– Если так рассудить, то зачем вообще жить просто ради того, чтобы жить? Надо получать удовольствие от пребывания здесь. Я не хочу закончить как моя мать, которая ради стабильности свела себя в могилу на работе, которая даже не приносила ей удовольствия. Я не хочу быть как отец, который… Я не хочу остаться такой же, какими были все мои родные, которых я знала. Пусть я умру от рук бандитов, но я хотя бы попытаюсь что-то изменить.
Лёша громко рассмеялся и принялся кашлять от застрявшего в легких дыма, все так же давясь смехом. Девушку это сильно возмутило, и она в растерянности раскраснелась. Старший брат смотрел на Егора и на нее так по-отцовски и с любовью, что казалось, будто бы он разбирался между двумя детьми и их глупой ссорой. Когда он отсмеялся, то, наконец, ответил:
– Вы оба невероятно наивны, друзья мои. Ввиду ваших гипертрофированных амбиций, – он ткнул в сторону Маши тлеющей сигаретой, – каждый представляется мне чем-то смешным. Словно вы нарочно закрываете глаза на опасности, что свойственно молодому сердцу и не совсем пытливому уму. Даже ты, братец, вроде и рассудил трезво, но мечешься от одной идеи к другой, что выглядит довольно жалко, – он указал на брата, который весь раскраснелся. – В одной горит какой-то совсем детский энтузиазм и максимализм, а другой боится признать очевидное, что сам мне высказал не так давно. Словно сам не может принимать решения, – он обратился к Егору и уточнил: – Но ведь это не так. Я хочу лишь сказать, что сильно амбициозные люди, которые одержимы какой-то идеей, порой сводят себя в могилу быстрее остальных, а иногда даже других берут с собой. Собственно, из-за ваших качеств – фанатизм и трусость – мы скатились в такую задницу, став безвольным, трусливым и помешанным на каком-то пропагандистском говне народом.
– Ага, трусость, фанатизм и высокомерие, – съязвил Егор, и Лёша согласно кивнул, как бы не скрывая и своего греха.
– Что ты несешь? – разгневалась девушка. – В учебниках черным по белому прописано, что Беларусь всегда была страной цветущей и прекрасной. В ней всегда царил мир. Это из-за какого-то там психа, который за счет своего умения подавил в людях волю бороться, свел нас в могилу, – говорила она, твердо уверенная в своих знаниях.
Лёша снова громко рассмеялся, только к нему присоединился теперь и Егор, стеснительно прокашлявшийся в кулак.
– С чего ты взяла, что это сортирное чтиво, что нам подсовывают шестнадцать лет в школе и универе, является истиной? – совсем перейдя на детский манер говорил Лёша. – Посмотри вокруг и задай себе вопрос, – может ли в такой стране писаться правда в государственных учебниках? Это все маска, которую они носят вот уже сколько лет. И, как я думаю, в учениках все тоже не особо то и радужно.
Девушка растерялась и гневно посмотрела на хихикающего Егора, будто бы не желая принимать поражения в поединке еще и с ним. Она стояла посреди комнаты и нервно перебирала пальцами, твердо уверенная в своей правоте, но не знающая, как ее защитить. Нахмурив брови, она в обиде удалилась, прямо перед окном растворившись в какой-то черной сфере. Теперь братья точно понимали, что с ней что-то не так, но также они видели, что девушка высказала ту самую мысль, неловко висевшую между ними – предложение отца было очень заманчивым, а отказаться от него могло позволить разве что очень большое усилие и привычка оставлять себя и окружающих в стабильном расположении духа.
II
Следующую неделю братья провели в университете, забываясь в раздумьях об отце. Повседневную рутину теперь разбавляли только мысли о предложении Уильяма, заставшие их врасплох, да новый интерес Лёши в лице Леры. Он занимался окончанием пятого курса, получением диплома и званием бакалавра, параллельно устраивая пьянки и стараясь выжать последние соки из студенческой жизни и из своих не столь обремененных предприимчивым и инициативным характером друзей. Егор, в перерывах между сном на партах в старых аудиториях, наблюдал за загадочной девушкой с лилово-фиолетовыми волосами. Раньше он ее не примечал, будто бы ее и не было, а теперь везде мерещилась только она. Куда бы младший брат не пошел, девушка из параллели была с ним, то появляясь по-настоящему, то просто привидевшись в толпе студентов. Девушка будто навсегда стерла из его памяти бывший интерес к Лере. Она просто растворилась и больше не появлялась в его голове.
