Пятьдесят слов дождя

Глава первая

Песнь воды

Киото, Япония

Лето 1950 года

Боль пришла быстро. Явилась пугающим всплеском. И ничто не могло остановить ее жуткое шествие.

Боль пришла быстро. Само действо длилось куда дольше.

Нори едва ли не приветствовала вспышку боли, ведь она была самым приятным из того, что последует. Сперва покалывание, словно маленькое перышко выбивало на коже джигу. Затем растекалось жжение. Один за другим каждый нерв тела возбуждался и вопил, пока все они не слились в единый хор протеста. Затем – слезы. В свои юные годы Нори научилась их не сдерживать, иначе станет хуже. Если сдерживать, то она начнет урывками втягивать воздух носом, чувствуя, как туго сжимается грудная клетка. А потом из носа потекут сопли, смешиваясь со слезами тошнотворным варевом, которое слишком часто попадало в приоткрытый рот.

Лучше уж принять слезы со всем возможным достоинством. Они будут лишь стекать по щекам, прохладные, словно журчащий ручей.

В этом, по крайней мере, была хоть капля самоуважения.

– На сегодня все, Норико-сама.

Сквозь резь в глазах она заставила себя сфокусироваться на говорившей: служанка лет тридцати с небольшим, с круглым приветливым лицом и теплой улыбкой.

– Спасибо, Акико-сан.

Горничная осторожно помогла Нори подняться из фарфоровой ванны, предложив десятилетней девочке опереться на ее руку.

Резкий порыв ветра, коснувшийся обнаженного тела, заставил Нори тихонько вскрикнуть; колени подогнулись. Акико удержала ее и, удивительно легко вытащив из ванны, усадила на стул.

Нори начала медленно раскачиваться взад-вперед, желая, чтобы непрерывное движение помогло унять дрожь. Спустя несколько мгновений боль утихла ровно настолько, чтобы девочка сумела открыть глаза, увидеть, как служанка смывает смесь теплой воды, отбеливающего вещества и темных крупиц кожи цвета миндаля – ее, Нори, собственной кожи – в канализацию.

– Как думаете, получается? – спросила Нори, негодуя на саму себя из-за просочившегося в голос рвения. – Акико, как вы думаете, получается?

Служанка повернулась к ребенку, оставленному ей на попечение, и слабо улыбнулась. Нори испытала огромное облегчение.

– Да, маленькая госпожа, я думаю, что получается. Ваша бабушка будет довольна.

– А как вы думаете, я получу новое платье?

– Возможно. Если ваша бабушка даст мне денег на ткань, я сошью вам летнюю юкату. Старая уже совсем мал-а.

– Я хотела бы синюю. Благородный цвет, правда, Акико?

Служанка опустила взгляд и принялась переодевать Нори в чистое хлопковое исподнее.

– Синий будет очень красиво смотреться на вас, маленькая гос-пожа.

– Это любимый цвет бабушки.

– Да. А теперь бегите. Через час я принесу вам поесть.

Нори заставила себя двигаться, не обращая внимания на пульсирующую боль. Все получалось, она знала, что получалось, с такими-то ежедневными ваннами! Бабушка послала за самым лучшим чудо-мылом, которое только можно купить, аж в Токио. Нори с готовностью терпела боль, вовремя поняв, что результаты будут стоить любых страданий. Она сидела бы в ванне хоть весь день напролет, если бы Акико позволила, но разрешали ей только по двадцать минут зараз. На левой ноге остался покрытый крапинками фиолетовый ожог, который приходилось скрывать особенно длинными юбками. Зато кожа вокруг него была удивительно светлой.

Нори хотела, чтобы так выглядела вся ее кожа.

Она прошла по коридору, стараясь не издавать никаких звуков, – во второй половине дня бабушка любила поспать. Особенно зимой, когда для светских визитов слишком холодно, а солнце садится рано.

Нори поспешила к лестнице на чердак, избегая взглядов слуг, которые рассматривали ее всякий раз, как она попадалась им на пути. Она прожила здесь уже два года, и все равно им явно было не по себе от ее присутствия. Акико заверила девочку, что дело не в том, что она им не нравится; просто они не привыкли к детям в доме.

Так или иначе, Нори с удовольствием обитала на чердаке, вдали от всего и всех. Бабушка в первый же день распорядилась, чтобы его расчистили и превратили в жилое помещение.

Чердак, очень просторный, заполняло столько вещей, сколько у Нори никогда не было. Кровать, обеденный стол и три стула, книжная полка, корзина, полная вязания и шитья, скромный алтарь для молитв, небольшая жаровня на зимние месяцы и шкаф для одежды. Даже маленький туалетный столик с табуреточкой, который, по словам Акико, когда-то принадлежал матери Норико. И, конечно, ее коричневый чемодан с фиолетовым шелковым платочком вокруг ручки. И голубая сумка с маленькой серебряной застежкой.

Больше всего ей нравилось окно в форме полумесяца над кроватью. Когда Нори вставала на постель ногами (чего ей делать не полагалось), то видела огороженный задний двор с зеленой травой и разросшимися старыми персиковыми деревьями. Она видела искусственный пруд, в котором плавали и плескались карпы кои, и слабые очертания соседних крыш. По мнению Нори, она видела целый мир.

Сколько ночей она провела, прижавшись лбом к прохладному, влажному стеклу? Причем ей очень даже везло, ведь ее ни разу не поймали. За такой проступок девочку безусловно высекли бы.

С того самого дня, как она приехала, ей не разрешалось покидать дом. А дом жил по многим неукоснительно соблюдаемым правилам.

Главное было простым: не показываться на глаза, пока не позовут. Сиди на чердаке, не издавай ни звука. Еду ей приносили трижды в день в определенные промежутки времени. Вниз, в ванную, ее водила Акико. Во время такого выхода Нори ждала процедура с отбеливающим средством.

Трижды в неделю на чердак поднимался сгорбленный слепнущий старик и учил девочку чтению, письму, арифметике и истории. Уроки Нори нравились. По правде говоря, она была весьма способной ученицей и всегда просила Саотомэ-сенсея принести ей новые книги. На прошлой неделе он принес книгу на английском языке под названием «Оливер Твист». Нори не смогла прочесть оттуда ни словечка, но твердо решила научиться. Книга была красивая, в кожаном переплете.

Соблюдать правила удавалось без особого труда. Нори их не понимала – и не пыталась понять.

Не думай.

Нори забралась на свою маленькую кровать с балдахином и уткнулась лицом в подушку. Прохлада подушки отвлекала от неослабевающего покалывания кожи. Инстинктивное желание убежать от боли вскоре погрузило девочку в беспокойный сон.

Ей снилось то же, что и всегда.

Она бежала за уезжающей синей машиной, звала мать, но никогда не могла ее догнать.

Сколько Нори себя помнила, ее конечности оставались непослушны. Начинали трястись, своенравно и неудержимо, при малейшем намеке на неприятности. Чтобы унять дрожь, ей приходилось обхватывать себя руками, стискивать изо всех сил.

Когда Акико сообщила, что сегодня ее навестит бабушка, Нори ощутила слабость во всем теле и торопливо опустилась на деревянный стульчик за обеденным столом, не доверяя ногам.

– Обаасама придет?

– Да, маленькая госпожа.

Обычно бабушка навещала Нори раз в месяц, иногда дважды – проверить, как девочка живет и развивается.

Что бы она ни делала, бабушка никогда не оставалась довольна, взгляд ее цепких серых глаз подмечал малейший промах. Норико переполнял как восторг, так и ужас. Угодить бабушке – вот подвиг, который она страстно желала совершить.

Нори окинула взглядом свою комнату, мучительно остро осознавая, какой там царит беспорядок. Из-под покрывала торчал уголок желтого постельного белья. На керосиновой лампе на ночном столике – пятнышко пыли. Дрова в печке потрескивали, и кто-то счел бы подобный звук раздражающим.

