– Обязуюсь за двадцать минут управиться! – Девушка шутливо изобразила пионерский салют. – Столько вытерпите?
– Всегда готов, – салютом же ответил Гурский.
Она скрылась за фанерной дверцей позади стойки, Гурский сел за ближний столик, Черныш лег у него в ногах. В кафе, вообще в подобного рода заведениях Гурскому, исключая недавний визит с Витькой, давненько не приходилось бывать, чуть ли не с доперестроечных времен. Дивился тому, как изменилось обхождение. Оно и понятно, – размышлял, – ни одного клиента, выживать им как-то надо, готовы каждому угодить, чтобы заработать. Улыбается так, словно осчастливили они с Чернышом ее. И в тот раз, кроме мужика с собакой, никого здесь больше не было; туговато им, скорей всего, приходится. Место выбрали небойкое или просто рано еще? И девушка, по всему видать, не завалящая, ухоженная, глазки умненькие, вполне возможно, что раньше в каком-нибудь НИИ ошивалась, теперь вот в бизнес ударилась, выкручивается. Интересно, она и у плиты сама возится, или напарница там у нее? И снова, как не раз уже случалось со вчерашнего дня, всплыла муторная мысль, что не представляет, чем бы мог он заняться, если попрут из медицины. Даже в шарашку такую не пустят, как прокаженного. Челноком заделаться, с баулами туда-сюда мотаться? А Гала?
Девушка вновь объявилась, из чего следовало, что сама готовкой не занимается. Вошел какой-то крепко сбитый парень, она и его приветствовала улыбкой, но другой тональности. Наверняка приятель или, судя по оценочному взгляду, каким окинул его и Черныша, не посторонний здесь человек. Догадки Гурского подтвердились: девушка с двумя бутылками пива и стаканами подсела за столик парня, о чем-то зашептались. Гурский, чтобы не подумали, что он прислушивается, отвернулся к окну, рассеянно смотрел на разморенных полуденным зноем людей, на шустрые автомобили, расплачивавшиеся с солнцем вспыхивавшими на мгновенья стеклами. Внизу время от времени истомно позевывал Черныш. И как литой стояк, вокруг которого безостановочно крутятся разномастные карусельные лошадки, возвышалась над всем, не пропадала, не девалась никуда одна и та же въедливая мысль: скоро, совсем скоро выяснится, не угробил ли он Галу. Важней, значительней этого ничего сейчас не было. И всё, почти всё, что выпадет ему дальше, от этого зависело…
– Аппетит, надеюсь, не пропал? – Погруженный в себя, Гурский и не заметил, как оказалась возле него девушка с подносом.
– Не пропал, – механически ответил он, наблюдая, как ловко расставляет она перед ним тарелки. А потом совершенно был сражен, когда она постелила на пол перед носом Черныша клеенчатую скатерку, на которую водрузила пластмассовую посудину с двумя тугими сосисками и куриной, сохранившей остатки плоти косточкой.
– Косточка вашему псу за счет фирмы, – озорно подмигнула. – Пивка выпьете? Холодненькое, сейчас в самый раз.
– Пожалуй, – проглотил сухой комок Гурский. – Принесите бутылочку. – И вдруг, сам того не ожидал, попросил: – А еще, пожалуйста, водки, граммов сто. Гулять так гулять.
– Идея зрелая, – снова, уже заговорщицки, подмигнула девушка и поплыла к стойке.