Мысли о ворвавшейся в дом студентке с окрашенными волосами не давали покоя. Она казалась ему чем-то вроде объекта для исследований. Такими терминами он пытался скрыть отдаленные и приглушенные за годы одиночества чувства, которые сам Егор никак не мог описать, а лишь вскидывал в недоумении брови, когда в очередной раз увидев ее чувствовал бешеный ход сердца. И все же, ему была чужда вся эта социальная раскрепощенность, которую, казалось бы, в нем должен был открыть университет и студенческая жизнь, которую уже успел познать и прочувствовать старший брат.
Справедливости ради стоит отметить, что и загадочная девушка не обделяла братьев вниманием. То и дело ее беглый и суровый взгляд сверлил им спины, когда, по старой, давно отработанной привычке, они уходили курить после пар. В университете она часто была рядом, когда братья принимались в спешке обмениваться какими-то идеями и предположениями. Егора совсем не настораживало такое ее отношение, потому что он чувствовал, что хоть кто-то ими интересовался в этом мире, и получался обратный эффект. У него было то самое приятное чувство, когда кто-то натужно хотел узнать о тебе побольше, но стеснялся этого. Старший брат не мог согласиться с ним, потому что заранее понимал – брать ответственность за кого-то кроме брата в грядущем, все еще не обдуманном и туманном путешествии, он не хотел.
Так, мечась от одних выводов к другим, Егор быстро пришел к закореневшей в нем еще издавна апатии, вызванной этой самой неопределенностью и осознанием своего жалкого положения. Он постоянно не мог держать себя в руках, как только видел ее бледное лицо в толпе, ее большие, голубые глаза и пушистые волосы. Бывало, сидя на очередной томной лекции, сон как рукой снимало, и он разваливался на пол парты, негодующе тарабаня пальцами по старой ДСП и нервно закусывая губу, когда в голове всплывали словно поразившие его рациональное мышление ее широкие бедра, чуткий и слегка наглый взгляд, сильные икры, худые руки и сильная шея. От переполняющих его эмоций Егор даже не мог понять, чем увлечь свои руки и тело, от чего как змея все время извивался и посматривал на соседа по парте, словно боясь, что тот что-то узнает, и одновременно надеясь, что Яша все поймет и поможет в этой его внутренней войне.
– Что с тобой происходит эту неделю? – поинтересовался как-то в конце третьего учебного дня Яша, смотревший из-за своих длинных волос прямо ему в глаза.
– Ничего особенного, – ответил Егор, вдруг вспыхнув красной краской на лице.
– Да-да, – все так же спокойно продолжил Яша, – меня не обманешь. Знаешь же, что я всегда добиваюсь своего, – он сощурил глаза и облизнулся.
Егор вздохнул и понял, что Яша раскусил его еще в первый день, ведь этот коварный парнишка с длинными ногтями и худым, идеально гладким лицом, всегда знал, что творится у него в голове; не даром он стал лучшим его другом после брата – только Яша сразу понял, какой к нему нужен подход и какой это сложный человек. И обмануть его мог лишь пируэт «лживых дел мастера», как то окрестил Егор у себя в голове.
III
После занятий, два друга зашли в магазин, взяли по баночке пива 0,33 и отправились в заброшенный двор, который еще с начала первого курса был излюбленным местом для рассуждений на тему их жалких злоключений в пределах «золотой ветки». Именно в этом месте Егор больше всего придавался рефлексии и пытался вычленять логику из своих поступков, а помогал ему в этом, как настоящий психолог, Яша.
Положив старую картонку под спину, Егор сел на мягкую, слегка пыльную от побелки траву и положил ноги на поросшую мхом дорожку. Яша в удовольствии зашипел пивом, завалился на старую ржавую скамейку около дерева и опустил скрипучий навес беседки. В который раз Егор убедился в магической сущности этого забытого всеми дворика в центре города, когда опустившийся навес беседки вдруг убрал дрожь из рук, а язык развязался. За обвалившимися кусками зданий, вырванными с корнем деревьями, грязными фасадами и смешанными с глиной и болотистой водой дорогами скрывалась магия зеленого мира, которая словно паутина опутала здания, детские площадки и прогнившие лавочки.
Егор ждал от Яши первых слов, но никак не мог услышать даже намека на диалог. Тот просто созерцал вокруг себя все, что попадало в поле зрения и немного глупо, но в тоже время беззаботно, улыбался. Спустя две минуты упоения красотой обросшего зелеными локонами лозы сада, Егор посмотрел на друга и словил на себе спокойную и понимающую улыбку. Яша очень умиротворительно действовал на Егора, поэтому он быстро пришел в себя и собрался с мыслями.
