Я ревновал ее. Ревновал по-настоящему. Всегда брала досада, когда кто-нибудь из ребят приставал к Миле, порой не выдерживал, в драку хотелось броситься. Но Тасю ревновал иначе. Потому, наверное, что четко осознавал полнейшую свою беспомощность и ненужность. Я тут ничего и никак не мог изменить – ни дракой, ни провожанием из школы, ни всем прочим. Оставалось только злиться и мучиться.
Я много размышлял над этим. Конечно же у Таси, такой красивой, такой славной, должен быть ухажер и, возможно, даже не один. Разве может она не нравиться мужчинам? Странно, что до сих пор – а ей, я знал, уже двадцать один – замуж не вышла. И наверняка к кому-то вечерами на свидание бегала, и целовалась, и обнималась. Если уж в нашем классе многие девчонки заженихались, что тогда о Тасе, совсем взрослой, говорить? Но мысль эта была невыносимой. Словно Тася предала меня, оскорбила. Я однажды после такого звонка не сдержался, желчно ей, под настроение, ответил. Она внимательно, без улыбки, поглядела на меня, но ничего не сказала…
Через двенадцать дней – в школе уже занятия начались – меня выписали. Мама принесла цветы и торт, я со всеми распрощался.
– Ну, – улыбнулась Тася, – бывай здоров, Мишка, больше не болей! – И поцеловала меня в макушку.
Она раньше никогда не называла меня Мишкой. И то ли от этого, то ли от тепла и запаха ее губ, у меня в носу защипало. Мелькнула едкая мысль, что никогда больше не увижу ее, не прикоснется она ко мне, не улыбнется, не заговорит со мной. Уйдет из моей жизни, как время от времени исчезали из нее многие другие – друзья после лагеря, к примеру, или когда мы куда-нибудь летом отдыхать ездили, знакомились там, дружили, обещали переписываться, даже встречаться, но потом ничего этого не было. И вместе с Тасей пропадет что-то очень нужное, невосполнимое. Но что всего удивительней, не стыдно мне было, что она – при всех, при Ленке! – меня, как маленького, поцеловала. Наоборот, загордился. Что-то раньше не видел я, чтобы она кого-нибудь из выписывавшихся ребят целовала, пусть даже в макушку…
* * *
Тогда я думал, что с утра до вечера буду вспоминать Тасю, долго не смогу ее забыть, если вообще смогу. Но, к удивлению своему, ничего подобного не случилось: закрутился, завертелся, дел навалилось видимо-невидимо, дома, в школе, во дворе – порой вообще забывал о Тасином существовании. Вот только вечером, перед сном, всплывала вдруг в моей памяти ее солнечная улыбка…
Я и на Милу стал теперь глядеть иначе. Все время сравнивал ее с Тасей. Не в красоте, не в привлекательности – в чем-то другом, мне самому до конца не ясном. Не было в Миле чего-то такого близкого, сердечного, как у Таси. Мила мне не перестала нравиться, но нравилась уже как-то не так.
Между прочим, встретила меня Мила как никогда дружески, приветливо. Польстила даже, что соскучилась. Расспрашивала о больничной жизни, вспоминала, как сама в позапрошлом году в больницу угодила. И чем совсем уж сразила: собиралась, оказывается, навестить меня, но все никак не получалось у нее. Мы возвращались из школы, и так увлеклись разговором, что сделали два кружка вокруг дома и еще возле ее подъезда немного постояли. А на прощанье Мила вдруг огорошила меня:
– С тобой что-нибудь случилось?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ну… – замялась она, – какой-то ты не такой стал… – Иронично хмыкнула: – Влюбился, что ли, в кого-нибудь?
У меня, что называется, челюсть отвалилась. Уму непостижимо, неужели это со стороны заметно? И как это вообще можно заметить? – на лбу ведь не написано. Да и не влюбился я, а просто… просто… Что просто? Ощутил, как начал заметно краснеть, насупился:
– Вот еще! Очень нужно! Ладно, мне пора! – Круто повернулся и зашагал к своему подъезду.
