Вскоре митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим обратится к насельникам Свято-Пантелеимоновского монастыря: «На вашу долю выпал нелегкий жребий подвизаться в обители Святого Великомученика Пантелеимона в один из труднейших периодов ее истории. Численно умалились вы, но подвиг ваш от того стал еще выше пред Богом. Ваши благочестие, веру и ревность о славе Божьей трудно выразить на бумаге языком человеческим… Примите от православных людей Отечества вашего благодарный поклон».
«Радости вашей никто не отнимет от вас!»
Так о чем же плакал на камнях Эгейского моря, в земном уделе Царицы Небесной, иеромонах Ипполит? Наверняка не только о России…
Людей по-прежнему терзают необъятность вечности и ужас смерти. Мы взяты из земли и обречены опять лечь в землю, каждый в свою могилу, со всеми нашими устремлениями, долгими вереницами мыслей и чувств, порывами души и привязанностями сердца. Трагедию падшего человечества постигали Гомер и Шекспир, Александр Пушкин и Константин Леонтьев. Но в гораздо большей мере трагедию уязвленного, искалеченного грехом человека познали совершенно неведомые миру избранники. Их поднятые из земли черепа и кости сложены вместе, голова к голове и плечо к плечу, в афонских монастырях. Афонская мудрость состоит в том, что, если три года спустя после погребения человек истлевает, значит, земля принимает тело, а Бог милует душу. Ведь люди Богу милы. Но грех разделяет нас.
Вселенский стон потомков Адама, во все времена бессильных перед страданиями и смертью, слышал отец Ипполит и плакал о мире, и молился за целый мир. Не потому ли потом он так чутко, с таким внутренним трепетом всматривался в каждую живую душу? Не потому ли так скорбел, обращаясь к собратьям, избранным во священство, к пастырям стада Христова: «Как мы не понимаем людей!»
Не понимаем, потому что в нас нет любви. А отец Ипполит понимал, потому что любил и страдал.
По учению преподобного Силуана Афонского, «брат наш есть наша жизнь». За любовь к брату приходит любовь Божия. Через любовь Христову брат становится частью меня и больше – мною самим. Великая заповедь «Возлюби ближнего, как самого себя» – не этическая и не эстетическая норма. В слове как раскрывается вовсе не мера любви, а онтологическая общность судьбы. Страданий, слез и радости о Христе воскресшем и отершем слезы с глаз Своих верных рабов и друзей. Плача, мучения, смерти и тления больше не будет под обетованным новым небом, на новой земле…
А пока?
«Пока “блаженны миротворцы”, ибо здесь неизбежны распри…
“Блаженны алчущие и жаждущие правды…” Ибо правды всеобщей здесь не будет… Иначе зачем же алкать и жаждать? Сытый не алчет. Упоенный не жаждет.
“Блаженны милостивые”, ибо всегда будет кого миловать: униженных и оскорбленных кем-нибудь (тоже людьми), богатых или бедных, все равно – наших собственных оскорбителей, наконец!..
Так говорит Церковь, совпадая с реализмом, с грубым и печальным, но глубоким опытом веков».
«Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Но прежде еще много будет пролито под солнцем слез.
Потому что не торжество любви и правды на этой земле обещают Христос и Его апостолы. «Напротив того, нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре, ибо близость конца должна совпасть с последними попытками сделать всех хорошими христианами…»
«Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба… и не избегнут» (1 Фес. 5:3).[2 - Константин Леонтьев, русский философ.]
Не о тех ли заблудших душах, которые не захотят любить ближнего, не пожелают жить со Христом, чтобы Он освятил их, плакал отец Ипполит…
«От многих страданий мира плачет монах, – проповедовал Силуан Афонский. – Так плакал Адам о потерянном рае… О любовь Господня! Кто познал Тебя, тот неустанно ищет Тебя, день и ночь кричит: «Скучаю я по Тебе, Господи, и слезно ищу Тебя. Как мне Тебя не искать? Ты дал мне познать Тебя Духом Святым…» Велика была скорбь Адама по изгнанию из рая, но когда он увидел сына своего Авеля, убитого братом Каином, то еще большей стала скорбь его, и он мучился душою и рыдал, и думал: «От меня произойдут и размножатся народы, и все будут страдать и жить во вражде и убивать друг друга». И эта скорбь была так велика, как море, и понять ее может только тот, чья душа познала Господа и то, как много Он нас любит», – заключает мысль старец Силуан. И добавляет уже от лица Адама: «Вы не можете разуметь моей скорби, ни того, как рыдал я о Боге и рае. Слезы мои текли по лицу и мочили мне грудь и землю; и пустыня слушала стоны мои. Меня терзали злые мысли; меня опаляли солнце и ветер; меня мочил дождь; меня мучили болезни и все скорби земли, но я все терпел и крепко уповал на Бога.