– Что конкретно ты хочешь услышать? – спросил Егор, но Яша все так же ехидно улыбался. – Черт с тобой! Змей! Змей! – он надулся и опустил взгляд. – Короче, походу я привязался к одному человеку. На, на ме-м-м… Ментальном уровне… Ну не в этом смысле, а в с-с-смысле, что у меня появился научный интерес. Как бы исследование…
– Машка-а, – сладко протянул Яша, вдруг звонко цокнув по небу языком. – Знаю, проходили! – резко он обратился к другу. – Прекрасная девушка: грациозная, бледнолицая, стройная и умная, хоть и слегка наивная, – Яша глянул на Егора, раскрывшего рот и выпучившего удивленные глаза. – На тебя это не похоже. Ты же гоняешься за более мужественными девушками?
– С чего ты взял? – возмутился Егор.
– Ты сам смазливый, поэтому и тянет на девчонок более мужественных.
– Сам ты смазливый! Ложь в чистом виде. Вот брат не смазливый, но ему понравилась Лера. Она от него не отлипает; а это Лера!
– Лера не Лера, а ты все же стал другим. Раньше ты был сильным, неутомимым и строгим. Меня восхищал твой стоицизм, но в последнее время ты размяк.
– Змей… А это п-п-плохо?
– Нет, я рад, что ты можешь вернутся к людям с гордо поднятой головой и забыть наконец это долбанное апатичное состояние как страшный сон. Ты молодец, – Яша положил руку ему на плечо и улыбнулся.
Он достал свой агрегат для самокруток и, в блаженной задумчивости, принялся крутить табак; Егор последовал его примеру но крутил только пачку верных ему во всех невзгодах жизни «Огни Сан-Франциско». Думая над последней фразой друга, Егор почувствовал, что слова Яши были не столь уж и бессмысленны. Он и правда стал чуть мягче, человечнее, чем то было ранее. В каком-то смысле признавать это было неприятно, словно пропадала поэтичность его образа. Егору нравилась эта отстраненность и стоицизм, о котором говорил Яша, но он не мог отрицать того, что теперь стал другим, и теперь не так просто закрывать глаза на все и плевать на всех подряд.
Так они долго сидели, созерцая затертые до дыр беглыми взглядами пейзажи, ставшие уже им родными, слышавшие сотни историй, тысячи диалогов и миллионы возмущенных рассуждений кучерявого парня, которого слушал вечно спокойный и влюбленный в природу и мир Яша. Каждый листик в этом цветущем парке будто бы был рад каждой секунде, которую здесь проводили два друга. Только здесь, в этом закрытой от чужих глаз полуразваленными домами дворе, Егор всегда чувствовал свет солнца и тепло. Только тут он ощущал весь спектр эмоций от ветра, приятно развивающего его неаккуратные кучерявые пряди и свежей зелени, разносящей свой необычный запах, коего так не хватало городской жизни.
Меланхолия, что накрыла вместе с сигаретным дымом друзей, ушла, и Яша, наконец, спросил:
– Почему ты так старательно отрицаешь очевидные вещи? Хотя стой – я и так знаю. Ты всю жизнь жил в этом вакууме одиночества, не способный почувствовать прекрасное в людях. Единственное место, где ты нашел истинные эмоции – двор за школой, – Яша звучал очень успокаивающе, а его лицо и мимика медленно сводились к ленивым подергиваниям мышцами, от чего тот стал похож на сонного и усталого человека. – Однажды, придя в этот двор, ты мне впервые открылся, что ненавидишь почти все, что тебя окружает. Я посоветовал тебе увидеть прекрасное в деталях – траве, солнце, капельках россы и свежем запахе липы. И ты смог. Теперь же тебе предстоит полюбить людей. Тут нет ничего плохого, поверь.
– Что же ты тогда не пользуешься своими советами? – Егор искренне старался отрицать его аргументы и убедить себя, что он остается прежним.
– Да не знаю я, – он довольно улыбнулся. – Мне и не нужно, кажется. Я, в отличие от тебя, не чувствую давления одиночества. Есть дела и поважнее.
Яша допил пиво и засунул в рюкзак банку вместе с окурком, даже пепел которого он бережно стряхивал в нее, стараясь не проронить ни пылинки на поросшую зеленью дорожку. Егор наблюдал за невозмутимым лицом друга и крутил фильтр в руке.
– Почему ты сразу заговорил о любви к людям? Это же всего лишь исследование. Эксперимент, который я мысленно ставлю над ней. Она мне интересна как человек, чем-то похожий на меня, вот и думаю постоянно. Плюс она высказала довольно интересную мысль как-то.