Не только потому избегал Дмитрий Глебович каких-либо кормящих заведений, что предпочитал домашнее, приготовленное Галой, и вообще некомфортно себя чувствовал, когда приходилось есть в не всегда желанной близости с незнакомыми, того хуже неприятными людьми. Даже в гостях у давних друзей. Все мерещилось ему, страстотерпцу что плохо вымыты столовые приборы, а еды перед тем касались руки сомнительной чистоты. Это уже помимо того, что воротило от чужих, неприемлемых запахов. А сейчас не обрадовали его два ввалившихся кавказца, севших за столик рядом, одинаково небритых и облаченных не по погоде в черные пропотевшие рубашки и обрядовые свои кепищи. Заговорили громко, словно в разных концах комнаты сидели, на неведомом ему гортанном языке. Но на войне как на войне, ограничился лишь тем, что вытер нож и вилку тремя бумажными салфетками, влил в себя горькую водку и поспешно, чтобы поскорей выбраться отсюда, начал поглощать принесенную снедь. По качеству она заметно уступала улыбчивой хозяйке кафе – безвкусные резиновые сосиски, картошка не дожарена, сметана в салате была явной долгожительницей, но пиво, девушка не обманула, оказалось действительно холодным, примиряло со всеми иными лишениями. А еще больше – благостное урчание Черныша под столом.
Убежденным трезвенником Гурский не был, мог в милой компании без ущерба принять две-три стопки водки, предпочитая хорошую водку всем остальным горячительным напиткам, но к алкоголю был равнодушен, обходился без него, если случая не выпадало, месяцами и желание выпить, тем более в одиночестве, никогда у него не возникало. Считанные разы в жизни, в неблизкой уже юности, доводилось ему «перебрать», и ощущения потом были столь мерзопакостными, что и много лет спустя вспоминались с содроганием. Да и к пиву-то особого пристрастия не питал, разве что бутылку холодного в жаркий день, опять же за приятной беседой. Выйдя из кафе, помедлил немного, с неудовольствием отмечая, что нет привычной крепости в ногах и ясности в голове, сказал Чернышу:
– Когда Господь хочет наказать человека, лишает его разума. На кой ляд было эту водку брать? Стресс, говоришь, снимал? Лучше бы я что-нибудь другое снял. Ладно, проехали. Пекло-то какое, дышать нечем. Что у нас там на повестке дня? Ах, да, надо же тебя приодеть. Попадался мне на глаза магазин «Охота и рыбалка», по-моему, на Мечникова. Там, думаю, ошейником и всем прочим разживемся. А чего ты язык мне показываешь? – Хлопнул себя по лбу: – Эгоист я несчастный! Сам пива нахлебался, а о тебе не подумал! Тебя ведь, дружочек, жажда замучила, вон как дышишь! Только возвращаться в эту харчевню у меня желания нет, по дороге что-нибудь придумаем…
На Мечникова, за светофором на перекрестке все это и случилось. Повезло, не успел разогнаться. Откуда взялась эта женщина с двумя раздувшимися сумками, как возникла вдруг прямо перед лобовым стеклом, Гурский так и не осознал. Успел лишь в самый последний момент дать по тормозам, и в этом паническом визге сдираемых асфальтом покрышек, в исчезнувшем в следующий миг смутном овале женского лица с разметавшимися волосами, в обрушившемся на него багровом столбе слепящего света воедино слились все беды, все нелепости кошмарных последних дней. И – стук. Не стук – шмяк. Отвратительный шмяк преградившего путь тяжелому и быстрому железу утлого человеческого тела. Забился, заскулил сброшенный в тесное машинное нутро Черныш. Обливаясь ледяным потом и тоже по-собачьи скуля, Гурский выбросился наружу, подбежал к распластанной перед капотом женщине. Почему-то обратил не ко времени внимание на белый молочный ручеек, вытекавший из лопнувшего пакета. Женщина была в сознании, судорожно кривились бескровные закушенные губы.
– Я сейчас, я сейчас, потерпите немного, – бормотал Гурский, склоняясь над ней. – Где больно?
– Везде больно, – сморщившись, прошептала она. – Колено…
Он быстро ощупал ее ноги, руки, осторожно приподнял:
– Я вам помогу, я врач. Идти сможете?
– Смогу. Кажется. – Попыталась выпрямиться, охнула.
– Садитесь в машину, я отвезу вас в больницу. Там осмотрю всё детальней.