И вы несите труды покаяния: возлюбите скорби, иссушите свои тела, смирите себя и любите врагов, чтобы вселился в вас Дух Святой, и тогда познаете и обретете Небесное Царство… Ныне от любви Божьей я забыл землю и все, что на ней, я забыл даже потерянный мною рай, ибо вижу славу Святых, которые от света лица Божия и сами сияют, подобно Ему».
В России тогда не учили так смело. В России господствовал иной дух. И для схиархимандрита Илия (Ноздрина) учение Силуана Афонского в то время стало откровением.
Схиархимандрит Илий, в то время в мантии – Илиан нес послушание в исторически знаменитом скиту Свято-Пантелеимоновского монастыря, на Старом Русике, с 1976 года в течение более чем десяти лет. Старый Русик, с которого начинался наш монастырь и где созерцал Бога преподобный Силуан, уже в этом веке представлял собой более чем уединенное, скрытое в горных ущельях жилище единственного монаха. Забитый досками прекрасный храм с большой иконой Великомученика Пантелеимона над заржавевшим навесным замком при входе да несколько наглухо заколоченных гостиничных и монашеских корпусов, напоминавших о его былом величии. Впрочем, многое остается невидимым, недоступным непосвященному взгляду.
– Он до сих пор грустит об Афоне, до сих пор старца Илия ждет его святогорская келья, – откровенно ответила на наш вопрос оптинская монахиня Христина, духовная дочь схиархимандрита Илия, – старчество – это такой крест… Преподобный Нектарий Оптинский, когда после Октябрьского переворота Оптину разогнали, имел желание уединиться, уйти в затвор. Но ему с Небес явились оптинские старцы и сказали: «Если ты оставишь свой народ, то вместе с нами не будешь». Это как будто сказано об отце Илии. Замены ему нет. Он нужен России как ветер «духа хлада тонка» со Святой Горы, это дух Божий, который и есть любовь. Люди объединяются в духе любви под небесным покровом каким-то определением свыше. Афонских старцев соединило Знамение милости Божьей Матери, недаром они особенно почитают эту Ее икону. Их сочетала и любовь к преподобному Силуану Афонскому, они молитвенно обращались к нему на протяжении долгих и трудных лет жизни на Святой Горе.
Монахиня Христина прочитала письмо схиархимандрита Илия архимандриту Софронию (Сахарову), автору всемирно известной книги «Старец Силуан. Жизнь и поучения». Вот несколько отрывков из этого письма:
«Я родился в 1932 году и думаю, что начал молиться с трех лет, – писал отец Илий. – мои родители и деды – из верующей среды, но от них я если и получил духовное воспитание, то только косвенно. Было время, когда мирской ветер увлек меня с прямой дороги веры и спасения. Провидение Божие послало мне человека, который поддержал в периоды опасные.
Ныне в Оптиной пустыни исполнилось мне 60 лет, а духовно, думаю, только начал ходить. Вы, дорогой старец, взошли на высоту, с которой смотрите в бескрайнюю безвременность. Господь много дал Вам знать и испытать. Признаюсь, что с 1967 года, когда мне попала в руки книга «Старец Силуан», я как-то сразу поднялся на ступень духовную и, так сказать, прозрел. С того времени эта книга служит мне верной подругой.
На Старом Афоне мне много приходилось принимать паломников и всяких людей, прибывших в Свято-Пантелеимоновский монастырь. Показывать им храмы, выносить мощи святых. Могу констатировать, что еще до прославления старца Силуана многие почитали его как святого. Я весьма благодарен тому обстоятельству, что именно Вы, дорогой отец Софроний, очень много сделали не только ради чести старца Силуана, но, главным образом, совершили дело укрепления веры и спасения многих. От всех, кто читал Вашу книгу, я всегда слышал только положительный отзыв. И, сказать откровенно, не просто положительный, а и с подчеркнутой любовью к книге…».
В письме – великое смирение известного по всей России старца Илия перед духовным авторитетом автора книги «Старец Силуан». Так насколько же велик сам «русский простец» Силуан Афонский!
Блаженны омывшие камни земли и волны морские слезами в полночной тиши, в глубокой тайне от мира. Они утешаются в неприступном свете, и радость их совершенна.
«Ангел мой»
Старец Ипполит очень редко говорил об Афоне. Может быть, потому, что никто его и не расспрашивал всерьез. Теперь уже не поможешь делу. Но, возможно, в этом было нечто промыслительное, имелась веская причина, по которой архимандрит Ипполит не оставил потомкам «писем о Восточных делах»? Свидетельствовать о переломном моменте в истории православия должен был кто-то иной. Вероятно, тот, кому Господь доверил судьбы русского монашеского братства на Афоне, на ком лежал тяжелый крест ответственности за успех русской миссии на Святой Горе. Речь идет о друге и сомолитвеннике отца Ипполита архимандрите Авеле (Македонове), который почил через четыре года после смерти отца Ипполита, в 2006. «Когда я жил на Афоне, мог всем поделиться с отцом архимандритом Авелем, мы хорошо понимали друг друга», – сказал однажды архимандрит Ипполит.
…Когда я, автор этих строк, побывал на Святой Горе, мне вспомнился удивительный монастырь в рязанских раздольях. Его небесный покровитель, Апостол Любви Иоанн Богослов, явился беспощадному монгольскому завоевателю Батыю: «Если хоть один твой воин причинит зло моей обители, знай, что погибнешь и ты, и все твое войско». В знак неприкосновенности монастыря Батый оставил в нем свою ханскую золотую печать. И долго еще племена кочевников не смели приближаться к обители, хранившей на иконе Иоанна Богослова «оберег» великого воина.
В конце XX века монастырь лежал в руинах после нашествия не способных уразуметь уже никакие предупреждения свыше варваров нового времени. Но возродился он в прежнем и даже большем великолепии, с афонским уставом (чего раньше не было) – молитвами архимандрита Авеля, который благодатно сочетал в себе строгость наместника и милосердие духовника обители. Именно такое сочетание принято на Афоне и считается там лучшим способом управления монастырями… Иоанно-Богословский монастырь восстал из пепла и превратился в один из мощнейших духовных центров новой России.
С архимандритом Авелем мы познакомились зимой 2004 года, когда приехали вдвоем с фотокором Дмитрием Фомичевым в обитель Иоанна Богослова хотя бы что-нибудь узнать об афонском периоде жизни отца Ипполита. В то время перспектива поездки на Святую Гору вырисовывалась лишь в мечтах. Но отец Авель нас благословил… с игуменского трона главного собора Иоанно-Богословского монастыря. И путешествие на Афон неожиданно состоялось.
Внешне непохожий на русскую обитель на Святой Горе, Иоанно-Богословский монастырь в духовной жизни стал подобием Свято-Пантелеимоновского. Византийский стиль, не господствующий, но очевидный, очень много мощей со Святой Горы, особенное молитвенное почитание Божьей Матери… Разве что холодно было, помню, не по-афонски: крещенские морозы, ледяной ветер. Из окон дома отца наместника открывался вид на заснеженные рязанские просторы.
– Приплывали морем эмигранты на Святую Гору, – вспомнил далекое прошлое архимандрит Авель. – Помню графа Шереметева на яхте. Отнесся к нам, монахам из Союза, более чем высокомерно, я бы сказал, поначалу даже с презрением: понаехали, мол, коммунисты в русский монастырь. Приняли его несмотря ни на что радушно. Библиотеку показали. Библиотека большая в Свято-Пантелеимоновском, ветхозаветные древности имеются. В трапезную пригласили, там читали за обедом жития святых по-русски. Когда его провожали, на монастырской пристани граф неожиданно встал на колени и … руки мне стал целовать. Да как целовал-то и как плакал! Чуть не навзрыд: «Я здесь на родине своих предков». Вот тут я почувствовал, как велика Россия! Русские разговоры, обычаи, простота. Дух русский велик.
Доафонская жизнь архимандрита Авеля в чем-то самом существенном очень похожа на жизненный путь отца Ипполита. Да, жили так, сказать по правде, далеко не все. Но, может, потому они и любили, и понимали друг друга, что крест служения Богу и ближнему был для них обоих одинаково желанным.
– Я тогда иподьяконствовал в Рязани у старца-архиепископа Димитрия (Градусова, в великой схиме – Лазаря), – рассказал историю своей юности отец Авель. – За четыре километра в церковь пешком ходил. Родители мои умерли в 1943 году. Мне тогда было 16 лет. А владыка Димитрий меня как будто усыновил… Шла война. Одно горе кругом. Того убили, этот без вести пропал. Смерть стучалась в каждый дом, и я не стал никого тревожить своей бедой. А у меня оставалось два младших брата и две сестры, самому маленькому – три годика. Помню, как тогда в храме владыка взял меня за подбородок: «Ты чего же, ангел мой, не говоришь, что Господь твоего папочку-то взял?» У меня слезы так и покатились по лицу. А он: «Не плачь, ты радуйся. У кого Бог берет, тому Сам заменяет. Теперь тебе Бог и отец, и мать. Ты самый счастливый человек». Я и утешался этим. В 18 лет владыка меня постриг в монахи и рукоположил в сан. Он меня очень любил. Но не только ко мне он так хорошо относился. Его секретарем стал мой друг иеромонах Никодим (Ротов), как и я, рязанец, а я тогда уже на приходе служил… И однажды владыка Димитрий нам с ним нечто особенное приоткрыл: «Не думайте, что вы случайно познакомились. Вас Царица Небесная избрала и соединила, а мне вас препоручила». Так мы и росли под его крылом. Я просился у него в Киев съездить, владыка мне отвечал: «Ангел мой, сиди дома, сиди дома, будет тебе и Киев, будет тебе и Афон…» Он все предсказал, что потом сбылось. Отцу Никодиму владыка благословил учиться в духовной академии, а мне прямо-таки запретил, хоть я и очень желал: «Владыка, так мне хочется о Боге больше знать…» – «Тебе нет благословения Божьего и моего благоволения на это нет». И добавил: «Ангел мой, придет время, к тебе академики будут приезжать за советом, и Господь превознесет тебя так, что твои собратья будут тебе завидовать… Знаешь что, – и он кивнул в сторону отца Никодима, – у него будет такое послушание, трудное и ответственное, что ему некогда будет помолиться за себя. А ты молись, молись за него, как за самого себя, больше, чем за себя! А ты, – он посмотрел на отца Никодима, – ты береги Авеля, как зеницу ока! Потому что в нем – вся твоя сила».
…Хрущев грозился «показать по телевизору последнего попа». Отец Авель в это время служил в Ярославской епархии. В областной газете о нем опубликовали статью на весь разворот: «Шарлатан ХХ века». Мол, безбожник и аморальный. Временно управлявший епархией тяжелобольной владыка Исайя (Ковалев) воспринял эту циничную клевету со слезами. «Владыка, а что же вы плачете?» – спросил отец Авель. «Вот, почитай» – «Что, смертный приговор? Я не боюсь. Вы, ради Бога, только не сопротивляйтесь им. Вы больной человек, выбросят вас на улицу, куда вы пойдете? А меня отпустите с Богом домой в Рязань» – «Но тебе же после этого нигде не дадут служить. Работать тоже не дадут» – «Я знаю. Но я воспитал двоих братьев и двух сестер. Уж они мне с голоду умереть не дадут. Совесть у них есть, каждый мне в день по куску хлеба даст, на завтрак, на обед, на ужин – я и проживу. А четвертый кусок-то всегда найдется кому отдать, такому же нищему, как и я».
Отец Авель уже удостоился «боевого крещения». В 1950 году, еще при Сталине, ему предписали покинуть Рязань в 24 часа…
– Они надеялись, что я озлобился на советскую власть и вот-вот примкну к «врагам рабочего класса». Но я все воспринимал как волю Божью. Всегда жил счастливым человеком и никому не завидовал. А когда мне все-таки разрешили входить в алтарь, это была несказанная, величайшая радость! Тяжело было не служить. Мне советовали публично отречься от Бога, чтобы устроиться на работу. Я отвечал, что никогда не отрекусь от Того, Кого я любил и люблю.
Когда отец Авель исповедовал перед безбожниками свою веру, архимандрит Никодим по Божьей милости стал владыкой, он занял пост председателя Отдела внешних церковных сношений. Его возможности на далеких широтах земного шара промыслительно оказались весьма велики.
– Мы наконец-то встретились, – поделился нахлынувшим чувством братской любви архимандрит Авель, – и, конечно, обрадовались друг другу. Вспомнили, как еще мальчишками мечтали найти духоносного старца, который нас пострижет в монахи; представляли себе, как выкопаем в земле пещеру – подальше от суеты – и будем в ней жить, чтобы никто не знал. Господь все дал, что хотели!
…Близилась полночь. «Старец, а старец», – позвал отца Авеля его друг (старцем часто его называл владыка Димитрий). «Чего ты?» – «А знаешь, я только что на Афоне был». – «Заснул, что ли?» – «Нет, наяву. Недавно вернулся».
И он рассказал, как ехал из Иерусалима в СССР через Грецию, как на афонской пристани Дафни встретился с благодатным старцем, игуменом монастыря Илианом, как узнал от него, что Свято-Пантелеимоновский вымирает, что самому «молодому» насельнику – семьдесят, а другим – под сто, и они лежат недвижимы… А греки ждут, когда все русские перемрут, чтобы взять монастырь в свои руки.
– Владыка Никодим обо всем доложил Патриарху и Синоду и активно начал собирать пополнение, – вспоминал подробности той эпохи наместник Иоанно-Богословского монастыря. – Предложил и мне уехать на Святую Гору. Нашлись люди, которые стали меня отговаривать. Я ответил так: «Если б рая не было, я, может быть, и не поехал бы с уже насиженного места. Но знаю, что рай есть, и что его не купишь, также по наследству он не перейдет. Рай мне Матерь Божия дает. Так как же я Ей откажу, если Она призывает: «Иди ко Мне и потрудись в Моем саду». Отвечу, что ли: «Не хочу, мне дома хорошо…»
Десять лет, с 1960 года, я ожидал визу! Свои проверяли на «благонадежность», как бы я там чего лишнего не сказал про то, как мы здесь живем, о «свободе Церкви в Советском Союзе». Греки опасались, что к ним коммунистов пришлют. Вот и исследовали с двух сторон. Я начал служить в кафедральном соборе в Рязани, потом стал его настоятелем.
Десять лет…
Пресвятая Богородица благословляет
С небольшого парома «Достойно есть», который переправляет паломников из приграничного Уранополиса на Святую Гору, открывается южный берег Афона. На этом берегу над морем возвышается Свято-Пантелеимоновский монастырь, пятая или шестая пристань… Арсана – морские ворота обители. Глядя с палубы корабля на этот неземной берег, всем сердцем начинаешь чувствовать: Афон таким и был тысячелетие назад. Тот же горный ландшафт, блики солнца на море, византийские стены, башни, кресты… Для того, кто хоть раз побывал на Афоне, он навсегда остается образом рая на грешной планете, чем-то совсем особенным, вне общепринятого времени земли.
Русский монастырь на южном берегу, где подвизался преподобный Силуан Афонский (кстати, в келье, которую, как утверждают, он занимал когда-то, жил одно время отец Ипполит). Глава преподобного Силуана в драгоценном ларце выставлена для поклонения в верхнем, Покровском, храме обители.
Покровитель монастыря Великомученик Пантелеимон в XIX веке явился афонскому старцу-греку с предупреждением: «Если в моем монастыре не будет русских – монастырь запустеет». К концу столетия число русских насельников обители увеличилось в сотни раз!
