– Стой где стоишь, сержант, или устав караульной службы забыл? – усмехнулся первый часовой.
От этого фамильярного пренебрежительного «сержант» Петра бросило в жар. «Издеваются, суки!» – гнев толкнул его к автоматчику.
– Я старший сержант! Понял?! Ты! Старший сержант! Пока ты тут! Я в Польше! Понял?! – навалившись грудью на автомат, Пётр схватил бойца за отвороты шинели. Искажённое восприятие сержанта сфокусировалось на препятствии, не дающем войти в эту чёртову дверь. Риск получить пулю в упор или удар прикладом от второго бойца уступил неосознанной необходимости переложить вину на других.
Два хищника, оскалясь и давя друг друга взглядами, сцепились и замерли как сжатые пружины. Момент, когда часовой освободился от захвата и сам зафиксировал его шею, Пётр пропустил. Часовой притянул Петра к себе так, что они упёрлись лбами, и заглянул в глаза.
«Это не волк, это змей», – взгляд часового ввинчивался в мозг, давя гнев, а вместе с тем и желание драться.
– Польша, гришшь, а сейчас тарелка каши важнее приказа стала, – вбивая каждое слово в Петра, прошипел часовой.
И резко освободил захват. Пётр, непроизвольно упиравшийся в его грудь, соскользнул на ступеньку в низ. Из него словно выдернули стержень, старший сержант побледнел, ссутулился. Развернулся и, шатаясь, словно залпом вмазал 200 граммов водки на голодный желудок, побрёл к автобусу.
«Позор, господи, какой позор…», – разум больше не мог дистанцироваться от всех фактов и фактиков. Перед глазами один за другим пронеслись сначала капитан, назвавший их кандидатами в курсанты, а затем хозяин кабинета с усталыми глазами и грацией леопарда, который назвал их уже не курсантами, а сержантами. Свою судьбу они решили ещё тогда, ввалившись в кабинет требовать пайку. Шоколад, воры, жаловаться Жданову, господи, какой он идиот… Да никто про нас не забыл, тут вообще, похоже, ничего не забывают, проверяли, ждали, кто бросит строй. И повариха эта: «Ребятки, кашка». А он баран. Баран! Бежали пожрать, как будто неделю не ели, радовались, какие самые умные, других звали.
«А они ведь и сейчас там стоят, – пронзила Петра мысль. – Стоят. Ждут. Приказ».
«Те там ждут, а эти за мной сейчас выскочат!» – к горлу подкатил ком, стало трудно дышать. Пётр рванул ворот гимнастёрки, не замечая скрывшуюся в снегу пуговицу.
Он вдруг снова почувствовал себя тринадцатилетним подростком, плачущим над телом своего первого друга. Пёс по кличке Малыш был старше Петра на год. С того момента, как мальчик начал ходить, он стал его телохранителем и верным спутником. Тогда его накрыло чувство непоправимой утраты, и он разрыдался.
Его мудрая любимая бабушка присела рядом, погладила по голове:
– Не плачь, дорогой. Пусть не по закону, но по крови ты князь Дадиани. Дадиани не плачут.
Потерянный сержант безучастно смотрел, как во двор выскакивают ещё веселые парни, как чернявый сержант из Одессы несёт ему шинель. Как останавливается в шаге, растерянно оглядывает Даданина, что-то спрашивает. Двор затихает. Умолкают смешки. Пытаясь осмыслить рубленные фразы часовых, парни переглядываются, одессит осторожно кладёт шинель на лавочку и отходит к своим.
– Як гэта назад у частку, як не прыдатныя? Што я дома скажу, братанам, бацi, што Васiль не прыдатны? Прыдатны я! Пусцi! Пусцi кажу! (Как это назад в часть, как не годный. Что я дома скажу братанам, бате что Василь не годен? Годен я! Пусти! Пусти, говорю!) – обстоятельный белорус танком двинул на автоматчиков, от волнения полностью перейдя на привычный говор. Продолжая метафоры, можно сказать, что в ответ ему прилетело из крупного калибра. Василь слетел с крыльца и уткнулся в снег, освобождая желудок.
– Об следующего не буду приклад марать, прострелю колено и поеду в отпуск. Всем ясно? Сейчас придёт шофёр, отвезёт вас на железнодорожную станцию, оттуда по своим частям. Другой дороги у вас нет!
– И долго его ждать? – глядя исподлобья, спросил рослый шатен с перебитым носом.
– Боксёр, что ли?
– Ну, боксёр.
– Ну, боксёр, – передразнил его второй часовой, – жди, обычно он в автобусе сидит. Но ваш красавчик, – кивок в сторону Петра, – его же послал по уставу форму найти. Так что присаживайтесь на скамеечки, ножки не утруждайте.
– Ещё третьи петухи не прокричат, обернётся Андрей красным молодцем, – заржал часовой, сбивший белоруса с крыльца.
– Убью! Сука! – стоящий в дверном проёме Задира отбросил недоеденный блин и бросился вперёд. Проскочив часовых, он набросился на так и не вышедшего из оцепенения Петра. За несколько секунд он повалил его на землю и начал избивать, беспорядочно молотя руками по лицу. Прежде чем его оттащили, лицо старшего сержанта успело превратиться в говяжью отбивную.
