Завтрак в ресторане отеля прошел в мрачной, гнетущей атмосфере. Теперь все прилетевшие из дальних регионов меняли по телефонам билеты и дату вылета, стремясь быстрее попасть домой. Но все же нас встретили и подтвердили: конференция, несмотря на тревожные новости, продолжится. Лишь регламент изменился, и сегодня постараются обсудить ключевые моменты и разногласия, чтобы не задерживать участников в Гавре.
Ко мне подошла сияющая Леночка с харизматичным Леней.
– Привет! Как спалось? Я как услышала вчера эти новости – дурно стало. У нас вчера мама с папой вернулись из Москаны, они говорят, там снова бунты, грабежи и вообще все, кажется, сошли с ума. В городе объявлен комендантский час. Ты представляешь, теперь в Москане всем управляет специальное подразделение ФОА – Федеральный отряд антитеррора, в столицу ввели весь его контингент. Папа сказал, что он сформирован только из полиморфов, причем самых сильных. Они с мамой ехали в аэропорт и видели, как их везли на военных машинах. Мама говорила, у них лица такие жуткие, будто они действительно звери…
– Не говори глупости, любимая. Они полиморфы, и этим все сказано, и бывают в таких ситуациях и местах, в таких переделках, от которых у человека волосы встанут дыбом. Естественно, это откладывает отпечаток на их лицах. А твоя мама – научный сотрудник и привыкла видеть вокруг себя лишь свои любимые папоротники и кустики…
– Лень, вообще-то моя мама с деркусом ламинис привыкла работать, а он ядовит и плотоядный, поэтому…
– Солнышко, я люблю тебя, и твоя мама – самая смелая женщина на свете…
Лена прилипла к мужу, обняв его с умиротворенной счастливой улыбкой. Я видела: все происходящее их тревожит, но тот факт, что они вместе, примирял их со всеми невзгодами.
– А где Натусик, Кир?
Нахмурившись, потерла виски, чувствуя, как сегодня здесь душно.
– Я позвонила ему утром, он сказал, что ему нехорошо из-за вчерашнего возлияния, и решил побыть в отеле до нашего отъезда.
– Я уверена, он смотрел новости и теперь боится высунуть нос из гостиницы…
Я хмыкнула, соглашаясь:
– Думаю, ты права, наш логистик чрезвычайно щепетильно относится к своему здоровью и внешности…
– А я думаю, в данной ситуации он прав. – Мы с подругой посмотрела на Леню, а он сверлил взглядом свою жену. И в его глазах я заметила тревогу за нее, глубокую любовь и нежность. Нахмурившись, он погладил ее по щеке и пробормотал: – Ты немного горячая, Лен. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Немного душновато, а так все хорошо…
– Знаете, Леонид, мне тоже здесь душно. Может, пойдем, выпьем чаю и плюшками побалуемся?
Решили – сделали, но уже через пару часов Лена почувствовала себя совсем неважно, и они с мужем уехали, пообещав позвонить вечерком.
Отсидев положенное время, я отправилась в гостиницу. Натусика не оказалось в номере, и я все сильнее нервничала. Уехать без него не могла, потому что мы вместе приехали на моей машине, осталось только заночевать в Гавре.
К ночи я не выдержала и позвонила Лене; трубку неожиданно взяла ее старшая сестра Зоя:
– Я слушаю!
– Э-э-э, Зоя… а можно Лену…
– Все кончено, Кир, все кончено… Мамы с папой уже нет, а Лена… Она в больнице умирает. Леонид тоже с ней и тоже заражен, они там вместе, как и всегда. Я тоже туда иду, Кир. Это снова началось… – я слышала, как Зоя рыдает, – мы все умрем, и уже ничего хорошего не будет…
Я похолодела, услышав новости, но, когда в трубке послышались лишь короткие гудки, мне стало страшно и больно. Остервенело набирала номер, но Зоя больше не брала трубку. Несколько раз попыталась связаться с Натусиком, но и он молчал. Сходила к администратору и попросила вскрыть его номер, чтобы удостовериться, что с ним не приключилось ничего страшного. В номере Натусика не было, но, скорее всего, он спешно покинул его, забыв некоторые мелочи. Меня отправил на конференцию, а сам сбежал домой, испугался.
Несмотря на его поведение, я успокоилась, убедившись, что он хотя бы жив и не валяется здесь мертвым.
Тем временем я и сама ощутила ухудшение состояния. И когда поняла, что у меня жар, и увидела знакомые красные пятна на лице, предвещающие скорое отслоение кожи, уже не сомневаясь и не тратя времени на сборы, отбыла в Тюбрин. И я знала: еду туда умирать. Мне лишь хотелось, чтобы это произошло в доме моих родителей, может, хоть таким образом я буду ближе к ним.
