– А что, и массаж есть? – спросил Лёша, припоминая массаж от Леры, которым она ублажала его. Он нервно облизнул губы, но осекся, понимая, что вряд ли найдет среди тысяч ручки такие же, как были у ее пассии.
– Алло! – оборвал его Егор.
– Да, точно, – старший брат с жалостью достал свой, как он любил его называть, «лопатник», и без того находившийся в прискорбном положении – исхудалый и голодный, – и они успешно расплатились, забрав свои ключ-карты и удалившись в номер.
Выданная им комната оказалась намного более приличной, нежели они ожидали (а ожидали они золотых львов и бриллиантовые окантовки потолков). Вообще, такое утверждение относилось ко всему отелю – снаружи был один отель, а внутри, за исключением залы и столовой, другой. Так их номер представлял из себя тесную комнатушку с одной большой кроватью и двумя белыми пуфиками, использующиеся как одно дополнительное место чтобы спать или просто сидеть. На полу лежал пушистый белый коврик, вылизанный до белоснежного цвета, потертая плазма на стене и четыре стакана под ней с брошюрой, в которой Лёша вычитал про комплексы питания и прочее, что должно было насытить их и напоить.
Также в номере имелся шкаф, душевая и туалет. Все выглядело цивильно. Маша сразу заняла широкую кровать и растянулась на ней, в блаженстве подложив мягкую подушку под нос и уткнувшись в нее. Егор лег рядом и положил голову на вторую, почувствовав, как тонет в мягком матрасе и пухе.
– Во дела-а, – протянул он, выпучив глаза. – Даже не припомню, когда последний раз чувствовал такую мягкость и приятную прохладу.
Старший брат резко выхватил у него подушку из-под головы и начал мять ее и тискать, бурча себе что-то под нос с очень сосредоточенным лицом. Маша, что вскоре и вовсе войдет у нее в привычку, расхохоталась, смотря в его неуверенную, но такую серьезную и бескомпромиссную физиономию.
– Эх, тоже самое было у Леры дома. Мы лежали на таких же подушках, а кое-что было даже мягче, – он вытянул язык и скорчил насмешливую мину.
– Комик лицедей несчастный, – Егор фыркнул и с улыбкой забрал у него подушку.
Маша включила телевизор, а старший брат спустился в бар. Вдруг, словно что-то вспомнив, она, стараясь не терять времени, выключила телевизор удалилась в ванную, дабы перед долгим походом привести себя в порядок. Пока она была в ванной, Егор начал в судороге себе представлять разные варианты развития событий после того, как она выйдет. Его юношеская наивность фантазировала такие сцены, что самому стало страшно. Он поспешно включил телевизор, чтобы отвлечь взбудораженный мозг, но даже так он чуть трясся и украдкой смотрел в сторону ванной.
Когда же девушка вышла из душа, его сердце окончательно упало. Все предположения и решения по выходу из неловкой ситуации словно испарились, что он был не в силах даже припомнить детали своих планов. Невидимая рука, крепко сжимающая его скулы и щеки, не давала отвернуться, от чего он смотрел на нее больно нагло и пошло, краснея и быстро моргая, чего она, благо, не замечала, то поправляя мокрые волосы, но поворачиваясь к нему в профиль. Егор рассматривал ее здорово-бледную кожу, выделенные ключицы, плавно переходящие в плечи и ярко выраженные дельты рук, от чего у него слегка закружилась голова. Немного бросило в жар подобно тем случаям, когда тетушка Твид просила его сходить в магазин.
Даже сквозь толстое полотенце на голове и теле он различал гибкость и плавность ее движений, а также все места складок ее кожи, образованных изгибами талии, бедер, груди и икр. Мокрые темно-фиолетовые волосы придавали ей еще больше изящества, еще больше оттенков и штрихов. Он в смущении отвернулся и начал крутить в руках свою шахматную клипсу.
Задерживающийся в баре Лёша так и не смог спасти его от неловкой ситуации своим внезапным появлением, так что он скромно уместился на стуле и начал наблюдать за тем как Маша, уже успевшая одеться в шорты и черную майку, переключив его канал про животных, где медленно и учтиво ведущий пояснял особенно жизни сурикатов, ушла куда-то в поисках легкого и простого сюжета, дабы разгрузить мозг после стольких дней психологического давления, произведенного на нее всеми (в большинстве бабушкой, которая до последнего не могла поверить в то, что Маша уезжает в поход).
