Нелюди, противостояние
Василий Львович Попов
Война. Паника. Миллионы смертей… в этой атмосфере сталкиваются два человеческих существа, одно удовлетворяет свои потребности, цель другого – месть. Они движутся друг другу навстречу долгой и кровавой дорогой. Поступки обоих в достижении своих целей заходят за рамки человеческого понимания.
Не так ужасен дикий зверь,
Как страшен недочеловек.
Тайга не пугала. Она поглощала полностью. Попадая сюда, человек становился частицей её. Такой же маленькой и хрупкой, как деревья, кустарники, птицы и звери. Даже самые свирепые и огромные (по человеческим меркам) звери казались песчинками в этом до конца не изведанном мире.
Цепочка живых существ передвигалась по таежным просторам. Точнее, полуживых – измотанных, голодных и подгоняемых страхом. Страхом пред смертью. Перед ее однозначностью – казнь. Трое были приговорены к расстрелу. Двое просто спасали свою шкуру в надежде избежать неминуемого попадания на фронт. Где также витала смерть. Хоть, возможно, и героическая, но беспощадная ко всем.
Побег. Он давал шанс выжить немногим. И уже двое из первоначальной группы лежали возле бараков лагеря, а тело одного висело в путанке колючей проволоки. Трупы не убирали – наглядный пример. Побег давал право выбора: встретить смерть в таежной глуши или от пуль на пути к свободе. Но даже эта смерть не была столь обреченной, как вынесенная приговором суда или трибуналом. Побег – рулетка.
Первые морозы снижали шансы на выживание и успех предпринятой попытки. Положительный фактор – сход вниз по реке на быстро смастеренном плоту. И уже не слышно лая собак, идущих по следу, криков солдат и выстрелов. В глазах засветилась надежда. Надежда на жизнь. На спасение.
– Привал! – раздался голос с металлическими нотками.
Быстрыми движениями собран сушняк. Первый костер с момента начала побега. Первый чай. Первый табак. И первые недовольства сквозь одышку.
– Раскудахтался, падла…
– Тише! Не сейчас…
Уголовники, закурив, держались в стороне. Лицо молодого, с шальными глазами и рандолевыми зубами, застыло в оскале. Более взрослый зека вытер лицо рукавом фуфайки и, взглянув пустыми глазами в небо, добавил затянувшись:
– Время придет…
Затем все вместе грели руки возле костра и пили, пуская по кругу, пахнущий землей чай. Даже сделали по глотку жгучей жидкости из армейской фляги – трофей, оставшийся от смертельно раненого охранника. Проводив руку, убирающую флягу, четыре пары жадных глаз посмотрели в глаза её хозяина. Не во всех взглядах огоньки жадности погасли. Это не секрет и для лидера группы. Майор был не только старшим по званию среди бывших военных. Было в нем что-то властное, не военное. Подчиняющее.
И старый уголовник, повидавший людей, читал это. Его это не пугало. Наоборот – интересовало. Но торопливость его младшего товарища заставляла задумываться над опережающими действиями.
– Кажется, оторвались… – Старый зека показал потемневшие от чифиря зубы.
–Не факт, – произнес один из политических, тоже бывший военный. – По какой из рек мы спустились, знал только Игнатьев, но его нет с нами. – Ёжась, он затушил самокрутку о сырой валун. – С его слов, одна из четырех возвращается к лагерям.
Игнатьев в данный момент висел на колючке лагерного предзонника. Он притягивал взгляд остальных зека и других обитателей лагерей. Он единственный не принял ни одну из сторон – ни политических, ни уголовников. Его врожденное недоверие сыграло с ним злую шутку. В последнюю секунду перед побегом уголовники назвали ему отправную точку, «изменившуюся» с момента окончательного утверждения плана. Это был первый раз, когда Игнатьев доверился. Так убрали потенциального врага.
– Так надо было колонуть его до упора, – взвыл Фикса, глядя на бывшего майора. – Вы же там шушукались за ширмой, голубки…
Взгляд холодных глаз «просвечивал» уголовника, как предмет неодушевленный.
– Остынь, Фикса, – одернул сотоварища старый зека. – Игнатьев знал: если он подробно опишет местность, он станет не нужен, а так он сыграл определенную роль в нашем спектакле – «псы» пошли в противоположную часть зоны…
В глазах бывшего майора на секунду загорелись искры и тут же погасли.
– Когда выдвигаемся, Ильич?– спросил лидера сиплым голосом третий политический. – Отдых тоже нужен…
Его слова прервал волчий вой. Он вызвал страх в глазах людей и ухмылку на лице Ильича. Ужасное звериное соло подхватил второй волк. Дуэт вселил панику в «побегушников».
– Вот и ответ, Андрей Сергеевич, вот и ответ. – И Ильич широким прыжком заскочил на заросший мхом валун и побежал.
Остальная четверка чертыхаясь последовала за ним.
Свобода каждому представлялась по-разному.
Старый зека по кличке Портной (странная для уголовного мира аналогия с судьями, что «шьют» дела), узнав о существовании ребенка из письма давно забытой заочницы, бежал к дочери. Устав от всего, он хотел прижаться к подростку с длинными косичками и вручить ей награбленное золото, не найденное «легавыми». Его одолевали неизвестно откуда возникшие угрызения совести и периодические вспышки туберкулеза.
Для Фиксы они шли к новым горизонтам блатной романтики. Малины, падшие женщины и все остальное… Его здоровье не было подточено лагерями и вольными разгулами. Он рассматривал политических как лишний балласт или как необходимые в пути «консервы». Понятие морали, соответственно, было недоступно этому индивидууму.
Андрей Сергеевич – бывший начальник продовольственного склада одной из военных частей – преследовал ту же цель, что и Портной. Он бежал отдать наворованное им своей семье. Жена и двое сыновей прислали весточку из эвакуации.
Двумя остальными двигала месть. Капитан милиции в первые дни войны был арестован по доносу коллеги, увидевшего в этом единственный способ подъема по карьерной лестнице. В месть было заложено все то, что бывший мент увидел и испытал на пересылках. Те чувства, те эмоции, что были пережиты во время ожидания приведения смертельного приговора в исполнение.
Ильич – пограничник, начальник заставы – покинул расположение части за несколько часов до начала войны. Его сняли с поезда на полпути. Он не смог объяснить мотивы своего поступка перед трибуналом. Личные мотивы. Была затронута честь его жены. Вести в родном городке распространялись очень быстро. Сейчас он двигался к источнику их распространения. Он верил в успех второй попытки. В справедливость. В знаки судьбы, одним из которых считал то, что до сих пор не был расстрелян.
Свела их судьба в одном из бараков. И побег друг без друга был невозможен, так как был сложен в силу ряда причин. Неудача в начале побега отдала преимущество политическим. Но и малая часть уцелевших уголовников была опасна.
– Ты можешь шарить только у девок под юбками, да по карманам рабочего класса, – остужал шепотом Фиксу на очередном привале Портной. – В тайге ты потеряшка, а он военный погранец, это его стихия… Не время еще, не время…
Ильич не только распознавал знаки и хорошо читал местность, видя ее в графическом изображении, но и знал людей. Одергивание молодого зека старым, было для него очевидным, как и то, что без него они в тайге слепы. Поэтому у него есть время.
Третьи сутки пути снизили скорость передвижения группы. Не хватало сна, тепла и еды. Запасы были контролируемы, но заканчивались. Ильич давал людям больше отдыхать, видя, как быстро устают бывший начсклада и старый уголовник. Они становились обузой. И он видел это еще до начала побега. Как и видя неравенство в группе, отдал двух уголовников на растерзание охраны лагеря и их собакам. Он знал, что Игнатьева уберут зеки как неопределившегося, поэтому сделал ответный ход.
– Надо что-то решать с ними, – кутался в лагерную фуфайку Семенов, бывший милиционер, когда они с Ильичом черпали воду из канавы. – Потом может быть поздно…
– Они не дети малые и орудуют заточками профессионально. – Ильич понимал: для зеков не было секретом, кем был Семенов на воле. – Не думай, что Портной он, потому что шитьем занимался – пришил он народу достаточно, тонким стержнем, с ушком, как у иглы… И висит он у него сейчас под фуфайкой на веревке.
Семенов собрал промерзшую клюкву в руку, съев и поморщившись от кислоты, проговорил:
– Любишь ты подбодрить, Ильич. Почему и дорог. – Он заглянул в зеленые глаза Ильича. – Знаю я все про него, только и я ждать, пока меня на лоскуты резать начнут, не буду, повидал я ворья всякого за годы службы…
Ильич посмотрел на удаляющуюся фигуру Семенова и представил его в форме идущего по коридорам власти и сплюнул. Он был из другого ведомства и любви к служащим в органах испытывал ровно столько, сколько и к уголовникам. Тем более, что человек, нанесший оскорбление его жене, был следователем по особо важным поручениям.
Сумерки сгущались очень быстро, заботливо окутывая лес. Крикнула где-то таежная птица. Из-за верхушек нетронутых буреломом деревьев показалась луна. Повеяло дымом, и Ильич увидел разгорающийся костер. Донесся приглушенный говор сотоварищей. Он отправился к ним, разрабатывая в голове менее кровавый план избавления.
К ночи температура понизилась. Все прижались ближе к костру, молча смотрели в пламя. Каждый видел в нем встречу со своей целью. Пахло табаком и лесом. Свет от костра проявил улыбки на некоторых лицах. До сидящих возле костра донесся голос Ильича сквозь сладкую дрёму:
– Дежурим по два часа. Я первый, потом Сергеич и Семенов, затем остальные…
Кто-то забормотал во сне. Раздался храп, заглушающий треск костра. Ильич подкинул дров. Пламя обняло свежие корявые отростки деревьев.
– Твари! – Крик Фиксы эхом разлетелся по тайге. – Вонючие твари! Портной! Они ушли…
Старый уголовник невероятно быстро оказался возле Фиксы.
– Глохни! – Портной схватил его за горло цепкой рукой. – Визжишь, как потерпевшая торговка на рынке.
Ему хватило беглого взгляда: костерок дотлевал в утренней мгле. На камнях лежала фляга и небольшой мешок с сухарями.