Щуплый сержант оказался на удивление сильным, только вчетвером его удалось оттащить от жертвы. Оправдывая свою кличку, Задира продолжал вырываться, оглашая дворик концентрированной смесью мата, проклятий и угроз.
– Хорош блажить, парень, не на паперти, – уверенный властный голос как отрезал поток брани.
На груди выскочившего в одной гимнастёрке капитана было два, два! ордена красного знамени. Сержанты, не веря своим глазам, узнали в нём своего сопровождающего Андрея.
Одной фразой успокоив Задиру, капитан подскочил к Петру и аккуратно пробежал пальцами по его лицу.
– Нос вроде не сломан. Так, этого в санчасть, второго на губу. Григоренко! Григоренко, мать вашу, не часть, а бордель.
– Товарищ капитан, разрешите обратиться, нет у нас губы-то, – часовой вытянулся в струнку, всем своим видом показывая рвение.
– Организуйте, обалдуи. Так, Григоренко, быстро сажай остальных, – кивок в сторону ворот, – и вези на железку, личные дела видел? Я на стол бросил. Видел, молодец, по пути разъяснишь политику партии, и пусть радуются. Я к командиру. А с вами я позже поговорю.
Вид застывших соляными столбами автоматчиков давал основание думать, что ничего хорошего для себя они от этого разговора не ждут.
– Хрен ли застыли целками! Тащите его, морда уже как у утопленника, этот блаженный пусть помогает.
Капитан так же внезапно, как появился, скрылся за дверью, ведущей в столовую, не забыв на прощанье погрозить кулаком часовым.
Петр всё же смог подняться с помощью луноликого часового и поковылял к крыльцу, опираясь на него. Вторая пара двигалась плечом к плечу и запросто сошла бы за приятелей.
– Эх, боец, вот что с тобой делать? Может шлёпнуть, а?
– Да что вы такое говорите, товарищ начальник, капитан сказал отдыхать, значит отдыхать, – оскалился в ответ Николай.
Поникшие сержанты, так и не ставшие курсантами, грузились в автобус под крики и ругань злющего Григоренко.
В двух шагах от Генштаба.
– Командир, можно? У нас драка, два сержанта перед автобусом сцепились.
Оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета посмотрел на часы, висевшие на противоположной стене, перевёл взгляд на замершего у дверей капитана, прилагавшего усилия, чтоб не вытянуться во фрунт, и вздохнул.
– Кто?
– Да старший сержант, статный такой, вроде Пётр зовут, и щуплый, проглот, но у того даже позывной Задира. В столовой, может, не поделили что…
Договорить хозяин кабинета капитану не дал, звонко впечатав личные дела в стол.
– Старший сержант Даданин Пётр Михайлович – отличный командир, орденоносец, многочисленные поощрения, опыт польской компании. Плюс разбирается в живописи и даже немного рисует. Сержант Задира Николай Владимирович – детдомовец. Нашли в возрасте 8 лет при осмотре вагонов на станции Сыктывкара. Умирал от недоедания. После лечения распределён в детдом. Неудачно. В 37-м директора и половину воспитателей посадили за воровство. Куча дисциплинарных взысканий, конфликтен. Хочешь знать, как у нас оказался? А я скажу. Выявили явную склонность к языкам. Немецкий и английский на весьма высоком уровне за три месяца. Ты понимаешь?
– И вот теперь скажи мне, Андрей, какая связь между тем, что старший сержант распёк какого-то обормота в коридоре, и этой дракой? – голос командира упал почти до шёпота, откинувшись на спинку стула, он прикрыл глаза и замер.
Сам бывший детдомовец, капитан Октябрьский почувствовал, как загораются кончики ушей от понимания, что желание немного проучить самодовольного сержанта обернулось очень скверными последствиями.
– Виноват, Командир. Попросил Чингиза и Казака поизображать часовых и помариновать их с часик в тупичке, рассказать им кто они есть в свете мировой революции. Ну и выйти по уставу, как хотели, – Андрей неопределённо повёл рукой по гимнастёрке от орденов куда-то вниз. – Но драка вообще…
Командир открыл глаза и посмотрел на Андрея, заставив того замолчать на середине фразы.
– Хорошо тут, да? Вольготно. Хотим боевой учёбой занимаемся, хотим курсантов разыгрываем. Обиделся он, как же: сержант капитану выволочку устраивает. А он знает, что ты капитан!? Знает про твои ордена, про десятки успешных операций!? Про то, как мы финнов по болотам уводили, знает?
Голос Командира не повышался, и это было очень плохим признаком, готовый и так провалиться сквозь землю Андрей пытался понять степень недовольства своего начальника.
Выросшему сиротой капитану боевое братство их не совсем обычной части буквально заменило семью. И, безусловно, патриархом, вставшим во главе рода, был Командир. Зная его с Холкин-Гола, Андрей давно выделил две реакции на ошибки подчинённых.
