Впервые с момента нашего возвращения из Мексики я всерьез взялся за бумаги и, как ни странно, работа быстро увлекла меня, победив привычную лень. Подозреваю, что немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что я впервые после возвращения почувствовал себя в собственном доме спокойно и уверенно – рядом в кресле умиротворенно мурлыкала Майка, вопрос с маминой вечеринкой и «невестой» был решен, и казалось, что все в моей жизни постепенно налаживается, встает на свои места. Кроме… Но об этом пока думать не хотелось. Гораздо приятнее было осознание того, что наше сотрудничество со Стасом непременно будет продолжено, а, следовательно, о своем материальном благополучии я смогу не беспокоиться. Согреваемый этими (впрочем, не совсем бескорыстными) мыслями, я добросовестно просидел над документами весь день, сверяясь с законами, проводя экспертизу новых контрактов на соответствие требованиям руководства, словом, занимался обычной юридической рутиной. Лишь когда за окном сгустились сумерки, я почувствовал усталость в спине, блаженно потянулся и с чувством человека, честно потрудившегося и имеющего законное право на отдых, встал из-за стола и прошел на кухню, чтобы соорудить для себя нехитрый холостяцкий ужин.
Естественно, едва я поднялся со своего места, Майка мгновенно проснулась и пулей метнулась на кухню, заняв выжидательную позицию у блюдца. Усмехнувшись, я достал из холодильника сливки для нее, пару шницелей и замороженные овощи – для себя. Майка быстро расправилась со своим ужином, одобрительно мурлыкнула и отправилась в комнату – занимать законное место на диване. Я остался дожидаться, когда подрумянится мясо, а мысли, вытесненные сегодняшней работой, сами по себе вновь закрутились в моей голове:
«Хочу я этого, или нет, но игнорировать амулет и все, что с ним связано, мне, видимо, не удастся. Этот резиновый шнурок на шее – смешная попытка ослабить его влияние, не более того. Непостижимым и непредсказуемым образом я связан с этим наследством своего деда, а, значит, обречен – со Стасом или без него – мотаться по всему миру и собирать фрагменты амулета, до тех пор, пока он не восстановится во всей своей целостности. Или пока мои поиски не приведут меня к гибели… Это предрешено».
Такие выводы меня не радовали, но приходилось признать, что никакой иной альтернативы у меня нет. Что ж! Так тому и быть. В конце концов, надо иметь мудрость смириться с тем, чего не можешь изменить, а изменить путь амулета или прервать свою с ним связь я, конечно, был бессилен, поэтому решил относиться к своей дальнейшей судьбе философски. Поужинав, я тихонько заглянул в комнату и, убедившись, что Майка крепко заснула сытым сном, свернувшись калачиком на диване, снял с шеи «изоляцию» и улегся рядом с ней.
Кошка мирно спала. Ей снилась большая кастрюля, доверху наполненная жирными сливками.
Проснулся я оттого, что в моей голове зазвучали кошачьи вопли: «Сколько можно дрыхнуть! Я голодна! Мне пора есть! Доставай сливки! Сли-и-ивки!». Самым простым способом избавиться от этих настойчивых требований было немедленное их удовлетворение, что я и сделал, по пути к холодильнику нацепив на шею резиновый галстук. Перспектива просыпаться под немые крики кошки каждый день меня совсем не радовала, но, с другой стороны, не могу же я носить свой ошейник круглые сутки?
– Может, договоримся? – обратился я к ней. – Я тебя кормлю вдоволь самой вкусной кошачьей пищей, а ты за это позволяешь мне выспаться и не требуешь еды с самого утра! А? Как тебе предложение?
Поскольку я уже успел нацепить «изоляцию», то мыслей Майки я не услышал, но ее реакция была красноречивей всяких слов – с независимым видом она принялась вылизывать свою лапу, делая вид, что совершенно меня не поняла.
– Вот ты, значит, как… Ладно, потом разберемся. Сегодня мне некогда с тобой возиться.
Возиться с кошкой, действительно, было некогда, поскольку именно сегодня мама ждала нас с Милой в гости. Хотя мы и были приглашены только к вечеру я, памятуя о своей патологической неспособности к сборам на торжественные приемы, решил заняться приготовлениями с самого утра. Мама терпеть не могла, когда я являлся пред светлые очи ее подруг в затрапезе – требовала обязательного строгого костюма, белой рубашки с галстуком, безупречной выбритости, сверкающих ботинок и тому подобных, на мой взгляд, совершенно излишних атрибутов в случае, когда речь идет о простых семейных посиделках. Но, поскольку спорить с родительницей в подобных случаях было себе дороже, я всякий раз повиновался и являлся к ней на торжества безукоризненно вычищенным, отпаренным, отглаженным и отутюженным. У меня даже имелся специальный наряд для визитов к ней – хранился на отдельной вешалке в шкафу. Его-то я первым делом и проинспектировал. Конечно! Оказалось, что с ним придется повозиться – укрепить пуговицу на пиджаке, отпарить брюки. С рубашкой, слава Богу, проблем не возникло, поскольку с мексиканских гонораров я прикупил себе не меньше дюжины, и теперь просто вынул одну из упаковки. Покончив с приготовлениями одежды, я освежился в душе, начистил ботинки и взглянул на часы. Так и есть! До назначенного времени оставалось не более трех часов, а ведь мне еще следовало встретиться с Милочкой. Нужно было поторапливаться. Я облачился в свою «униформу для торжеств», попытался повязать галстук поверх изоляционной ленты – ничего не выходило. Галстук некрасиво топорщился, лента выглядывала из-под рубашки. Черт! Как некстати! Вот уж чего мне совершенно не хотелось, так это выслушивать за столом мысли престарелых маминых подруг, да смущаться, улавливая романтические откровения Милы в мой адрес. Я еще немного повозился с костюмом, пытаясь перевязать галстук и спрятать ленту, но, убедившись, что все мои попытки тщетны, с сожалением снял «изоляцию».
«Что ж, придется потерпеть, – с горечью подумал я. – Прав был старый вождь – я не только хранитель амулета, но и его пленник. Ничего не поделаешь!».
Как всегда в минуты подобных сборов, время таяло стремительно, и когда я, наконец, ощутил себя в полной готовности, выяснилось, что встретить Милу я смогу, лишь помчавшись к ее дому на такси.
Я набрал номер ее телефона, и, извиняясь, попросил ждать меня у метро, ближайшего к дому моей матушки. К счастью, она ничуть не обиделась, как не обиделась и на те инструкции, которые я посчитал необходимым дать ей по поводу внешнего вида и манеры поведения на семейном торжестве. Или мне показалось, что не обиделась?
На всякий случай я решил встретить Милу с цветами – раз уж я не смог за ней заехать да еще, не ровен час, обидел своими глупыми наставлениями, хоть встречу, как подобает галантному кавалеру. В последний раз оглядев себя в зеркале, я пулей вылетел из квартиры, купил цветы и с опозданием на пятнадцать минут явился к метро «Гражданский проспект».
Издалека различив меня в толпе, Милочка бросилась ко мне навстречу и, оказавшись рядом, замерла в нерешительности, словно не зная – протянуть мне для приветствия руку или ограничиться простым кивком.
– Извини, что опоздал, – я протянул ей цветы. – Вечно я везде опаздываю! Как меня только еще шеф терпит!
– Значит, есть за что терпеть! – улыбнулась Мила, переняв мой шутливый тон.
– Ох, сомневаюсь! Впрочем, в данном случае мое опоздание нам может быть только на пользу – придем позже всех, так что не придется скучать вместе с парой маминых подруг, ожидая прихода остальных гостей. Как ты, готова?
Мила кивнула.
– И помни: для нас с тобой главный девиз вечера: не лезьте в мою личную жизнь чужими руками!
В ответ она рассмеялась:
– Да, да, я этого тоже терпеть не могу! Тем более, что никакой личной жизни у нас с тобой нет.
Тут я наклонился к ней и произнес таинственным шепотом:
– Но об этом никто не должен знать!
Вскоре, оживленные и нарядные, мы предстали перед моей родительницей. Распахнув дверь, мама просияла, но от меня не укрылось, как в мгновение ока она успела окинуть оценивающим взором не только Милочкино лицо, но и ее наряд, особо задержавшись на украшениях. Сделаны они были, действительно, со вкусом и отличного качества, но я прекрасно знал, что это всего лишь бижутерия, в то время как моя мама, видимо, решила, что невеста ее сына явилась на первую встречу с потенциальной свекровью в брильянтах и сапфирах.
Первый беглый осмотр прошел благополучно. Внешне излучая благожелательность, про себя матушка подумала: «Ладно, сойдет на безрыбье», а для моей требовательной маман такая оценка вполне могла считаться удовлетворительной. Манерно развернувшись и одарив мою спутницу лучезарной улыбкой, мама пригласила нас следовать за ней в гостиную.