Женщина, опираясь на его руку, сделала один шаг, другой, облегченно выдохнула:
– Цела вроде. Обошлось. Колено вот только… Сумки возьмите…
Вокруг толпились уже люди, неожиданно много, словно заранее знали, что именно здесь что-то случится. Шушукались. Отделился от них пожилой мужчина, причитая «в клинику ее надо, в клинику», помогал Гурскому пристроить женщину на заднее сиденье. Мальчик в бейсболке притащил сумки, рот у него развалился.
– У вас тут собака, – кивнула пострадавшая на забравшегося уже на свое место взъерошенного Черныша.
– Не бойтесь, она не кусается, – заверил ее Гурский.
– Я не боюсь, не ожидала просто. – Глаза у нее прояснились, приходила в себя. – Боже, как я испугалась! Думала, конец мне, как только сумку успела выставить, отскочила?..
Возвращался к жизни и Гурский. Самого страшного не произошло, все остальное меркло перед этим. Не всем же, – промелькнуло, – напастям на меня валиться, я свою норму уже выполнил, с лихвой…
– Все-таки давайте заедем в больницу, – сказал ей, трогаясь. – Почти на сто процентов уверен, что все у вас в целости-сохранности, это я вам как врач говорю, но, известно, береженого Бог бережет. Возможно, рентген придется сделать.
– Не надо в больницу, отвезите меня домой, – попросила. – Отлежусь. – И укоризненно добавила: – Какой же вы, извините, врач, от вас за версту спиртным разит, а вы такой за руль садитесь! Счастье ваше, что милиция не подоспела. Да не оборачивайтесь вы на меня, смотрите на дорогу, а то еще кого-нибудь сшибете!
– Виноват, – буркнул Дмитрий Глебович. – Простите. Так уж получилось, не только моя в том вина. – И вдруг пожаловался: – Неприятности у меня. Большие. Очень большие. Всё одно к одному… Где вы живете?
Она назвала адрес, ехать оказалось недалеко. Гурский помог ей выбраться из машины, порадовался, что в особой помощи она уже не нуждается, разве что остерегается твердо ступать на левую ногу. Во всяком случае, вышагивала она, держась за его локоть, – руки Гурского были заняты сумками, – вполне сносно. И повезло, что не пришлось подниматься по лестнице, – жила на первом этаже неказистой пятиэтажки. Спросил:
– Дома есть кто-нибудь?
– Нет, – ответила, – но скоро должна вернуться из школы дочка.
Сумки оказались тяжеленькими, в одной, молния которой разошлась, Гурский приметил несколько лежащих сверху молочных и кефирных пакетов, хлебные буханки, батоны. Едоков небось много, – подумал он, пока возилась она с замком, – или прожорливы очень.
Женщина открыла дверь, но в квартиру его не впустила. Перетащила сумки через порог, повернулась к нему:
– Спасибо, что помогли. С другого сталось бы просто умотать, бросив меня на дороге. А вам, доктор, если вы в самом деле доктор, все-таки советую за руль в таком виде не садиться, чтобы количество ваших неприятностей не возросло. Прощайте.
Он не дал закрыть дверь, заклинив ее ступней, крикнул в образовавшуюся щель:
– Но я не могу оставить вас так, дайте хоть колено ваше посмотрю! Я действительно врач, хирург, моя фамилия Гурский! Мало ли что!
– Ладно, – помедлив, ответила она, – я такую фамилию где-то слышала, заходите.
Квартира ее оказалась маленькой, однокомнатной, и жили тут, по обстановке судя, бедновато. Его версия о многочисленной семье не подтверждалась. Хотя бы потому, что «спальная» мебель была представлена лишь подростковой кроватью и узким диваном.
– Ложиться мне, надеюсь, не обязательно, так посмотрите? – Стояла перед ним в центре комнаты, на лице появилась тень улыбки. – