Небо и море
Дмитрий Кашканов
Жизнеописание автора, затрагивающее период от начала 1960-х до начала 2020-х.Масса интересных наблюдений, касающихся жизни обыкновенного человека, волею судеб оказавшегося в различных неординарных ситуациях.Авторский взгляд на службу в ВМФ СССР, на полеты пилотом на пассажирских авиалиниях в Узбекистане, России и Катаре.
Дмитрий Кашканов
Небо и море
Челябинское детство
Я родился в Челябинске 30 марта в год, когда в космос полетел Юрий Гагарин. На пару недель мое появление на свет опередило Гагаринский полет, и мои родители назвали меня Димой, как давно, еще в ее девичестве придумала моя мама. Кто знает, если бы я подзадержался с появлением, то на волне эйфории меня вполне могли бы назвать Юрочкой.
В тот год мои родители еще не имели собственного отдельного жилья и поначалу меня принесли из роддома в дедову квартиру, которая располагалась в большом доме номер 2 в Артиллерийском переулке. Из двора через арку был выход прямо на проспект Ленина метрах в ста от площади с танком.
В квартире было две комнаты. Небольшая гостиная была тесно уставлена клеенчатым диваном, зеркалом, круглым дубовым столом, посудной горкой и телевизором КВН. Телевизор имел малюсенький экранчик, перед которым крепилась здоровенная водяная линза. В промежутке между диваном и телевизором за бордовой плющевой портьерой пряталась дверь. Через неё был проход в маленькую спальню с двумя кроватями и шифоньером. Из коридора можно было попасть в маленькую кладовку, предназначенную для хранения угля и дров. Далее располагалась ванная комната, а в конце коридора – кухня. Газовые плиты еще не получили широкого распространения и у деда на кухне стояла устрашающего вида плита, топившаяся углем и дровами.
За домом, метрах в ста, по насыпи проходила «разворотная» железнодорожная ветка, по которой гоняли составы, разворачивая их в необходимом на станции направлении. Часть ветки шла к Челябинскому Тракторному заводу. По этим путям каждые пять или десять минут ходили прокопченные паровозы.
Обитателей дедовой квартиры не спасало от шума даже то, что жили мы на пятом этаже и вроде бы несколько вдалеке от железнодорожной суеты. Составы грохотали на частых стыках, машинисты беспрерывно гудели и свистели. Содом и Гоморра! Но в те годы люди были крепче нервами и благодарны судьбе за полученное от государства такое прекрасное жилье. Тем более, оно действительно было таким, особенно в сравнении с опостылевшими бараками, в которых население ютилось в войну.
Бабушка рассказывала, что была невольной свидетельницей того, как однажды какому-то мужику на рельсах паровоз отрезал голову и бедная голова, подскакивая на неровностях, катилась по насыпи вниз. Машинист отчаянно гудел, увидев мужика на пути. Гудок и привлек бабушкино внимание к происшествию и его печальным последствиям.
Мой дед, Кашканов Борис Васильевич, работал на стройках города плотником. Зарабатывал хорошо и считался ценным работником. В молодости он выучился на столяра и умел делать красивую мебель. Стол, горка и зеркало были его изделиями. Мебель была обильно украшена резьбой с растительными мотивами – цветами, листьями и виноградными гроздьями. Спинка дивана тоже была украшена резной полочкой, на которой поверх кружевной салфетки стояли рядком обязательные в каждой тогдашней семье семь фарфоровых слоников.
Дед родился в 1906 году в башкирской деревне на берегах реки Белая. Выучился в ремесленном училище на столяра. Будучи еще совсем молодым, построил себе красивый большой дом. Надеялся жить в своей деревне, столярничать и растить детей в просторном доме. Революция внесла крутые коррективы в дедовы планы. По Уралу прогулялся Чапаев-герой, большевики взяли власть и стали устанавливать свои порядки. Дом моего деда приглянулся председателю сельсовета – мужичонке захудалому, бездельному, но обладавшему нахальством и пламенным взглядом истинного коммуниста. Однажды, он пришел к деду в гости, без обиняков, в качестве неоспоримого аргумента, выложил на стол наган и предложил отдать дом по-хорошему. Иначе, обещал расстрелять. На вопрос деда: «За что ж ты, Васька, меня расстреляешь?» Последовал честный пролетарский ответ: «Найдется за что. За контру, например, или за кулацкую пропаганду. Ну что отдашь?» «Отдам», ответил мой молодой дед и через неделю с женой и тещей уехал в Нижний Тагил.
Стоит более детально упомянуть дедову тещу.
Брязгина Анна Ефимовна родилась еще в девятнадцатом веке. Рано вышла замуж, нарожала детей и всю оставшуюся жизнь занималась воспитанием потомства и хлопотами по хозяйству. Детей подняла в Гражданскую, внуков растила в Отечественную. С правнуками, вроде, стало полегче. Лишь бы не было войны.
Но вот и самые младшие правнуки пошли в школу, живут сытно, в достатке, у всех дома холодильники, горячая вода и стиральные машины.
«Не нужна я скоро стану» – горестно думала Бабаня, – «Только хлеб зря ем».
К тому времени, а это был 1969 год, Борис Васильевич с Елизаветой Васильевной и мои родители уже три года проживали в Узбекистане, приехав туда на восстановление Ташкента после землетрясения 1966 года.
Якобы, заботясь о здоровье старушки и по случаю удачно освобождая несколько ценных квадратных метров в челябинской трехкомнатной «сталинке», моя тетка Валентина спровадила Бабаню в Ташкент – «Поживите там, бабушка. Там тепло, фрукты и забот вам никаких у Лизы. А то у нас дети выросли, шумят, вам и не отдохнуть». Бабаня молча подчинилась принуждению ехать в ссылку на чужбину.
В Ташкенте она поначалу затосковала от вынужденного безделья.
– Мама, ты посиди, я сама полы вымою, – старалась освободить от работы Бабаню ее пожилая уже дочь, моя бабушка.
– Лиза, я ведь тоже могу, я крепкая еще, – защищалась Бабаня.
– Куда тебе, ведь за восемьдесят давно…
– Вот у тебя ноги больные, а у меня нигде не болит.
Сухонькая Бабаня брала тряпку, и сама потихоньку домывала полы. И так каждый день и по всякому поводу. Попробуй докажи молодым и сильным, что ты не зря по земле ходишь!
На какое-то время Бабаня нашла себе занятие по душе. Моя мать пригласила бабушку, в основном из жалости, видя, как той неудобно жить в жаркой панельной хрущевке на третьем этаже. Мы тогда жили в двухквартирном коттедже. Зимой в нем было тепло, а летом прохладно, вокруг был сад с виноградником. Живя в нашей коттеджной квартирке, Бабаня присматривала за моей сестрой – маленькой Ленкой, которой не было и года. Но Ленка пошла в сад и у Бабани снова появились сомнения в ее нужности. Как моя мать ни уговаривала старушку остаться, та переехала обратно жить к дочери Лизе.
Снова потянулись похожие друг на друга пустые дни. Делать ничего не давали, помощи ни в чем не просили.
Бабаня не выдержала бессмысленности такой жизни, вымолила у Бога прощение и выпала из окна третьего этажа. Бог простил ее, не позволил взять на душу грех самоубийства – Бабаня прожила еще три дня. Объяснила следователю, что никто ее не принуждал, ей самой жить надоело. Поблагодарила Бога за спасение души и тихо отошла.