Не говоря ни слова, служанка наводила порядок и расставляла все по местам. Акико тоже привыкла к требованиям хозяйки дома. Она работала здесь с самого детства.

И, следовательно, знала маму Нори. Нори все время хотелось ее расспросить, Акико все время хотелось рассказать, однако обе были слишком послушны.

– Что же мне надеть? – просипела девочка, презирая внезапно дрогнувший голос. – Как вы думаете?

Вариантов было немного: темно-синее платье в горошек с коротким рукавом и кружевным воротничком, зеленое кимоно с бледно-розовым поясом, ярко-желтая юката (для лета) и черное кимоно.

Нори пожевала щеку изнутри.

– Черное, – решительно ответила она на собственный вопрос.

Акико достала кимоно из шкафа и разложила на постели.

Нори пришла к такому выводу относительно легко: на фоне темной одежды кожа покажется светлее. Пока служанка помогала ей одеваться, мыслями Нори унеслась дальше.

Она провела дрожащей рукой по волосам – густым, буйным, упрямо вьющимся, несмотря на ежедневные попытки усмирить их расческой. Своеобразного оттенка темно-коричневого, который Нори сравнивала с корой дуба. Их никак не получалось заставить ниспадать на плечи, как у матери и бабушки. Однако, если приложить достаточно усилий, они распрямлялись настолько, что можно было заплести их на затылке в косу длиной до пояса и повязать яркой лентой. Тогда волосы выглядели почти нормально.

Сегодня из двенадцати лент Нори выбрала красную. Любимую, потому что красное подчеркивало блеск в глазах цвета шампанского, а единственное, что Нори все-таки нравилось в собственном лице, так это глаза – даже бабушка однажды мимоходом отметила, что они «довольно любопытные».

Изящно миндалевидные, как и следует. Хоть в этом она не выделялась так сильно.

Как только девочка оделась, Акико ушла.

Нори замерла посреди комнаты, усилием воли заставила себя не вертеться. Чинно сложила руки, с легким презрением разглядывая кожу. Вроде получше. Два года принятия ванн – и наконец заметна разница. Еще пара лет, и кожа посветлеет настолько, что можно будет покинуть чердак.

В отличие от бабушки, которая время от времени заходила, дедушка изо всех сил старался избегать внучки. Как советник императора, он большую часть времени все равно проводил в Токио. В тех редких случаях, когда их пути пересекались, он смотрел на Нори жестким взглядом, от которого продирало холодом. Иногда она спрашивала о дедушке у Акико. Служанка сразу тушевалась: «Он очень важный человек, очень влиятельный». И поспешно начинала говорить о другом.

Как бы ее ни мучило любопытство, Нори была не настолько глупа, чтобы обсуждать подобную тему с бабушкой. Совет матери оказался весьма полезен – хотя и не позволял узнать, где она и когда вернется. Впрочем, Нори старалась об этом не думать.

Звук шагов известил ее о прибытии бабушки. Нори опустила взгляд в пол и низко, почтительно поклонилась.

Женщина перед ней помолчала и спустя мгновение вздохнула:

– Норико.

Знак, что можно разогнуться. Нори медленно выпрямилась, все так же вежливо, старательно не поднимая глаз.

Пожилая женщина стремительно приблизилась и одним ловким движением приподняла подбородок внучки тонким пальцем.

Нори взглянула бабушке в лицо. Сквозь оставленные временем отметины сквозили следы красоты. Гладкая, почти белая, как скорлупа яйца, кожа. Длинная шея, маленькие руки, тонкие пальцы. Темные волосы, с каждым годом все сильнее испещренные сединой, ниспадавшие идеально ровной пеленой значительно ниже талии. Аккуратный нос и пронзительные глаза цвета грозового неба, как у всех в семействе Камидза. И, разумеется, лебединая грация, к огорчению Нори, совершенно недоступная ей. Прекрасное и одновременно приводящее в исступление зрелище.

