Максу надоело смотреть на удачливого друга, и он стал уговаривать Сашу идти домой. После того, как и пакет Макса был полон, Саша согласился.
Солнце подгоняло мальчиков, обжигая спины.
Мальчики подходили к дому. Саша чувствовал себя героем и ожидал удивлённых возгласов соседей. Макс тоже был вполне удовлетворён – рыбу они разделили.
Тут к Саше подбежал встревоженный младший брат их друга, Димка, и, запыхаясь, сообщил:
– Санёк, там… там Гаврик… умер. – Димка указал на коричневый гараж.
Закружилась голова. Саша вскрикнул и закрыл лицо руками. Макс обнял друга и стал что-то говорить. Саша шёл скрюченно и запинался. «Как же так? Гаврик не мог умереть. Нет! Он живой. Димка перепутал. Может не он?»
За гаражами лежал мёртвый кот. Это был Гаврик. Саша заревел. Макс побежал за Сашиной мамой.
Саша опустился на колени. Он гладил длинную шёрстку Гаврика. Надеялся, что вдруг почувствует хотя бы слабое дыхание любимого кота. Но Гаврик Младший лежал неподвижно.
Пришла мама с бабушкой и старшая сестра. Мама сказала, что это бродячие собаки, переломили шею. Гаврика обернули в полотенце и закопали в лесу…
Саша проснулся ночью и подошел к окну. Большая луна и звёзды освещали двор. Вдруг из-за гаражей выбежал чёрно-белый кот. Кот посмотрел на Сашу и побрёл к старой сосне. Он быстро вскарабкался почти до самой верхушки. Саша увидел огоньки, приближающиеся со стороны леса. «Летающий трамвай», – прошептал мальчик. По небу передвигалось необычное транспортное средство. Салон был освещен, но пуст. Трамвай приблизился к сосне и прозвенел в электрический звонок. Двери открылись.
Утром мама отварила пойманную рыбу. Саша накормил всех котов во дворе. «Кошачьи поминки», – сказала Бабушка…
Виктория Радионова
Много бабок и немного Бродского
Обычно в домах молодые жильцы меняются: ипотеку берут, квартиры снимают – этакий обмен существ происходит. А бабки у подъезда постоянны, их словно закладывают вместе с фундаментом. Вот и у третьего подъезда дома № 94 по улице Мира обитали два «божьих одуванчика», как два копа в кино, плохой и еще хуже, Вилена Тихоновна и баба Рая. Следили за порядком бдительно, но выборочно. Слава-алкаш «Комбат-батяня» орет, сочувствуют: «Бедный! Вот что с людьми горячая точка делает», хоть Слава и не служил вовсе, откосил. А ребятня, играючи, с криками пробежит – это: «Цыц, паразиты! Мы в ваши годы металлолом собирали». При матерящихся подростках бабки словно растворялись в воздухе. А мамочкам с детьми проходу не было: не так растили, не тем кормили, не те игрушки покупали…
Игорь Николаевич, тихий жилец с пятого этажа, бабок не то чтоб боялся, но остерегался. Человек разведенный, водку не пьющий, окна не бьющий, песни, правда, поющий, но только в душЕ или в дУше с включенной на всю катушку водой, попадал под их пристальное внимание как представитель гнилой интеллигенции – преподаватель по классу кларнета.
Бывало, спускается он с верхнего этажа, в окно подъезда выглянет: на посту! Сразу приосанится, пиджак одернет, сделает глубокий вдох и… Выдохнет уже почтительное: «Здрассте, ВиленТиххна!». Вдох-выдох, поклон: «БабРая!», а сам пошел-пошел…
А вопросы с лавочки так и подгоняют:
– На работу?
Оправдываясь:
– Опаздываю!
И еще энергичнее от бедра.
И уже далеко вроде, но еще слышно:
– Нехорошо!
– Ябольшенебуду!
Все. Свобода!
Хоть пятиэтажка – это не домик Кума Тыквы, принцип тот же: «Выйти довольно легко, а вот войти гораздо труднее». Простым «опаздываю» тут себе путь не проложишь.
– Ну-с, Игорек, как поработал?
– Отлично, ВиленТихна!
– Опять весь день в дудку дудел?
– Верно, бабРай.
– За это нынче еще и денег дают?
– Ну-у… Не то чтобы… – а сам бочком-бочком к крыльцу.
На ходу отвлекающий маневр: «Ой, я тут в «Пятерочке» мойвы Барсику по скидке купил. Боюсь, потечет…», или «Ах, заболтал я вас, через две минуты «Пусть говорят» начнется, не пропустить бы…»
Работа, зарплата, внешний вид – стерпеть еще можно, главное, успеть до вопроса: «А как там дела у Светочки?». На языке крутилось только: «Плевать я хотел». Но Игорь Николаевич, человек культурный, вслух издавал многозначительное: «Ы-ы!», а про себя готовил безучастное: «Да, слава богу…». И пока дознавательницы с пониманием кивали, успевал к спасительной двери подъезда, затыкая им рты заклинанием: «Всего доброго, приятно было пообщаться!».
Так это и работало.
После очередного ливня халтурное солнце лавочку высушило, а вот огромную лужу – нет. Уровень прохождения бабок усложнился максимально. Брошенные дворником на этот случай мостки бабки экспроприировали у населения подъезда, подтащив к самой лавочке: «А как сидеть-то пожилым людям?»
Теперь вопрос про Светку настиг Игоря на середине поребрика, по которому он пробирался, минуя грязь. Раскинув руки: портфель в одной, авоська с кефиром в другой, он балансировал, как канатоходец. Но вот пощечиной прилетело:
– Тебе что, неинтересно, как она с ним живет?
– Нет, – выдохнул Игорь и ускорил неуклюжие движения.
– Что, совсем-совсем?
– Совсем-совсем.
– Святой ты человек, Игореша!
«Игорешей» Игоря Николаевича звала бывшая жена, сбежавшая от него к скрипачу в соседний подъезд. У Игоря скрутило живот, пытки продолжались.
– Вот так спокойно взять и простить…
– А ты ее прости, прости и отпусти-и-и… – неимоверно фальшиво и тоскливо, как на похоронах, заскулила БабРая.
Игоря как подрезало. Он потерял равновесие, закачался, размахивая руками. Из расстегнувшегося портфеля плюхнулись в лужу и томик Бродского, и батон. Сам тоже не удержался, соскользнул в мутную жижу. Брызги полетели во все стороны. Старухи резво повскакивали, недовольно отряхиваясь.
– Рохля ты, Игореша!
– Недаром Светка…
– Да прекратите вы! – Игорь не давал себя добить. Стоя в луже, он топал ногой и обличал:
– Вы собираете сплетни, роетесь в грязном белье!