Последний час прошел на грани бреда. Температура поднялась до такого уровня, что в глазах стоял белесый туман, мешающий видеть. Слабость разливалась по телу, превращая мышцы в желе. Вела машину уже на автопилоте и все чаще замечала автомобили в кюветах или на дорогах, с раскрытыми дверями, а возле них лежали и сидели умирающие. Некоторые еще были живые, но уже не в состоянии вести машину, кто-то держал на руках близких, которым уже ничем не помочь. Кошмар царил вокруг, а смерть снова собирала свой урожай, и, судя по всему, он будет гораздо обильнее предыдущего.
Как я доехала – толком не помню. До кровати добиралась, судорожно срывая с себя платье, так жарко было. Кожа болела неимоверно, зверски ломило все тело. Издавая стоны от жара и боли, я чувствовала каждую косточку, каждый сустав и, кажется, даже слышала, как они хрустят. Кожа зудела и, уже впадая в беспамятство, я заметила ее белесые ошметки на пальцах. Ну что ж, мое время подошло к концу.
Я не думала, погрузившись в состояние на грани реальности, лишь чувствовала всем телом, как плавлюсь в огне лихорадки. Меня мучили жуткие видения: Сава приходил и звал с собой, потом ругался, обвинял в чем-то, мама с папой, наоборот, говорили, что мне здесь не место; и я должна вернуться; Лена весело смеялась, прижимаясь к Леониду; Натан просил прощения за побег и горько плакал о своей погибели. Странные сны-видения не проходили, и в них все чаще приходили, сменяясь чередой, разные малознакомые люди. Я привыкла к ним и в краткие моменты просветления сознания, когда меня хватало только на то, чтобы хлебнуть воды из бутылки, странным образом оказавшейся рядом на кровати, даже скучала без их компании.
Мне кажется, я с ними даже беседы или споры вела. Вот только о чем? А может, о самом главном? Просто я ничего не помню, а с каждым мгновением, украденным у смерти, помнила все меньше. И от этого становилось еще страшнее. Не хочу жить, как те несчастные, которые победили вирус, но утратили в этой борьбе самое главное – свою личность. Снова стать чистым листом я не хотела – слишком много я потеряю, или, точнее, слишком многих забуду. А моя бабушка часто повторяла: «Мы живы, пока нас помнят!»
* * *
Многоголосый шепот в ушах прекратился, а через некоторое время, насладившись тишиной и покоем, наконец почувствовала себя. Ощутила себя в пространстве, услышала, именно услышала тишину в квартире и смогла разлепить веки. Все мои чувства обострились до предела, впрочем, дали знать о себе и неприятные последствия. Вся кожа ныла и зудела, словно меня покусали тысячи насекомых, горло саднило от сухости. А в целом – будто меня всю ночь били-били и по каким-то обстоятельствам убить забыли.
Повернув голову набок, поискала глазами бутылку, она точно была. Я помню! Вожделенная бутылка оказалось на месте… пустой, более того, на ней обнаружились многочисленные следы зубов – выходит, это я драла пластик зубами.
Поднесла руку к лицу, с омерзением рассматривая свисающие лоскуты кожи, некоторые из них уже отвалились… Успокоило лишь то, что под этими жуткими последствиями болезни появилась новенькая, еще очень тонкая розоватая кожица. Чесалось нестерпимо, но, как взрослый человек, я понимала: если ее травмирую, то могут остаться шрамы.
Мое сознание все еще «плавало», не в состоянии зацепиться за главную мысль, лишь фрагменты появлялись на поверхности, подталкивая к действиям. Сначала пить…
Медленно встала с кровати, приложив массу усилий, постояла, пока прошли головокружение и тошнота. Сколько же я так провалялась? Похоже, не меньше пары дней. Желудок с громким воплем потребовал пищи. Надо добраться до кухни, пока он сам себя есть не начал. До кухни шла, сильно пошатываясь, но ускорилась, завидев бутылку с водой на столе.
В холодильнике обнаружились консервированная ветчина, сыр и еще пара полуфабрикатов. Я их даже разогревать не стала. Разодрав упаковку, голодной волчицей набросилась на еду, запивая водой, даже пот пробил от усердия. Быстро насытившись и чувствуя, что желудок скоро лопнет от переедания, решила полежать, но тут взглядом наткнулась на часы. Вспышка воспоминаний – и я медленно опускаюсь на стул позади себя.
Я пролежала в беспамятстве три дня; печально, но одновременно это означает, что я победила болезнь и приобрела иммунитет. Теперь мне ничего не страшно. Все еще не придя в себя от потрясения, добралась до дивана, прихватила плед и, накрывшись с головой, тут же уснула, но уже без сновидений и кошмаров. На кровать, изгвазданную непонятно чем, лечь не отважилась.
Снова пробуждение, но уже более привычное и в полном сознании. Полежала несколько долгих минут, вспоминая обо всем, причем очень тщательно, не упуская даже малейших деталей. Для меня это очень важно – помнить.
