянет еще долго.

– Ты считаешь, что сержант все-таки сможет убить парня?

– Сентено? – переспросил он. – Несомненно. Дону Матиасу доставляет удовольствие говорить о войне, и он частенько рассказывал мне об этом Дамиане Сентено, самом злом и бесчестном мерзавце из всех, что только бывали в Терсио. Когда он вернулся из России, то даже легион не мог справиться с его буйным нравом. В итоге произошла какая-то заваруха, за которую его и выгнали из легиона, и он четыре года провел в тюрьме. Но что бы там ни было, старик его обожает – помогал ему все эти годы и поддерживал с ним дружбу, где бы тот ни находился. – Словно для того, чтобы придать еще больше веса своим словам, Роке Луна тряхнул головой. – Старик знает, каких нужно подбирать себе людей. Этот Сентено однажды вручит ему игральные кости, вырезанные из черепа Асдрубаля.

– Когда?

– Как только выследит, будь спокойна. Дамиан Сентено, будто хорек, который не спешит до тех пор, пока не обнаружит нору своей жертвы. Тогда он немедля набрасывается на нее и одним-единственным укусом перегрызает хребет. Как только Марадентро вылезет из той щели, в которую он забился, на свет божий, он тут же умрет.

– Его отец приходил сюда. Он хотел поговорить со стариком. Мне не показалось, что его легко запугать.

– Я и его хорошо знаю, – согласился Роке Луна. – Чтобы справиться со старым Пердомо в открытом бою, понадобятся двое таких, как этот Дамиан Сентено. Но у Абелая нет и одной десятой доли злости, что живет в Сентено. Чем сильнее яд, тем меньше мензурка. А Дамиан Сентено – это чистейший яд.

– Но он не защищает своего сына.

– И это тоже играет в его пользу. Он станет думать головой, а не сердцем, и в этом будет его преимущество.

Однако у Рохелии Ель-Гирре были насчет Сентено кое-какие сомнения. Время тянулось для нее бесконечно долго, и она никак не могла дождаться наступления того часа, когда все это богатство, среди которого она жила с тех пор, как помнила себя, но которое ей никогда не принадлежало, перейдет в ее руки.

Ее жизнь всегда была связана с семьей Кинтеро, и она видела, как род этот постепенно тает, словно гигантская сахарная голова, попавшая под дождь. В те моменты, когда она смотрела на последнего в роду Кинтеро, бродящего, словно привидение, по спящим виноградникам, она с удовольствием перебирала в уме имена тех, кто уже сгинул в небытие, в то время как она, Рохелия, самая худая и самая слабая, с самого рождения страдавшая такой сильной чахоткой, что никто не дал бы за ее жизнь и песеты, продолжала и по сей день вертеться как веретено и вот-вот должна была стать хозяйкой усадьбы.

– Да будет благословен Асдрубаль Марадентро! – часто шептала она. – Этому недоноску, который так часто развлекался за мой счет, хватило одного твоего удара. Теперь он больше не будет пачкать мои волосы своим грязным семенем, а этот мерзкий вонючий старикашка, его отец, скоро отправится вслед за своим выродком.

Не раз в те дни, когда дон Матиас Кинтеро по вечерам отказывался от еды и лишь иногда выпивал стакан молока с взбитым яичным желтком и немного коньяку, тем самым поддерживая жизнь в своем немощном теле, у нее возникало желание добавить в сахар ложечку мышьяка. Однако останавливали ее не угрызения совести, а страх перед неминуемым разоблачением и наказанием. Посему она предпочла, как и прежде, терпеливо ждать.

Правда, она была больше чем уверена в том, что дон Матиас знал ее настолько хорошо, что угадывал самые тайные ее мечты, знал о самых потаенных ее замыслах… Знал, но ни слова не говорил, не пытался хоть как-то ей воспрепятствовать. И эти мысли порой отравляли ей существование.

Впрочем, волновалась Рохелия не зря, ибо судьба ее решилась еще во время первого визита Дамиана Сентено. С того момента, как он переступил порог усадьбы, не прошло и получаса, а дон Кинтеро уже выложил перед ним свои карты:

– Если ты покончишь с этим сучьим выродком, который убил моего мальчика, я сделаю тебя наследником. Ты станешь настоящим богачом, если сумеешь передавить горло Рохели и заставить ее вернуть все, что она наворовала у меня за все эти годы. Она и вправду похожа на птицу, но вместо Гире[11] ее следовало бы назвать Уррака[12] из-за ее неугасимой страсти к воровству.

С этого самого момента Дамиан Сентено стал считать себя хозяином большого дома и виноградников Мосаги, так как ему казалось, что покончить с Асдрубалем будет не слишком сложно, а капитан Кинтеро не стал бы обещать ему того, чего не смог исполнить, ибо знал, что его старший сержант не из тех людей, с которыми можно безнаказанно шутить.

Когда разговор был окончен и дон Матиас передал Сентено все необходимые ему сведения и толстую пачку денег на первые расходы, сержант вышел из мрачного дома и, стоя на крыльце, долго смотрел на раскинувшееся у его ног имение, где каждая виноградная лоза была заботливо посажена в ямку, присыпанную гравием, и окружена защищавшей ее от ветра полукруглой каменной стенкой. Открывшуюся перед ним картину можно было бы сравнить с лунным пейзажем.

Он подошел к человеку, который с необычным спокойствием ремонтировал разрушенную ветром стенку, и сделал широкий жест рукой.

– Как вы управляетесь со всем этим, как поливаете? – спросил он. – Не вижу ни одной оросительной канавы, а как мне сказали, на этом острове годами не бывает дождей.

– А мы и не поливаем, – ответил Роке Луна, приподняв одною рукой сомбреро, в другой он держал кусок лавы. – Эти растения почти не нуждаются в воде.

Дамиан Сентено посмотрел на него тем самым своим тяжелым взглядом, который, казалось, еще немного – и буквально раздавит собеседника, словно огромный камень.

– Всяким растениям нужна вода, – уверенно произнес он. – Иначе бы и Сахара зазеленела.

Роке Луна наклонился, взял горсть черного гравия, покрывавшего поверхность земли, и протянул его Сентено, высыпав тому в открытую ладонь.

– Это пикон, – сказал он, – вулканический пепел. Ночью он впитывают влагу из воздуха, а потом передает ее земле. Днем же он защищает землю и не дает влаге испаряться. – Роке Луна слегка улыбнулся, так, словно это чудо происходило исключительно благодаря ему. – Таким образом мы и выращиваем виноград. Достаточно всего лишь одного дождя, чтобы урожай был хорошим.

Дамиан Сентено пристально посмотрел в глаза Роке Луна, а затем, помяв в ладони пикон, снова окинул взглядом виноградники и величественный дом, который вскоре должен был стать его домом. Здесь он наконец-то сможет пустить корни, и это после стольких лет скитаний, когда его единственным имуществом были лишь жалкий матрац, кособокий чемодан да пара комплектов поношенной униформы.

– Сколько бы лет тебе ни было, всегда следует учиться новым вещам, – важно произнес он. – И всегда полезно их применять на практике…

Затем, не торопясь, он направился к такси, такому старому, что казалось, оно вот-вот развалится, и спросил водителя, коротавшего время в тени каменного забора:

– Сможете подбросить меня до Плайа-Бланка?

– Смочь-то смогу, – ответил тот. – Но от Уга вниз ведет эта проклятая каменная дорога. Если у меня лопнет ось, вам придется за это платить. – И он пожал плечами, как бы извиняясь за свои слова. – Вы же понимаете, что иначе поездка для меня не окупится. Там ведь настоящий ад, на этой дороге.

Через окно просторного салона, устроившись в огромном кожаном кресле, которое то становилось больше, когда он приподнимался в нем, то сжималось, когда он в него опускался, дон Матиас Кинтеро смотрел, как автомобиль удалялся в сторону дороги, извивавшейся между лавовых потоков и ведущей прямиком к Аду Тимафайа, и впервые после той проклятой ночи, когда погиб его сын, он испытал нечто сродни покою.

Когда Асдрубаль Пердомо будет мертв, возможно, жизнь снова станет достойной того, чтобы ее прожить, а он прекратит страдать от невыносимой боли, грызущей его душу, и снова с удовольствием сыграет партейку в домино со своими старыми друзьями и выпьет стакан хорошего рому, отведает поджаренного на огне барашка и даже насладится ласками одной из тех проституток, которые недавно прибыли в Арресифе и о которых он столько слышал во время последних вечеринок.

Потом он прикажает Дамиану Сентено прижать Рохелию к стенке и заставить ее вернуть все, что она успела наворовать, а затем подыщет новых людей, чтобы те занялись его кухней и домом, а сам переложит груз хозяйственных забот на того, кто в течение всех этих лет хранил ему верность.

То, что все имущество после его смерти перейдет в руки Сентено, дона Матиаса не волновало. После смерти последнего в роду Кинтеро из Мосаги дом, виноградники, инжировые деревья, мебель, серебряная посуда и даже драгоценности могут катиться ко всем чертям, ибо все, кто мог потребовать у него объяснений, уже давным-давно покоились в своих могилах.

Единственное, чего требовали их души, так это мести за коварно пролитую кровь Кинтеро. И он был намерен отмстить, чтобы потом спокойно воссоединиться со своей семьей.

После полуночи загорелся чей-то баркас.

Он стоял рядом с другими, также вытащенным на песок подальше от волн и надежно установленными на башмаки, в ожидании, когда его столкнут в море… И вдруг ни с того ни сего превратился в пылающий факел, от которого в ночное небо разлетались пылающие искры, разносимые в стороны несильным восточным бризом и угрожавшие рядом стоящим лодкам.

Весь поселок спал. Спали даже собаки. И только тогда, когда жена трактирщика, жившая поблизости, проснулась и закричала, зашумели и мужчины и, перепуганные со сна, бросились спасать баркас, таща с собой ведра и тазы, доверху наполненные водой, выстраиваясь в цепочку, ведущую от моря к поселку. Они кричали, сыпали проклятиями, падали на песок и тут же вскакивали на ноги…

Тушили баркас недолго. Спустя каких-то десять минут вода победила огонь. На берегу осталась толпа испуганных столь неожиданно пришедшей бедой людей, подпаленные баркасы да некогда красивая новая шаланда «Ла Дульсе Номбре», превратившаяся теперь в дымящийся почерневший остов.

Были здесь еще десять или двенадцать баркасов и три тяжелых карбаса, которые использовались для перевозки соли с побережья на парусники, стоящие на рейде в каких-то двухстах метрах от берега, однако, судя по всему, жертвой должна была стать именно «Ла Дульсе Номбре». Лодка, за которую еще совсем недавно Торано Абрео отдал все, что ему удалось скопить за долгие годы труда, превратилась в пепел.

Торано Абрео, его жена и их дети остались стоять среди людей словно громом пораженные, все еще не веря в случившееся. Ужас сковал их, ведь на Плайа-Бланка, острове и без того нищем, рыбак, не имевший собственного баркаса, не смог бы прокормить и жену, что уж говорить о семье из пяти ртов.

– Возможно ли?.. Как же это?.. – вновь и вновь повторяли люди. – Когда мы отправлялись спать, все было спокойно, а спустя два часа вспыхнул огонь.

– Может, оставил непотушенный окурок?

– Торано не курит. Он бросил курить, чтобы расплатиться за баркас.

– Может, кто-то гулял по пляжу?

Все строго посмотрели на Исидоро, трактирщика, сказавшего эти слова.

– Хочешь сказать, кто-то из поселка? – с нажимом спросил дон Хулиан. – Мы все с детства приучены бросать окурки в море. К тому же все мы знаем, каких сил стоило Торано выкупить этот баркас.

– Я и не говорю, что это был кто-то из наших, – стоял на своем трактирщик. – Я знаю, что никто из здешних такого бы не сделал.

Больше в объяснениях не было нужды. Каждому на ум пришли шестеро чужаков, которые равнодушно наблюдали за пожаром из своей «крепости» на горе.

– Но почему Торано? – задал вопрос беззубый старик. – Почему не Абелай Пердомо, ведь это он их интересует? Мы все знаем, что эти люди приехали из-за Асдрубаля. Ты-то им что сделал, Торано?

– Ничего, – ответил дон Хулиан строго. – Сам-то он ничего не сделал, но он живет в поселке…

– Ты хочешь сказать, что мы все должны теперь расплачиваться за поступок Асдрубаля до тех пор, пока он не вернется? – раздался чей-то встревоженный голос.

– Я ничего такого не сказал, – последовал ответ. – Даже не подумал. Однако все это очень странно.

– Вышвырнем их отсюда! – предложил старик. – Разве за годы спокойствия мы превратились в трусливых крыс? Ведь их только шестеро.

– А у тебя есть оружие, чтобы вышвырнуть их? – задал вопрос трактирщик уничижительным тоном. – Трое из них мне уже показали свои пистолеты. И я уверен, что они неплохо умеют с ними обращаться.

– Я был на войне, – подал голос брат дона Хулиана.

– Интендантом! А я чистил картошку на военной базе. Так что не выпендривайся!

– Завтра я поднимусь в Фемес и поговорю с жандармами из Цивильной гвардии.

– Извини, Марадентро, – решительно прервал его сын Сеньи Флориды. – Цивильная гвардия только тогда станет тебя слушать, когда ты скажешь, где прячешь своего сына. О чем еще тебе с ними говорить? О том, что сгорел баркас? Так тебя отправят к пожарникам. У нас нет доказательств, что это сделали чужаки. – Он обвел пристальным взглядом всех присутствующих. – Ни одного доказательства.

Абелай Пердомо прекрасно понял смысл сказанного. Он помолчал немного, а затем решительно направился туда, где Торано Абрео неподвижно стоял, не сводя остекленевшего взгляда с обгорелого остова «Ла Дульсе Номбре».

– Бери мою барку, пока мы не поможем тебе купить другую, – сказал он. – Я же управлюсь с «Исла-де-Лобос». В конце концов, в случившемся нет и капли твоей вины.

– Я их убью! – процедил несчастный, впервые открыв рот с тех пор, как все началось. – Я их перебью по одному. Это были они.

– Не говори глупостей! – ответил ему Пердомо, положив руку ему на плечо. – Подумай о жене и детях. Моей барке уже немало лет, но она даст фору любой новой лодке. А я подыщу способ компенсировать тебе потерю.

– Кто бы мог подумать, что наш остров когда-нибудь станет страдать от чужаков. Я недоедал в течение трех лет, чтобы купить эту лодку, я не выпил ни рюмки, не выкурил ни одной сигареты… Ты же знаешь, что они ни в жизнь не заплатят.

– Знаю, Торано, однако зло уже свершилось. Не порти себе кровь. Они пришли сюда из-за меня, и они – мой страх и моя забота.

Торано ответил не сразу. Он подошел к остову своего баркаса, медленно провел ладонью по форштевню, единственной части, которая не пострадала от огня.

– Она так легко ходила! – воскликнул он, чуть не рыдая. – Была такой маневренной и так хорошо принимала ветер. Казалось, она знает, куда идти, чувствует места, где будет самый хороший лов, казалось, что она пела, когда возвращалась домой… У меня никогда не было подобной барки… Никогда!

Как же можно было утешить человека, который любил свою барку так же сильно, как и своих детей?

Возвращаясь домой, Абелай Пердомо признался себе, что Дамиан Сентено сумел точно рассчитать первый удар, и он уже не сомневался, что тот не промахнется и во второй раз. Он наверняка наблюдал за происходящим в свою позолоченную подзорную трубу, и, должно быть, все его внимание было сосредоточено на пылающем баркасе, который его хозяин лелеял, словно малого ребенка. Торано Абрео шел к своей лодке тогда, когда остальные рыбаки еще спали или коротали время в таверне.

– Начинаю понимать твою игру, – тихо произнес Абелай, будто Дамиан Сентено мог услышать его. – Ты будешь вредить людям до тех пор, пока не вынудишь их выбирать, пока наконец кто-нибудь из них не выдаст моего сына…

Убежище Асдрубаля было хорошо скрыто от людских глаз, и никто из семьи Пердомо и словом не обмолвился о том, где он мог прятаться. Однако Абелай не строил иллюзий на сей счет и понимал, что односельчане если еще и не начали догадываться, то вскоре обязательно догадаются, где именно схоронился его сын. На остров Исла-де-Лобос указывала быстрота, с которой он бежал. Да и всем было хорошо известно о любви, которую питали Марадентро к этому каменистому клочку суши. К тому же все знают: хочешь что-то спрятать – положи на виду. А остров Исла-де-Лобос был хорошо виден практически с любой точки Плайа-Бланка.

– Ему нужно уходить, – сказал Абелай, когда вся его семья собралась вокруг кухонного стола за крепким и горячим кофе, только что приготовленным Аурелией. – Каким бы удаленным ни было место, в котором он прячется, если эти свиньи возьмутся искать его на маяке – они его найдут. Он должен уходить, – повторил он, а затем обратился к Айзе: – И ты тоже.

– А я почему?

– Потому что рано или поздно они доберутся и до тебя. Сентено уже озвучил свои намерения. Он прекрасно знает, что, причинив тебе зло, он нанесет нашей семье сокрушительный удар. Когда-то давно я оказал Руфо Гера одну услугу, и теперь он у меня в долгу. Хотя за подобные услуги стыдно просить расплаты, но ситуация складывается таким образом, что он меня поймет и не осудит. В его доме никто не станет искать тебя, да и жандармам до тебя нет никакого дела.

– А как же Асдрубаль?

– Он мужчина. Он переждет на Тимафайа, пока какой-нибудь рыбак, питающий к нашей семье дружеские чувства, не увезет его с острова. Если ему удастся добраться до рыбных промыслов Мавритании, оттуда он сможет перебраться в Сенегал, а там уже найти способ переправиться в Америку… – Абелай сделал паузу. – В конце концов, многие уехали туда, лишь бы спастись от голода. Кое-кто даже нашел там свое счастье. – Он одним глотком допил свой кофе и сказал тоном, не требующим возражений: – Может быть, такова его судьба.

– Наверное, мне тоже придется уехать в Америку, – тихо сказала Айза. – Я уже никогда не смогу жить здесь спокойно.

– Потерять двоих детей одновременно – это уж слишком, – так же тихо ответила Аурелия. – К тому же твой отъезд посчитали бы своего рода признанием вины. – Она убрала волосы с лица дочери, как делала это еще в детстве, а затем слегка погладила ее по щеке. – Я согласна с твоим отцом. Тебе действительно следует ненадолго уехать, но потом ты вернешься в свой дом, к своей семье, и тогда все встанет на свои места.