Наконец, они сошлись на комедии про каких-то девушек, делящих парней, гуляющих по вечеринкам и решающих, как провести в кайфе студенческую жизнь. Очень дешевая и посредственная комедия стала той самой отдушиной, которую все искали. Спустя пару минут они уже вместе смотрели за драмой, разгоревшейся на экране, обсуждая только что открытых друг для друга героев с какой-то взаимно образовавшейся деликатностью и непринужденностью.
V
Раскрасневшийся старший брат зашел в комнату, довольно неся поднос с тремя пинтами пива и коктейлем и как-то тяжело дыша. На лице его было неописуемое удовольствие и в то же время усталость; его тонкие губы расплылись в улыбке, которая, казалось, была максимальным отражением экстаза на лице человека. Он открыл зажмуренные глаза.
– Фу-ух, добрался, – Лёша положил поднос на стол и пригласил младшего брата на балкончик, который имелся в номере.
Егор захватил тарелку с сухарями и оставил Машу, в одиночестве смотрящую комедию и попивающую сладкий коктейль. На балконе шестого этажа, куда его пригласил старший брат, был один столик, три пластмассовых стула и пару горшочков с кактусами и другими зелеными растениями. Балкон был довольно большой, и с него открывалась неподдельная картина города и вид на крыши довоенной застройки.
С этого нескромного крыльца был вид на ночной город, слабо пестрящий красками, зато увешанный бесчисленным количеством рекламных щитов. К сожалению, застройщики и государственные компании даже не планировали создавать имитацию какого-либо нарастающего благополучия (только на словах). Теперь, сидя на балконе более-менее приличного отеля, братья чувствовали оттенки свежести в воздухе, те немногочисленные капли свободы и неподдельного удовольствия, разливающееся приятным теплом по венам. Лёша отпил большой глоток от своей пинты и, сравнив это самое тепло в венах с алкоголем, опьяненный своим сравнением сказал:
– Чего же ты ждешь от этого приключения? Неужели ты даже сквозь весь этот страх взял, и собрался идти до талого?
– Черт, – выругался Егор. – Будь уже что будет. Я, честно сказать, живя столько лет в одних и тех же стенах, с такими же людьми, теми же пейзажами, как-то потерял возможность боятся перемен. Точнее, не потерял – я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что мы преодолели этот мнимый барьер, но при всем при этом, появись на нашем пути «новые люди», пчелы мутанты или одичалые гнойные собаки, я вряд ли побегу очертя голову назад, лишь бы сохранить свою жизнь. Если это путешествие даст мне возможность забыться, тогда я с радостью пожертвую собой.
Старший брат рассмеялся и отхлебнул еще холодного, качественного пива, довольно ахнув. Его взгляд, направленный на младшего брата, был как мягкий отцовский подзатыльник, от чего Егору стало стыдно. Он опять начал жалеть о том, что сказал.
– Нет, – прочитав его мысли сказал Лёша, – никогда не жалей о том, что сказал. Ты должен анализировать, а не корить себя за подобное. Да и ты сам поймешь, что жизнью не дорожит человек до тех пор, пока тебя не начнет настигать смерть.
– Да кто тебе сказал, что я сожалею? – возмутился Егор.
– Упря-ямец!
На такой ноте они закончили диалог, дав мышцам возможность успокоится и набраться сил, пока они разглядывали гуляющих около путей с сошедшими с рельс поездами солдат, которые бросали свои холодные и бесчувственные взгляды на каждого заплутавшего в этих краях прохожего или хмельных старичков, зорко, как коршуны, выглядывая тех, кто хотел сунуться в места прошлых боевых действий, надеясь там найти прибежище и уйти от городской жизни.
Егор начал все чаще замечать в глазах прохожих людей желание убежать, словно это самое желание передалось им от братьев; с каким возбуждением эти прохожие смотрели на серую дорогу, ведущую вдаль сквозь земли оккупированного севера, за которыми, возможно, им были бы рады. Ранее не испытывающий к ним симпатии, Егор проникся их проблемой, их рефлексией, которую они точно не из слабости заглушали алкоголем. Проблема этих людей была такой же, какой была у них до поры до времени – страшно, да и лень как-то что-то менять.
Где-то на нижних этажах запел Джон Денвер. Общее настроение больше не выражало озабоченности. Лёша размяк, укутался в пальто и просто созерцал серые дали: городские ворота, статуи которые давно потеряли свои лица, руки и части роскошных одеяний, здания, не тронутые с середины двадцать первого века и оставшийся в своей прежней кондиции старый торговый центр, поросший плесенью и виноградником, в который до сих пор любят захаживать фанаты старых безделушек и заброшенных зданий.
