Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

Увенчание фасада

Пурпурные одеяния соскользнули к ее ногам. Она встала перед ним нагая, так что он мог рассмотреть каждую совершенную деталь ее божественного тела.

Потом на коже ее проявились сложные линии и узоры. Массив аркбутанов принимал на себя вес опорных арок, спланированных так, чтобы конструкцию можно было вознести еще на сто пятьдесят, двести, триста футов – и еще, еще выше. Он не мог сейчас рассчитать все точно – не мог даже вообразить. Просто смотрел и поглощал эти планы.

Суккуб улыбнулась. Раскрыла полные красные губы, а потом положила красивую руку ему на плечо.

Он не мог больше сопротивляться. Был не в силах. Прижал губы к ее совершенной груди. Почти не заметил, как они оказались в постели. Боялся, чувствовал, как сердце его стучит в груди. И все улыбался в глубине души, вспоминая поэта, который искал его следы и путь к нему. Все было уже распланировано.

Женщина сильно притянула его к себе, оплела руками и ногами.

В эту ночь он увидел все, что было необходимо для завершения шедевра.

Монфокон

Монфокон, старейшая и прекраснейшая виселица Королевства Франция, стояла неподалеку от городских стен, между предместьями Темпля и Святого Мартина.

Веселое это было место. На вершине большого каменистого холма стояло каменное же возвышение, высотой футов в пятнадцать, шириной в тридцать и примерно в сорок длиной. На вершине его находилась каменная платформа. На ней же высилось шестнадцать столбов из тесаного камня, соединенных балками, с которых свисали веревки и цепи. А в их объятиях колыхались на ветру скелеты и высохшие трупы приговоренных. Когда дул ветер, скелеты впадали в амок, танцевали, сплетались в своих игрищах, звеня и тарахтя. Порой любовный их стук и стоны долетали аж до парижских стен.

Под каменным возвышением находился обширный подвал, подземелье, ведшее не пойми куда и, как подозревали некоторые, соединенное с парижскими катакомбами. В эти подземелья подручные палача всякий день бросали тела мошенников и воров, снятые с парижских виселиц. Свежие трупы смешивались с костьми давнишних казненных и скатывались по ступенькам в мрачную бездну. Сюда же бросили и тело Маргариты Гарнье, а Вийон хотел подкараулить подле него Дьявола.

Испытывая потребность сходить до ветру, поэт отлил на останки повешенного прошлой весной ремесленника. Потом вытер пальцы о короткий плащ и двинулся в сторону затворенной решетки. Некогда это было неприступное препятствие. Однако теперь прутья изъела ржавчина, часть их выломали грабители тел, поэтому Вийон без труда протиснулся сквозь щель и двинулся по лестнице в подземелье, откуда поднимался трупный смрад гнилой плоти и разложения. Поэт прикрыл рот и нос намоченным в уксусе платком, зажег небольшой фонарь и прикрепил его к поясу, чтобы освободить руки. Нащупал на боку рукоять баселарда[17]. На спине коснулся и оголовья чинкуэды[18]. Шутки закончились. Его ведь ждала встреча с убийцей. Он миновал первое тело – вонючий, разодранный труп. Шагая по костям, отбросил ногой череп, тот покатился со стуком вниз.

Худая смерть, изображенная на рельефе одной из колонн, что поддерживала потолок, приглашала его на танец. Другая грозила косой. Скелеты следили за ним каменными глазами. Свивались на рельефах и на полу. Одни разбитые и поломанные, другие – предающиеся любовным утехам.

Поэт прошептал:

Разлагающийся труп разбойника глядел на него черными пятнами глаз. Крысы разбегались при виде света, одна из них застряла во внутренностях мертвеца, пищала испуганно, пытаясь вырваться на свободу. Вийон шел. Словно Данте, проходящий последний круг ада; словно Прометей, несущий огонь. Осматривался, но нигде не мог найти тела Маргариты Гарнье.

А потом случилось нечто, отчего волосы его встали дыбом. Когда он свернул в боковой коридор, заметил тело с петлей, обернутой вокруг головы. Над трупом склонялись две темные формы, слишком большие, чтобы оказаться крысами-переростками. Когда увидели человека с фонарем, бросились в темноту.

Вийон замер. Он неоднократно слышал легенды о том, что подземелья Монфокона обитаемы, но не верил таким россказням. Якобы в этих забытых подземельях гнездились люди, которым не хватило места даже в воровской иерархии Трюандри. Старые нищие, прокаженные, безумцы, проститутки, из тех, что были старше собора Богоматери, чудовища – проклятые плоды дьявола и колдуний да тех содомитов, что уестествляли животных. Когда же он добрался до тела, почувствовал, как холодеет его кровь. Труп был обгрызен. Он увидел следы зубов на гнилом мясе, разбитые ради костного мозга кости, выдранные из тела лучшие куски мяса и жира.

Он пошел дальше, а некий абрис шевельнулся под стеной. Это вовсе не был покойник. Согбенный нищий полз на обрубках рук и ног – наверняка отрубленных палачом. Оборванец, неразборчиво бормоча, бросился на Вийона, но поэт уклонился от удара культей.

Следующее существо было побольше… Собственно, было их двое. Две головы вырастали из одного тела. Вийон никогда не видывал ничего подобного.

– Э-э-э… э-э-э, – забормотал безногий калека, таща за собой труп по полу.

Становилось их все больше. Сидели они под стенами, иной раз переворачивали кости и человеческие черепа. Огромное создание с бесформенной изуродованной головой и шишковатыми наростами на суставах гневно рявкнуло на пришельца. Какой-то нищий вцепился зубами в полу его плаща. Кто-то ухватил за ремень, перекинутый у поэта через грудь.

Вийон молниеносно потянулся к левому боку. Баселард, выхваченный из ножен, свистнул, клинок описал свистящий полукруг и пал на первую из голов.

Поэт повернулся и быстрым движением отрубил руку, уже ухватившуюся за его кошель. Ладонь упала на камни, пальцы разжались и задрожали. Вор раскидал толпу уродов. Рубанул с размаху, распарывая чье-то брюхо. Повалил визжащего лысого уродца, одним быстрым ударом раскроил ему челюсть, перепрыгнул безногое и безрукое тело, что скалило острые окровавленные зубы. А потом прыгнул на лестницу и сбежал на следующий круг ада.

Тут, как ни странно, было светлее. Свет луны проникал в отверстия под сводом, сквозь щели в меловой скале над подземельем. Вийон пошел медленнее. Остановился.

Тело Маргариты Гарнье лежало в просторном куполообразном зале. Возлегало на куче берцовых костей посреди помещения. Поэт узнал умершую по расхристанной рубахе, в которой она и повисла на веревке. Подошел ближе, осторожно притронулся к холодному плечу, с трудом перевернул труп на спину…

Ее лицо было черным!

В полумраке видны были пятна на лице покойницы. Из груди поэта вырвался стон… Убийца успел первым!

Сильные пальцы схватили его за шею сзади. Вийон дернулся, в ноздри его ворвался запах горелой плоти и кожи. Противник, крепкий как дуб, поволок его назад, усилил хватку, намереваясь сломать ему шею. Вийон крикнул, фонарь выпал у него из руки.

«Колетт! – мелькнуло у него в голове. – Колетт… Я тебя люблю».

Нападавший поволок его еще дальше, как видно, удивленный, что жертва до сих пор жива. Поэт только того и ждал: не сопротивлялся, но откинулся всем телом назад, опережая намерения душителя. Оба они полетели в темноту, неизвестный ударился спиной о стену, а когда левая рука Вийона нашла рукоять чинкуэды, он выхватил оружие из ножен и наискось ткнул туда, где – как он полагал – находилось сердце убийцы…

Нападавший взревел от боли, хватка на шее поэта ослабла, и тогда он молниеносно согнулся вперед, кувыркнулся, перекатился через плечо и вскочил на ноги. Ворот его кафтана разошелся, обнажив шею и железный обруч венецианских преступников – верную защиту от шнура гарроты.

Вийон схватил баселард. Из-под стены на него надвигался истекающий кровью гигант в кожаном кубраке и шапочке. Громко дышащий, раненый и разъяренный…

…парижский палач Петр Крутиворот!

У Вийона было такое чувство, словно его поразила молния. Он ожидал встретить тут кого угодно. Даже Робера де Тюйера, заместителя прево Парижа. Даже своего мэтра Гийома… Но не этого рукосуя, ночной кошмар преступников и колдуний, того, кто так умело ломал ведьмам шеи на глазах у толпы…

– Эй, мэтр Петр! Ты сменил профессию?

Отскочил и заслонился баселардом. Петр Крутиворот не спеша поднял с земли длинный палаческий меч, покрытый узорами из колес и виселиц.

– Потанцуем? – ядовито прошипел Вийон. – Спляшем, как женишки конопляной вдовы!

Палач махнул мечом над головой и ударил сильно, по горизонтали.

В сознании Вийона мелькнула картинка, в которой его голова уже слетела с плеч, уже покатилась во мрак комнаты. Он нырнул под клинок. Палаческий меч со свистом рассекал воздух. Разминулся с ним на волос, на три пальца.

Крутиворот ударил снова. На этот раз с замаха сверху. Вийон ушел в последний миг, отскочил в сторону, и тогда палач гневно зарычал и, рванув меч, рубанул наискось снизу вверх. Ударив, сделал пару шагов…

Вийон уклонился от меча. Палаческий инструмент ударил в стену. Палач схватил рукоять двумя руками, чтобы нанести еще один убийственный удар, но клинок не шевельнулся! Застрял в стене на добрых три дюйма.

Сейчас! Вийон рванулся вперед, пытаясь хлестнуть палача по шее. Замахнулся, потом подтянул клинок и вместо того, чтобы рубить, – ткнул в сердце!

В последний миг! В последний миг палач ухватил клинок обнаженной рукой и изменил его направление. Баселард воткнулся в грудь, но неглубоко. Палач взвыл от боли и ударил Вийона левой рукой. Удар ладони, большой, словно мельничный жернов, отправил поэта к противоположной стене.

Вийон ударился головой о камень, рухнул между костями. Оружие выпало у него из рук. Но Петр Крутиворот на него не бросился! Вырвал баселард из раны, отбросил окровавленное оружие, застонал, осмотрелся, скорчившись, брызгая кровью из ран, и поплелся в сторону коридора. Вийон вскочил и выругался. Фонарь погас, зал освещали только полосы лунного света. Поэт подхватил клинок и тоже прыгнул в коридор.

Но он не знал, в какую сторону побежал палач!

Стоял, тяжело дыша и охая, а потом заметил в лунном свете несколько темных пятен на полу. Затем увидел небольшую лужицу крови, потом – след руки на колонне. Цепочка темных капель тянулась в сторону зала, откуда шел свежий воздух. Это был след. След, тянущийся за раненым убийцей.

Вийон окинул взглядом зал и тело Маргариты Гарнье, но, кроме палаческого меча, не нашел тут ничего.

Вытер клинок баселарда о рубаху мертвой и двинулся по кровавым следам.

Башня в Тампле

След вел его к стенам славного города Парижа, выстроенным ста годами ранее, Карлом V. В конце концов Вийон оказался у городского рва, неподалеку от ворот. Издалека видел он над стенами четыре остроконечных башенки и стройный шпиль донжона Тампль, старого замка тамплиеров, в котором нынче, спустя век после того, как Жак де Моле сгорел на костре, располагались родосские кавалеры – лишь тень той силы, коей некогда обладал орден Рыцарей Креста.

Ров пересох. В этом году царила жара, и поэтому вода, вонючая от мусора и разлагающихся трупов, превратилась в трясину, покрытую ряской, грязью и гниющими объедками. Вийон не раздумывая соскользнул по склону вниз и перебрался через вонючее болото. Прямо перед собой на стене увидел кровавый след… Потом еще один. Все они вели вдоль куртины к одной из башен. След обрывался у ее основания. Но быстрый глаз вора приметил, что рядом с последним пятном крови видна щель. Он осторожно просунул туда клинок, и, когда нажал, кусок стены отошел, открывая узкий проход.

Вийон вошел внутрь. Не знал, что увидит в башне. Легион дьяволов? А может, Петра Крутиворота и его помощников с топорами в руках? За узкой остроконечной аркой была лестница, круто уходящая вверх. Поэт поплотнее запахнул плащ и зашагал по ступенькам.

Первое лицо он увидал между этажами. Оно смотрело на Вийона каменным взглядом. Было это лицо молодой женщины, с венцом кос, уложенных вокруг головы. Лицо гордое и бледное, с высоким лбом и полными губами, обещавшими роскошь поцелуев.

А потом лиц становилось все больше. Смотрели со стен, грозно взирали с потолка, провожали взглядами, пока он восходил к тайне, что ждала его на вершине. Лица были разные, как бывают разными люди в большом городе. Старые и молодые. Глупые и умные. Искаженные безумием, возбужденные от гнева, ярости и плохо скрытой похоти. Но ни одно не казалось лицом трупа. Всех их оживил талант неизвестного резчика. Задыхаясь и обливаясь потом, поэт добрался наконец до последнего этажа. Встал перед завесой из тонкой кожи. Сжал ладонь на баселарде.

Это была комната на вершине башни. С подоконников узких бойниц взлетели вороны. Огромная их стая обсела было все щели башни. Теперь птицы с шумом летали вокруг нее.

Лица смотрели на него отовсюду. Были их сотни, тысячи. Вмурованы они были повсюду: в потолок, в кирпичные пилястры и ребра на стенах, в арку двери и даже в каменный пол. Вийон поймал вдохновенный взгляд мастера Леве, склонившегося над новой книгой. Невинный взгляд Колетт, безбожный – жака, взгляды шлюхи, священника, рыцаря… Глаза всех убитых Дьяволом… Возможно, он убивал давно, долгие годы, а последние жертвы были лишь началом конца, увенчанием Аллегории Вознесения.

Посредине комнаты стояло несколько каменных блоков. И незаконченная статуя, изображавшая человека в оборванном плаще, с мечом и стилетом у пояса. У скульптуры не было головы. Рядом стояла лохань с застывшей известью. Дальше – свечи и зеркало да пентаграмма, выведенная мелом на полу. Под стеной Вийон заметил ложе с разбросанной, сбитой постелью. Ему показалось, что на ней еще виден абрис двух обнаженных сплетенных тел, мужчины и женщины. А неподалеку от поэта стоял крепкий дубовый стол, на котором валялись молотки, долота, кусачки и какие-то листки бумаги.

А подле стола…

Подле стола, опершись подбородком о столешницу, обернувшись к нему спиной, застыл широкоплечий мужчина в кожаном кубраке. Петр Крутиворот.

Он не двигался.

Вийон осторожно прибизился сбоку, обошел палача, держа в одной вытянутой руке обнаженный баселард, в другой – чинкуэду. Когда увидел лицо мучителя, опустил оружие.

Петр Крутиворот был мертв. Смотрел куда-то в пространство широко раскрытыми глазами, а из груди его торчал острый итальянский стилет.

Вийон догадался, что случилось. Раненый палач зашел в комнату, а тут его ждал некто, воткнувший стилет прямо в сердце и сбежавший, оставив новую загадку.

Убийц было двое.

На столе лежали бумаги. Большой лист пергамента, прижатый железной маской. Железная маска. Череп, который надевают на голову. Поэт поднес маску к лицу. Попытался взглянуть сквозь вырезанные отверстия. Внутри пахло воском. У Вийона вдруг подкосились ноги. Он уже знал, ощущал, что должны были чувствовать жертвы, когда из них уходила жизнь. Внезапно он почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Кто-то, кто сейчас защелкнет маску у него на лице!

Он отбросил череп прочь и развернулся на пятках. Маска с лязгом покатилась по полу. А позади него… Позади него никого не было.

С помощью этого устройства делались слепки лиц! Он сразу понял, отчего у жертв были синие лица. Расправившись с жертвой, убийца надевал на труп железный шлем и вливал воск, чтобы снять посмертную маску… Но зачем? Почему?

Он взглянул на лица, смотревшие на него со стен и из углов зала. Неужели Дьявол убивал, чтобы украсить свою мастерскую? Нет, это бессмысленно.

Под маской что-то лежало. Пергамент, по которому вились линии, переплетались, образуя розетки и сложные конструкции. Только спустя какое-то время, когда глаза его привыкли к трепещущему свету факела, он понял.

Это был план. План собора.

Храм стремился ввысь, большой и величественный. С двумя большими башнями и одной маленькой сигнатуркой на пересечении нефа и трансепта. Огромные дуги окон соединялись вверху, под облаками, а стройность их форм подчеркивали стильные розетки и разноцветные витражи, напоминавшие глаза, глядящие во все стороны света. Огромные колонны тянулись к остроконечным крышам, украшенным целыми рядами маскаронов и ощеривших зубы горгулий, карнизами и башенками.

Собор… Еще одна загадка, которую предстояло разгадать.

Настоящий убийца убил своего помощника – палача, который провалил засаду в подземельях Монфокона, и оставил для поэта головоломку. Вийон заметил в углу лестницу, ведущую на крышу. Взобрался по ней и оказался на узкой кладке, опоясывающей шпиль башни. Выглянул с балкона на ночной Париж, освещенный лунным светом. На город грязи, нечистот, злобных толп, нищих, бедности и шелков, говна и золота и вшивых мазанок. Небо над его головой было бездной, освещенной лишь луной: далекой, нереальной и недостижимой, словно Ультима Туле. Внизу, под ногами поэта, за убегающими вниз террасами и контрфорсами башни, виднелись высокие шпили замка Тампль, а за ними – островерхие крыши домов, лабиринты улочек, что заканчивались у Сены, подле домов у мостов, ведущих на остров Сите и к собору Парижской Богоматери.

Но на плане был изображен не дом Марии. Были там другие башни, другие украшения, окна другой формы. Черт побери, это был совершенно другой собор!

Вийон обводил взглядом море домов, ища строение, которое выглядело бы как эта громада на пергаменте. Когда к западу от острова Сите он увидел мрачный колосс, встающий над лабиринтами мазанок и домиков, он содрогнулся. Собор… Новый собор, о существовании которого он не слышал. Он выстреливал в небо, словно колонна, соединяющая грешную, грязную землю с далекими небесами. Ах, почувствовать бы себя ангелом и полететь к собору над ночным городом. Свет луны отражался от свинцовых оплеток окон, розеток и витражей здания, выхватывал из тьмы вереницы горгулий, бесов и маскаронов, опоясывавших башни. На вершине одной из них горел красный огонек – слабая вспышка либо отсвет факела. Кто-то был в соборе. Поэт понял, что убийца оставил ему след. Ему нужно пойти по этому следу, чтобы найти решение этой загадки.

Ждать больше нечего. Он сбежал вниз, нашел вторую лестницу – на этот раз с внутренней стороны стены – и спустился на уровень парижской мостовой. И быстро зашагал крутыми улочками квартала Тампль. Шел в сторону Гревской площади, неподалеку от которой он и видел таинственный собор. Миновал аббатство и каменную церковь Святого Мартина, потом свернул в улочку того же святого, заставленную лавками, забитую повозками, тележками и двуколками, туда, где в многочисленных мастерских днем работали литейщики, отливая колокола и пушки. На пересечении с улочкой Бурж-л’Аб увидел собор снова. Тот величественно вздымался над крышами старых домов, где-то между Гревской площадью и Лувром – или, может, чуть ближе к улице Святого Гонория?

Он потерял его из виду, войдя в заулок улицы Бобур и прикрыв нос краем плаща, поскольку здесь, под стенами разрушенных домов, народ справлял нужду. На улице стояли шлюхи. Расступались перед поэтом, посылали искушающие улыбочки. Некоторые были молоды и красивы, однако взгляд поэта скользил в основном по старым, затраханным проституткам, размалеванным и скалящим рты, зияющие дырами от выпавших зубов. Они кричали ему, дергали за плащ, гладили по волосам, по набитому гульфику. Были среди них и раскрашенные мальчики, мужчины, переодетые в женское платье, содомиты в гладко выделанной коже, карлики и карлицы, делающие непристойные жесты.

Вийон всей грудью вдыхал вонючий, испорченный запах Парижа, города распутства и нищих, дворцов и халуп, церквей и замков. Вышел на улицу Менестрелей, а потом узкими переулками добрался до Кенкомпуа, где размещались лотки и мастерские шлифовальщиков и золотых дел мастеров. Тут он снова увидел собор – тот выстреливал в небо чуть левее, ближе к Сене, далекий, гордый и живописно-прекрасный на фоне грязных мазанок. Вийон миновал улицу Ломбардов; около церкви Сен-Жак-де-ля-Бушри спрятался от патруля городской стражи, потом вошел в парафию Святого Медерика, пройдя мимо Байё и Кур-Робер, где тоже стояли шлюхи, а в подворотнях и сараях платная любовь расцветала пышнее яблонь в мещанских садах. Из тьмы Вийон вынырнул у церкви Сент-Оппортюн, неподалеку от Сите, и угодил в море грязи и конского навоза, покрывающих де-ля-Сонри около старой солеварни. Этой весной, во время паводка, тут потонули две лошади.