Эти ее слова долго потом не давали мне покоя. И пришел я к неожиданному выводу. Я, скорей всего, Миле вовсе не нужен и не интересен, но, заподозрив, что я в кого-то, не в нее, влюблен, сразу стала она ко мне лучше относиться. Даже сказала – совсем на нее не похоже, – будто соскучилась. Зачем ей это? На всякий случай? На какой всякий случай? Мне, наверное, никогда это не понять…
В пять часов пришел Саня, показал мне трояк и позвал в парк, на игральные автоматы. Я тоже попросил у вернувшейся с работы мамы трешку – и мы побежали. Нам повезло, толкучки возле автоматов не было, наменяли мы пятнашек и наигрались всласть. Точней, не всласть, а пока денег хватило. Я бы, кажется, мог целый день здесь пропадать – и не надоело бы.
Возвращались мы, когда уже заголубели сумерки. Из паркового кинотеатра выходили люди – только что закончился сеанс. Мы спешили – наши мамы не любят, когда мы приходим домой после наступления темноты. Я рассказывал Сане, как умудрился промахнуться в самый последний раз – и вдруг застыл, запнулся на полуслове. Лицо мое, видать, сильно изменилось, потому что Саня, взглянув на меня, опешил:
– Эй, ты чего?
– Понимаешь… – не сразу отозвался я. – Ты… ты, в общем, иди домой один… У меня тут дело… Я потом приду…
– Офонарел? – выпучил глаза Саня. – Какое еще дело?
– Иди, Саня, иди, – подтолкнул я его в спину, – некогда мне. – И, чтобы избежать дальнейших расспросов, быстро, не оборачиваясь, пошел от него.
На какое-то время потерял их из виду, но тут же высмотрел в длинной людской веренице желтый Тасин плащ.
Они шли медленно, прогулочно, Тася держала его под руку. Я продвигался в нескольких шагах позади, крался вдоль стен, перебегал от дерева к дереву, стараясь остаться незамеченным. Боялся, что кто-нибудь из них обернется, увидит меня. На мое счастье, тьма уже сгущалась, но вскоре понял, что напрасно беспокоился. Мог бы, не таясь, идти вплотную за ними – они так были поглощены друг другом, что, похоже, вообще ничего и никого вокруг себя не замечали.
Очень хотелось послушать, что говорит ей папа, и я рискнул. Выбрал удобный момент, когда они вышли на многолюдную улицу, и пристроился сзади, весь обратившись в слух. До меня доносились лишь обрывки слов и предложений, но можно было понять, что папа сейчас рассказывает Тасе, как они с Витей, студентами еще, ездили к морю, почти без денег. Как дважды выгоняли их, безбилетных, из поезда, как зарабатывали они на пропитание, показывая в вагоне карточные фокусы. А потом, на море, подкармливали их в столовой какого-то пансионата девчонки-практикантки, поварихи, и ночевали они где придется.
Я эту байку слышал не раз. Папа, когда приходил к нам в гости дядя Витя, почему-то любил возвращаться к тем студенческим приключениям, вспоминали они всякие смешные подробности, хохотали.
Тася тоже смеялась. Уж я-то знал, какой папа рассказчик. Он даже самую обыкновенную историю может так рассказать – животик надорвешь. Об одном я сейчас жалел – что не видел их лиц, как они смотрят друг на друга.
Больше всего меня занимало, где и как будут они прощаться. Конечно же, папа не бросит ее на полпути, проводит домой. Но что последует дальше – неужели он в Тасину квартиру зайдет? Я не знал, где Тася живет, и опасался, что сядут они в трамвай или троллейбус. Тогда мне придется туго. Но никуда они не сели, неторопливо, плечом к плечу, брели по теплой весенней улице.
Тася, оказалось, жила недалеко, минут через двадцать они подошли к ее дому. Похожая на нашу девятиэтажка, только, не в пример нашему двору, ни деревца рядом, ни кустика, негде мне укрыться.
Я спрятался за углом железного гаража, далековато, не отрывал взгляда от двух стоявших у стены фигур. Лампочка над крыльцом не горела, но я уже приспособился к темноте, видел все довольно отчетливо. Зато ни словечка не слышал, к тому же говорили они вполголоса.
Мысли судорожно метались в моей голове, сшибаясь, налетая одна на другую… Ну чего я так запсиховал? В конце концов, они могли случайно встретиться в кинотеатре. И папа, как настоящий джентльмен, проводил ее домой. Но почему тогда шли так медленно, под руку? А как же им идти? – взрослые всегда так ходят, мужчина должен предложить даме руку. Нет, что-то не вяжется – с чего бы это вдруг папа один
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