– Джо, я тебе когда-нибудь рассказывал, как мы пришли к такому?
– Я и так знаю – в учебниках на… – Егор приложил палец к губам и призадумался. – Ну, был какой-то чел, который узурпировал власть и привел нас к такому, но подробностей я не знаю… Ах, да! Еще знаю, что он и создал тех самых «новых людей». Дамиан его звали. Редкостная тварь.
– Да, трудное это все дело, – говорил неясно Лёша, допивая первую пинту и хватаясь за вторую, на которую Егор еще питал надежды. – Тут даже однозначно не скажешь, кем он был. Даже пишут про него, чую, брехню. Ручки! – он хлопнул по руке брата, которая тянулась к пиву. – Ты еще маловат для двух пинт… Видишь те однообразные домики, у которых покатые крыши и по три трубы всегда наверху? Знаешь, почему их зовут «дамианщины»?
– В честь того самого диктатора, – не сомневаясь ответил Егор, не понимая, к чему ведет брат.
– Именно. Первый такой, можно сказать неоднозначный человек на территории Беларуси двадцать первого века. Страшно гениальный в своих политических ходах, как мне рассказывали. У него было много интересных идей, но апогей его мысли был тогда, когда он придумал личную армию, разделив людей на старых и новых.
– Ну вот на этом и заканчиваются мои познания, – сказал Егор. – А откуда ты знаешь об этом?
– Разговоры со старожилами помогают. Человек старше тридцати пяти или сорока помнит то время, от чего пропаганда на него не работает. Однако, им легко промыть мозги тем самым светлым «будущим». Хах, смешно все это. Нет никакого будущего, – он затих и спокойно осмотрел округу. – Бездонная дыра.
– Не думаю, что все так уж плохо. Так что про армию ты говорил?
– Этой личной армией стали те самые городские легенды, которых мало кто видел и слышал, но зато все боятся их до ужаса. Конечно, учитывая общее настроение, я не думаю, что кто-то здесь обладает подлинной информацией о них, но как я знаю, их придумали чтобы сражаться с людьми снаружи, в других странах. В каком-то смысле они даже были хорошей идеей в плане эффективности, однако гуманности в действиях Дамиана я вообще не наблюдаю. Ни капли. Не знаю, существуют ли они сейчас, но, когда мы были в семье Постулатовых, папа Игорь рассказывал мне, что в командировке, когда он ездил в Полоцк, видел одного из таких ублюдков. Он говорил, что у него была одна рука, а вторая заменена на протез из плоти и титановых стержней. К голове его был прикреплен металлический прутик, и он смог одним лишь взглядом расчленить троих его коллег, после чего этого парня с рукой-протезом расщепили на атомы какой-то пушкой, заранее расположенной на крыше одного из зданий. Видимо, они были готовы к подобному. Вполне вероятно, что все это байки, а папа просто преувеличил, но у меня нет сомнений, что эти люди опасны, пусть и не так сильно, как говорят. Так же много историй о них я слышал от случайных знакомых и, даже, от нашего препода по древнеримскому праву. Он говорил, что у таких тварей возможности и потенциал безграничны. Когда он, прогуливаясь за «золотой веткой» в поисках иван-чая, который он постоянно хлещет на уроке, собирал травы, то наткнулся на какого-то мужчину лет тридцати, который из своих пальцев выпускал длинные ниточки и впивался ими в дерево. У этого мужика все тело было покрыто зелеными венами, и когда он расправился с деревом, наполнив его своей кровью, мужчина напал на нашего препода, впиваясь в него зубами и стараясь вогнать в него что-то вроде яда. Палыч быстро сообразил, что к чему, так что перерезал ножичком для сбора трав его лимфоузлы, на время оставив мужика без сознания. Но, сразу после того, как он увидел, что его плоть рассечена, то на ее месте стали расти зеленые ниточки, медленно заживляющие и сращивающие его шею. Палыч в спешке убежал оттуда и больше никогда не заходил за «ветку».
Егор слушал эту историю и медленно закусывал все это солеными орешками. К концу рассказа в миске осталась лишь перемолотая соль да шелушившаяся оболочка арахиса. Младший брат трясущимися руками отпивал пиво и все смотрел и смотрел на ветшающие здания, будто бы прямо на глазах превращающиеся в груды бетонных куч. Как раз в этот момент от старого торгового центра отвалился приличного размера стеклопакет, разнеся в щепки машину под ним. К разбившемуся вдребезги куску стекла подскочила пара армейцев, принявшись в спешке чистить периметр от наличия там посторонних.