Войдя в комнату, где красовался большой, накрытый стол со всевозможной снедью, я несколько оторопел. То есть я понимал, что будут гости, но никак не предполагал, что их будет столько! Вокруг стола кишела масса тетушек самого разного возраста, многие из которых были мне совершенно не знакомы. С трудом я отыскал в этой гомонящей массе несколько относительно знакомых лиц и поспешил занять места за столом поближе к ним, увлекая за собой Милочку.
Зато мама, в отличие от меня, чувствовала себя превосходно. Лицо ее лучилось каким-то непривычным сиянием, платье покроя пятидесятых годов украшала гигантская брошь, которую я помнил с детства, прическа стиля «бабетта» венчала голову. И как она только умудрилась соорудить такое из своих безнадежно испорченных химическими завивками и красками волос? Мне подобное сооружение на голове казалось диким, но мама, да и все окружающие, считали этот стиль прошлого века необыкновенно элегантным.
«Наверное, все мы таковы – тот образ жизни и тот стиль, который мы восприняли в самом расцвете своих лет, навсегда остается для нас эталоном вкуса. И мы цепляемся за него и отстаиваем до последнего, даже когда наши идеалы становятся смешными и немодными. Пытаясь одеваться в той же манере, которая была принята в пору его молодости, человек неосознанно стремится вернуться в свои лучшие годы, вновь почувствовать себя хоть немного моложе», – философски размышлял я, разглядывая нелепые по современным меркам наряды своей матери и ее многочисленных подруг, которые в той или иной степени тоже придерживались стиля давно ушедших лет.
Наконец, все гости расселись по своим местам, зазвучали тосты: сперва в честь хозяйки дома, потом – в честь прекрасного брака, результатом которого стал такой обаятельный сын, обязанный, в свою очередь, продолжить славное поколение Ачамахесов и подарить Галине Евстафьевне внука (тут все недвусмысленно посмотрели на Милочку, отчего та смущенно покраснела и потупилась), следом выпили за упокой моего незабвенного отца, а дальше разговор скатился на обычные бытовые проблемы. Разомлев от сладкого вина, тетушки наперебой вспоминали свою молодость, счастливые советские времена, ругали нынешнюю власть и жаловались на тяжелую жизнь, высокие цены и маленькие пенсии – стандартный набор тем на посиделках пожилых людей.
Мы с Милочкой чувствовали себя, как инопланетяне, случайно оказавшиеся на совершенно незнакомой территории. Как мы могли поддержать беседу? Жаловаться на жизнь вместе с матушкиными подругами было бы чистой воды лицемерием, защищать нынешние времена и доказывать, что и сейчас есть немало хорошего – было бы заведомо провальной позицией. К тому же, оставалась опасность, что вся эта орава накинется на нас с расспросами о том, когда мы собираемся пожениться, и скоро ли планируем завести детей, а вот уж этого ни мне, ни Милочке, совсем не хотелось. Но и уйти раньше положенного времени я тоже не мог – мама никогда не простила бы мне внезапного ухода. Да и не в одной маме дело. Глядя на ее счастливое, оживленное лицо, я понимал, что для нее этот надуманный праздник, который она сама для себя организовала – редкая возможность снова почувствовать себя счастливой, радость, которой не так-то много в жизни пожилого человека. И могу ли я, ее сын, омрачить такой день своим невежливым уходом? Но сидеть и молчать с каждой минутой становилось все тягостнее, тем более, что и Милочка, как я заметил, чувствовала себя не в своей тарелке.
«Ладно, – решил я, – раз я ничего не могу изменить, не могу уйти и избавить себя и Милу от этого торжества, придется расслабиться и получить удовольствие. Попробуем для начала переменить тему».
Я дождался паузы в воркованье тетушек и светским тоном осведомился, ни к кому конкретно не обращаясь:
– А что вы думаете о нашем вступлении в ВТО?
Тут я спохватился, что ляпнул явную ерунду, что женщины, весьма и весьма далекие от политики, могут воспринять мой вопрос как насмешку, но как по-другому подключиться к разговору, не знал. Не о последних же фасонах панталончиков для старых дам мне говорить!
К счастью, тетушки посмотрели на меня благожелательно и даже, как мне показалось, благодарно – пожилым людям всегда приятно, когда младшее поколение интересуется их мнением. Они вдруг стали похожи на комсомолок во время политинформации и начали мне по очереди излагать последние теленовости. Все это было давно известно и навязло в зубах, но я придал своему лицу выражение сосредоточенного внимания и даже время от времени вставлял осторожные реплики. Неизвестно, когда бы мне удалось закончить этот цирк и охладить политический пыл своих собеседниц, если бы одна из старых знакомых нашей семьи, тетя Соня, сидевшая поблизости от меня, вдруг не сказала задумчиво:
– Да, Гриша… С возрастом ты все больше напоминаешь своего отца. Да и ведешь себя совсем как он.
Я поспешил уцепиться за тему, которая была для меня несравнимо более интересной, чем отношения России с ВТО:
– А чем я его напоминаю? Странно, у меня вроде и возможности не было перенять его повадки – я плохо его помню, вечно ему было не до меня. Да и не успел он как следует со мной сблизиться – погиб. Расскажите мне о нем. Мама рассказывала, конечно, но ведь всегда интересно послушать человека со стороны.
Тетя Соня внимательно на меня посмотрела:
– Знаешь, я никогда не могла понять одной его странной особенности: к одним людям он тянулся без всяких видимых причин, любил их, а других… на дух не переносил. И тоже – просто так. Никогда ничего не объяснял. Не любил – и все.
– Э, тетя Соня. Уж вы-то пожили на свете, знаете, небось, что просто так ничего не бывает. Значит, были какие-то причины?
– Да в том-то и штука, сынок, что не было. Никто этих его странностей не понимал. Возьми, к примеру, меня да Зину, – тетя Соня указала кивком головы на пожилую женщину в скромной шерстяной кофте. – Мы обе дружили с твоей матерью, с отцом твоим встречались только во время общих застолий, а относился он к нам совершенно по-разному. Со мной и парой слов, помню, без особой нужды не обменяется, а уж Зинаиду так привечал, чуть не за лучшую подругу держал. Вот и, поди, пойми его! Вот хоть ты мне скажи – с чего бы твоему батьке меня недолюбливать?
– Э-э-э, – неопределенно пожал я плечами, – мало ли что… Да вы сами припомните – может, какая черная кошка между вами пробежала, да вы запамятовали?
– Какая там черная кошка, что ты! Я ему ни разу слова дурного не сказала! – ответила тетя Соня, а про себя подумала: «Не кошкой я была, парень, а пантерой! Да и как на такого мужика, как твой отец, глаз не положить? Я к нему и так, и эдак, а он все мимо меня глядел, отворачивался. И чего вам, мужикам, надо? Неужто жена, эта квочка скучная, ему милей была, чем я? До сих пор забыть не могу! Ведь, позови он меня тогда – со всех ног бы побежала. Я бы ему показала, как может любить настоящая женщина – не то, что его Галина! Жаль – порядочным был сильно, чувствам воли не давал твой отец. Ай, да все вы такие, Ачамахесы – только с виду пылкие да сильные, а внутри – стылый лед!».
Не желая дальше слушать размышления вероломной маминой подруги, я решил аккуратно свернуть разговор:
– Тогда я не знаю, теть Сонь… Странно это. Да вы не берите в голову – может, вам просто показалось, что отец вас недолюбливал. Вот мне, например, вы очень симпатичны, я, вообще, не понимаю, как можно испытывать к вам неприязнь. А в молодости, наверное, редкой красавицей были. Да вы и сейчас хороши! – польстил я тетке.
«Ага! А встретил бы ты меня лет этак сорок назад, не то что неприязни не испытал бы, а совсем-совсем другие чувства», – подумала подруга моей матери, но комплимент мой приняла, улыбнулась. Я, в свою очередь, тоже улыбнулся ей в ответ, настолько благожелательно, насколько смог, и отошел к тете Зине, сидевшей на другом конце стола. Сделал я это отчасти потому, что мне вдруг стало не по себе находиться рядом с тетей Соней, которая в молодости вынашивала планы разбить нашу семью, а теперь преспокойно на правах лучшей подруги сидит за столом, принимая угощение от женщины, у которой мечтала увести мужа, а еще – потому что очень захотелось переговорить с тетей Зиной, понять, за что ее привечал мой отец.
– Давненько к нам не заходили, теть Зин! Как у вас дела? Как дети? Внуки?
Она посмотрела на меня, и мне вдруг стало необычайно тепло и спокойно на сердце от взгляда этих старых, слезящихся, почти бесцветных глаз.