В годы НЭПа появилась возможность открыть свое дело или просто заниматься мелкой спекуляцией. Дед новых властей опасался и большевикам не доверял, поэтому не стал связываться с основанием серьезного дела. Занялся мелкооптовой торговлей мануфактурой. К счастью, мануфактурного магната из него не получилось. Доходы частично съела инфляция, а остатки отобрала Советская власть. Дед не упирался. Отдавал. Чувствовал, что стоит только подпрыгнуть чуть выше дозволенного властью, то расстанешься не только с пестрыми бумажками, украшенными пролетарскими вождями, но и с собственной жизнью. А как только начали шельмовать нэпманов, бросил совсем свою торговлишку и пошел работать по специальности – столяром-плотником.
Через некоторое время семья перебралась в Челябинск. Платили на новом месте немного лучше, но жить, как и в Тагиле, пришлось в бараке с фанерными стенками и удобствами во дворе.
В 1928 году родилась первая дочь, моя будущая тетя Валентина Борисовна, через три года на свет появился сын Виктор Борисович. В 1935 году моя бабушка родила двойню мальчиков. Один из мальчиков вскоре умер, а второй, Владимир Борисович, через 26 лет стал моим отцом.
Войну дед прошел рядовым. Служил в минометном взводе. В небоевой обстановке в его обязанности входило кормить и охранять взводную кобылу, которая на переходах была тягачом для ротного миномета. В бою подносил к миномету ящики с минами. За заслуги, о которых он никогда не рассказывал, был награжден двумя медалями «За отвагу», медалью «За оборону Ленинграда» и медалью «За взятие Кенигсберга». К сожалению, медали, послевоенные трудовые награды и даже орден «Трудового Красного Знамени» не сохранились. Внуки заиграли, а в смутное перестроечное время следы семейных реликвий совсем растаяли.
И в довоенное время, и в войну большая семья продолжала ютиться в бараке. Первую свою благоустроенную квартиру дед получил уже при Хрущеве. Тогда началась кампания по сносу бараков, а мой дед как раз – и фронтовик с боевыми наградами, и многодетный отец (хотя, многодетность в то время не воспринималась как нечто необычное), и передовик производства! Хоть и не коммунист, но отказать не решились.
Моя бабушка Елизавета Васильевна Кашканова (в девичестве Брязгина) родилась в 1911 году. В ее детских воспоминаниях остались мелкие эпизоды Гражданской войны. Например, как по косогору на краю деревни ехали бронеавтомобили, а дети бежали за ними и, глядя на металлические колпаки на колесах, кричали: «Смотрите! Тарелки катятся!».
Еще одно яркое воспоминание связано с расстрелом на реке Белой пароходов с «белыми». Пароходы и баржи, перегруженные белогвардейцами, плыли по реке, а с берега их обстреливала Красная армия. Потом пароходы уплыли, и война закончилась.
Бабушка росла в большой семье, которая жила в двухэтажном деревянном доме. В доме было много комнат, полы были окрашены, а стены оклеены обоями. За столом пользовались металлическими приборами – ложками и вилками. Судя по всему, жили весьма зажиточно. Но о той семье бабушка почти не рассказывала. Вероятно, в период «раскулачивания» семья рассыпалась, а может и сгинула. Наверно, бабушка боялась навредить мне этими рассказами, а то, вдруг проболтаюсь, и власти начнут вставлять мне палки в колеса.
Из всего дореволюционно-запретного из бабушкиных рассказов я помню только один старый анекдот и несколько забавных историй:
Появился как-то на деревне деловой мужик. Созвал сход односельчан и предложил неслыханное дело – скинуться всей деревней, купить на ярмарке ружье и ходить на охоту.
Мужички посомневались, но денег дали. Кто гривенник, кто целый полтинник. Последним прибежал захудалый мужичонка, бросил в шапку копейку и гордо заявил: «И моя копеечка в дело вложена!»
Съездил деловой мужик на ярмарку. Привез ружье. Встал в центре деревни, зовет односельчан обнову смотреть. Мужички приходят, трогают, удивляются. Невидаль! Ружжо!