– Интересно, – начал, теперь уже сонно и особо не задумываясь и не контролируя поток мыслей Лёша. – Эти ребята вообще в курсе, что происходит вокруг, или они лишь пешки в руках новоиспеченного «кандидата от народа»?
Не ожидая дискуссии и даже ответа на свой вопрос, Лёша положил окурок в пепельницу, потрепал брата по кучерявой голове и направился спать, слегка покачиваясь от пива, растекшегося по телу. Егор немного повременил со сном и остался снаружи, докуривая тлеющую сигарету и что-то думая о своем. Он помнил, что когда-то был здесь, но никак не мог понять, когда это было и что он тут делал. Закрытая станция метро, у которой их высадил таксист, напоминала что-то холодное и безжизненное. Он будто бы уже везде тут побывал и все это прошел. Тусклые огоньки редких окон окончательно истощили его. Он встал, прикрыл дверцу на балкон и пошел спать.
В комнате он обнаружил не самую приятную картину: настольная лампа горела, а при ее свете на неудобных пуфиках разлегся старший брат, пока Маша пускала слюни на мягкую и белоснежную подушку, распластавшись по площади всего матраса. Егор подошел к ней и попытался было разбудить ее, но она лишь протянула теплую руку и взяла за его холодную, крепко сжав ее и что-то буркнув себе под нос. Все было как тогда в ее доме. Он не смог сдержать улыбки и оставил ее царствовать на своем ложе.
Сам же он, привыкши к такому образу жизни, словно уже на генетическом уровне заложенном в нем, разлегся рядом на полу, подстелив под себя плед. Егор поставил десять будильников с 5:40 до 6:00, горько вздохнул, предвкушая тяжелое пробуждение и завалился набок, чувствуя приятный и мягкий запах свежевымытых волос Маши, слегка свисающих с края кровати. Так он, еще пару секунд смотря в потолок, снова ощутил наплыв романтики.
Он не смог удержаться, поднялся с пола и посмотрел на спящую девушку, которая лежала, слегка приоткрыв рот и тихо сопя. Будучи не в силах сдержать умиление, он расплылся в улыбке, как пьяная рука дернула его провести пальцем по ее щеке. Ощутив мягкую, гладкую кожу под подушечкой пальца, он задрожал и упал на спину, испугавшись глупости, которую он сделал, но заснув теперь с полным спокойствием и удовлетворением, вызванным этим странным прикосновением. Мягкая подушка под головой утянула его в глубокий сон. На часах было 01:12.
VI
Более мерзкого звука в своей жизни он еще не слышал. Сладкое пение птиц и шелест деревьев, которые исходили от телефонного будильника, обернулись адской одой самому Люциферу, воспеваемой сотней чертей. Егор стонал и взывал к старшему брату, чтобы тот поскорее выключил злосчастный будильник и дал ему отоспаться, но тот и ухом не повел. Наконец, звук утих, но песнь возобновилась вновь.
К этому треску прибавилась еще и головная боль, вызванная легким похмельем пинты пива, выпитой накануне. Егор заревел в подушку и резко поднял голову, но его макушка встретилась с чем-то очень мягким и упругим еще прежде, чем он успел открыть глаза, в которых от резкого пробуждения и удара потемнело вдвойне больше, а в голове застыл жуткий гул. Маша вскрикнула и уронила телефон, за которым она с таким упорством и негодованием одновременно тянулась. Егора как током ударило, и он вскочил на ноги, расклеивая залипшие за ночь глаза, стараясь привести зрение в норму.
– Господи, прости пожалуйста! – протянул Егор, смотря как Маша потирает глаза и жмурится от боли. – Я не хотел.
– Да я сама виновата – нечего было на вашу кровать ложиться. Чего вы меня не прогнали? – стонала она и, видимо, была чем-то огорчена.
– Ты так сладко спала, что мне было как-то стыдно будить тебя, – сказал Егор и словил на себе смущенный взгляд подруги.
Только после он понял, что удар по макушке пришелся ничем иным, как ее грудью. Сначала он, естественно, испугался, а потом его вдруг осенило, а по макушке пробежали мурашки. От ее стеснительного личика внутри его все начало просыпаться быстрее, но его не отпускал страх и чувство стыда. Пусть даже в такой обстановке, но Егору было приятно просыпаться в одной комнате с ней. Никогда раньше он не начинал день с женской груди, и вот теперь в нем как-то умещался стыд и необоснованная гордость.