– Врать себе еще хуже, чем врать другу. Я прощу тебя и на этот раз, и на тысячу вперед, а вот ты будешь жутко страдать, если не собираешься отдавать отчет своим действиям.
Егор посмотрел на этого странного человека, в очередной раз убедившись в том, насколько он, Егор, далек от понимания таких вещей. Яша потянулся и сказал:
– Я всегда знал, что ты добрый, но специально пытаешься удалиться от всех остальных, потому что боишься чего-то.
– Змей!
Тогда Яша, что странно, даже не понимал, чем была обоснована отрешенность Егора, а лишь догадывался из старых историй. Основной костыль в виде романтического образа, который себе подставил Егор, Яша не заметил.
Егор отмахнулся, и так они еще долго сидели, разговаривая на отвлеченные темы и созерцая медленно надвигающиеся грозовые тучи, точно показавшиеся Егору плохим знаком.
IV
Пятничный вечер выдался очень насыщенным. Весь день провели братья в потугах хоть что-то разузнать про пути, по которым можно добраться до дома в Барановичах, что находился почти в ста пятидесяти километрах от их третьего этажа. Заранее извлеченный из коробки «Гриф» обнадеживающе сверкал лампочкой в сторону, в которой находился родной старый дом на руинах ядерной пустоши. Эта маленькая коробочка с экраном со временем начала очень сильно давить на них, что и стало отправной точкой долгого злоключения.
Так, запивая все это обильным количеством спиртного, Лёша копался в горах карт и составлял всевозможные планы обходов и побегов. Младший брат, в свою очередь, делал списки и предугадывал все мелочи, которые в дороге так или иначе себя могут проявить. К часу ночи у обоих уже были готовы по несколько листов выписок и «выдержанных» в хмеле, трижды переписанных конспектов. Еще пол ночи они потратили на выяснения отношений и постоянные упреки в сторону друг друга. Никто не мог сойтись во мнении, так что в один момент братья даже усомнились в правильности своего решения отправится в путь, если они даже собраться вместе не могут. И кто знает, какие разногласия могут стать камнем преткновения в их будущей дороге?
Протрезвев, остаток ночи они смотрели телевизор и разгружали мозг. Популярный сериал частного производства «Черная история белой страны», что рассказывал о бандитизме и жизни местной мафии в Беларуси 2090-х, крутили всю ночь, и братья по второму кругу начали смотреть захватывающую криминальную драму, филигранно выкручивающую и выворачивающую историю кровавого диктатора наизнанку, оголяя страшные аспекты тех времен. Правда, даже такое, казалось, тяжелое и правдоподобное произведение, Лёша смотрел с опаской и долей скепсиса. Так, под фирменный длиннющий монолог главного героя на фоне пыхтящего завода, к которым вернулась страна в то время, братья и уснули.
Утреннее солнце предательски забило в лицо и разбудило Егора спустя всего четыре часа сна. Он весь сморщился, поежился и лениво уперся в брата, закутанного в тонкий плед, но сон не забрал его с собой, а выплюнул во внешний мир и совершенно выбил из колеи. Он встал, сварил крепкий черный кофе без сахара, с удивлением заметив в себе сходства с полковником Аурелиано Буэндиа (хотя, общего у них мало что было), а после сел за исчерченные листы. Егор впервые почувствовал ощущение, что его организм что-то попутал во время сна – все тело ломало, голова совсем отказывалась связывать мысли воедино, но сон как рукой сняло.
Так он просидел над листом, успев за полтора часа только зачеркнуть пару пунктов и обматерить на бумаге все, что только посещало его взъерошенную голову. Зависть брала его, когда он видел сопящего и сладко прильнувшего к дивану брата, фантастической ловкостью укрывшегося от утреннего солнца двумя пальцами нависающей сверху руки. Шальная мысль разбудить его и заставить браться за работу захватила его, но Егор успокоил внутреннего демона, поняв, что и делать то нечего уже. Оставалось лишь собираться, уповая на удачу, ведь в такой дороге не могло быть четкого плана – он всегда зависел от случая.
На улице пахло все той же городской тоской: паленый шашлык, сгоревшая резина, которую плавили в закрытых на «вечную реставрацию» дворах, вонь из заводских труб, будто бы нарочно выставленных в жилых районах и, конечно же, печальный пейзаж зеленой и грязной Свислочи, медленно текущей по своему желобу. За ней виделся кусок Троицкого Предместья, который уже был больше похож на большой памятник человеческому пофигизму, нежели на исторический мемориал.