Решили стрельнуть. Зарядили. Каждый к ружью липнет, хочет хоть пальчиком за ружье подержаться. Столпились, ухватились, живого места на ружье нет. Только приготовились стрелять, тут бежит захудалый мужичонка. Протискивается. Кричит: «И моя копеечка в дело вложена! Дайте я хоть в дырочку посмотрю!»
О бабушкином детстве сохранилось одно забавное воспоминание. Один из трех её дядьев (все трое жили с женами у отца в доме) был «шалун». Когда семья сидела за столом и ела пельмени, молодой человек из баловства выслеживал по шуршанию под обоями мышь (обои были наклеены на стесанные бревна с остававшимися свободными желобками-дорожками), и ловким движением накалывал ее на вилку. Потом с видом победителя вынимал ее из-под обоев на свет. Девчонки пищали, мальчишки тихо завидовали, глава семьи (бабушкин дед) грозно зыркал на свою жену. Та брала деревянный черпак и звонко влепляла сыну по лбу. Мир восстанавливался и все продолжали есть, кто сердито, а кто, едва сдерживая смех.
С пельменями связана еще одна история времен Гражданской войны.
Пельменей в семье лепилось всегда очень много, чтобы хватило на семью из пятнадцати примерно человек. В Гражданскую был период, когда деревня несколько раз переходила из рук в руки от красных к белым и обратно. Залетают, например, в деревню красные. Естественно, первым делом идут смотреть трофеи. Бабушкин видный дом был одним из самых привлекательных трофеев. Вламываются в дом, машут наганами и винтовками. Орут на оробевшую семью: «Что, белых тут прячете?!!! Куда столько пельменей? Белых кормить собирались?!!!» Семья лепечет: «Да мы… да не…» Красные: «Пельмени реквизируем! Взвод накормить, коней накормить, в комнатах разместить бойцов, сами – пошли вон на сеновал!»
Тут за окнами снова щелкают выстрелы. Красные истошно орут: «Белые наступают!» Выкатываются из дома и уносятся из деревни. Влетают белые. Начинается сказка про белого бычка: «Красных кормили?!!! Расстреляю сволочей! Взвод на постой, коней накормить, сами пшли на сеновал!» Сидят жрут пельмени. Не доели. Стрельба. Залетают красные…
В Отечественную войну бабушка работала на каком-то металлургическом предприятии. Денег не платили. Рассчитывались пайком. Чтобы как-то выжить и выкормить троих маленьких детей, приходилось таскать с завода на продажу чугунные блинные сковородки. Бабушка была весьма полной женщиной, и подвязанная под животом сковородка была не заметна для ВОХРовцев на проходной завода. Удивительно, ее ни разу не поймали. Наверно, не злоупотребляла. А пара тех сковородок использовалась еще и в 70-е для выпекания блинов.
Уже в послевоенном Челябинске бабушка устроилась поваром в детский сад. Готовила хорошо, от начальства получала только благодарности. Позже к ней в детсад, «по блату», поочередно устраивали моих старших двоюродных Наташу и Игоря, а потом и я года три провел под бабушкиным патронажем.
Примерно через год после моего рождения деду надоел в квартире цыганский табор, и он приложил массу усилий, чтобы его сыну с семьей выделили отдельную комнатку в коммуналке. Деду не смогли отказать и без-году-неделя молодому специалисту выделили жилье. Меня перевезли в двухэтажный деревянно-засыпной дом, стоявший по улице Потёмкина напротив парка «Никольская роща». Конечно, улица не в память о том Потемкине – завоевателе Крыма, а в честь партийного функционера, дипломата. Но вплоть до появления интернета я был в неведении о персонаже и думал, что рос на улице имени Потёмкина-Таврического.
Во второй комнате нашей коммуналки жила пожилая чета. Баба Нюра со своим мужем и избалованным котом Васькой. Баба Нюра и ее муж не запомнились, а вот Васька остался в моей памяти.
Еще бы, настойчивый кот добился, чтобы его приняли на работу моим усатым нянем! Работал, не жалея кошачьих сил, за блюдце молока.