– Конничива[5], обаасама, – проговорила Нори, силясь не увянуть под пристальным взором. – Да пошлет вам Бог благополучие и радость.

Юко кивнула, будто мысленно сверялась с неким контрольным списком, и слегка отступила. Нори едва слышно вздохнула от облегчения. Старуха бегло осмотрела чердак, затем еще раз кивнула.

Нори в предвкушении выдвинула из-за обеденного стола стул. Однако бабушка не сдвинулась с места.

– Думается мне, ты немного подросла.

Нори чуть не подпрыгнула от испуга. К подобному она не готовилась.

– Немного, госпожа.

– Сколько тебе?

Нори закусила губу.

– Десять, бабушка.

– Десять. У тебя уже пошла кровь?

Она оцепенела, охваченная паникой. Кровь? Она должна истекать кровью?

– Я… прошу прощения, я не понимаю.

Вместо презрения или ярости, которых ожидала Нори, бабушка лишь снова кивнула.

– Как твои успехи в учебе?

Тут Нори мгновенно просияла. И на мгновение забылась.

– О, чудесно! Саотомэ-сенсей – очень хороший учитель. Он говорит, что я получу еще больше книг, когда смогу читать чуточку лучше. У меня уже есть две новые, и они на английском. Сенсей считает, у меня талант к…

Юко бросила в сторону внучки холодный взгляд, который мигом поставил ее на место. Девочка умолкла и, захлопнув рот, ощутила привкус желчи.

Женщине полезно учиться молчанию.

Нори опустила голову, уставилась на выцветший пол под ногами, желая слиться с ним воедино. К своему абсолютному ужасу, она ощутила подступающие к глазам слезы и быстро заморгала, чтобы их отогнать.

Спустя вечность тишины, бабушка промолвила:

– Сколько ты весишь?

К счастью, ответ на этот вопрос Нори знала без проблем. Ее взвешивали перед каждым приемом ванны.

– Тридцать девять фунтов, бабушка.

Юко в который раз кивнула.

– Волосы хорошо отрастают. Цвет лица немного улучшился. Я послала за новым средством.

– Спасибо, бабушка.

– Однажды ты можешь стать хорошенькой, Норико. Вполне хорошенькой.

Раньше эта фраза наполнила бы девочку радостью, подарила бы надежду, ощущение будущего за пределами чердака.

Мысли о будущем всегда терзали ее постоянным беспокойством. Нори не знала, что оно из себя представляет, не строила никаких планов. А ведь когда-то оно наступит, взглянет ей прямо в глаза.

И хотя слова бабушки вселяли в Нори оптимизм, теперь она понимала, что последует за этими надеждами на завтр-а.

Бабушка молча извлекла из складок рукавов деревянную кухонную ложку. Пусть и привычная к этой процедуре, Нори затряслась едва ли не до судорог. Она снова потерпела неудачу, снова удалилась на шаг от шанса покинуть чердак и войти в цивилизованный мир. Она еще не готова. Может, не будет готова никогда.

Юко облизнула тонкие губы.

– Девушка должна быть послушна. Ты учишься, это правда. Акико и учитель отчитываются мне. Однако ты по-прежнему слишком беззастенчива. Слишком дерзка в своих поступках. Прямо как твоя мать-шлюха.

Нори стиснула спинку стула и, не дожидаясь подсказки, склонилась.

– Тебе не хватает самообладания, не хватает грации, изящества. Я слышу, как шагами ты сотрясаешь весь дом, словно слон. Мы – императорская семья. Мы не ходим как рисоводы.

Не поднимая головы, Нори ощутила, как подошла ба-бушка.

– Усвой, наконец, главное – дисциплина.

Рука задрала ее кимоно, сдвинула ткань так, чтобы на ней не осталось ничего, кроме тонких хлопковых трусиков. Нори зажурилась.