Дотянулась до журнального столика и, подхватив пульт от телевизора, включила. Все больше недоумевая, переключала каналы, но на экране лишь тишина и серая рябь, не предвещающие ничего хорошего. Наконец столичный городской канал обрадовал голубым экраном и знакомым лицом диктора. Но уже через мгновение я поняла: это единственное, что меня может обрадовать.
Небритый усталый диктор в потрепанном костюме сидел за знакомой каждому телезрителю стойкой в расслабленной или скорее обреченной позе и сообщал страшные факты:
– …Дорград, Цветауст, Радужный, Гавр и практически все города Россины пали ниц перед вирусом. Все еще поступают редкие сообщения от местных властей прямо нам в студию, но все твердят об одном: выживших не более двух процентов, и это в лучшем случае. Мы с оператором Корве будем вести эту передачу, пока в состоянии стоять на ногах. Граждане, сообщайте новости, возможно, кому-то в будущем это спасет жизнь. Москана умирает, запах смерти достигает даже десятого этажа, на котором расположена наша студия. Еще вчера нам сообщили: Арабекса больше не существует, Бинидос, Анжун, Венар, Тбилан, Эстон тоже… Из Маракона вчера еще поступали редкие сообщения, в которых говорилось, что страна завалена погибшими, границы открыты, а редкие островки, изолированные от заболевших войсками, тоже постигла участь остального населения. Пандемия настигла и их. Теперь Маракон молчит, впрочем, как и остальные… – диктор устало потер лицо, прямо в эфире выпил из бутылки воды и с тревогой спросил, скорее всего, оператора: – Дим, ты как себя чувствуешь? – Ему ответил хрипловатый бас: «Пока терпимо, но чувствую – ненадолго…»
Я хлебнула воды, подавилась и заплакала. Значит, и туда добрался вирус; ниточка, которая связывает меня с миром, скоро оборвется. Диктор потер лоб, а затем и все лицо обеими ладонями. Потом продолжил говорить, снова глядя на камеру:
– Большая часть крупных городов Россины горит. Из-за невыключенных бытовых электроприборов загорелись жилые кварталы… целые заводы полыхают… Некому тушить, и огонь уничтожает всё на своем пути. Из окна в раздевалке нашей студии видно, как горит столица, смог стоит страшный, но пока работают кондиционеры… Хотя я уверен, скоро отключится электричество, вода и все блага цивилизации исчезнут. Граждане, сейчас нас спасет только понимание того, что мы все в одной лодке. Я прошу вас забыть о распрях, мы все вымираем, так давайте хоть сейчас позаботимся друг о друге… – Камера поехала куда-то в сторону, а потом я услышала встревоженный крик ведущего и грохот. Голос диктора за кадром: – Корве? Корве, мать твою, не смей помирать, я тебя очень прошу…
Через мгновение экран погас, и, казалось, серая рябь заполнила все пространство, рождая во мне жуткое ощущение нереальности происходящего. Как сомнамбула, потыкала кнопки, листая плейлист, потом бездумно посидела еще немного, поела, с сожалением отметив, что еды осталось на один прием, не более, и подошла к окну.
Пустынная улица, брошенные с открытыми дверями машины и труповозка посреди дороги. Двое мужчин в серых спецовках и поблескивавшем магическом коконе защиты загружали человеческое тело в кузов закрытого грузовичка. Подобные машины, специально оборудованные для перевозки трупов, раньше мне встречались нечасто и вызывали печаль и безотчетный страх, зато сейчас, увидев, как мужчины собирают погибших, стало странно легко и спокойно. Хоть кто-то жив и не бросает мертвых непогребенными…
Взгляд привлекли несколько черных столбов дыма в разных частях города. Три из них – от печей крематориев, еще два, похоже, на кирпичном заводе, наверное, тамошние печи тоже используются для этого жуткого дела…
Снова смотрю на мужчин: они с трудом, морщась, пытаются вытащить здорового толстого мужика из машины. Труп окоченел, и им непросто. Проверила свой резерв и, убедившись, что болезнь не навредила моей магии, послала силовой импульс, помогая мужчинам. Они отшатнулись, стоило трупу самому покинуть машину и переместиться по воздуху в кузов. Мужчины пристально огляделись по сторонам. Заметив меня, прилипшую к окну, они коротко, благодарно кивнули. Но отпускать мой взгляд не спешили, приглашающе помахав руками и показывая в сторону моего дома. Кивнула.
Вышла на балкон и поняла, чего они от меня хотят. Стало плохо, жутко плохо, захотелось завыть и побиться головой об стенку. Я живу на третьем этаже, поэтому было хорошо видно целую гору моих бывших соседей, некоторых я знала в лицо. Сейчас все они были мертвы.
– Помогите их погрузить в кузов… – просьба мужчины отвлекла от тоски и отчаяния. – Это поможет и им обрести покой, и нам… очистить совесть и город…
Я вскинула взгляд и лишь кивнула. Затем, спохватившись, прохрипела:
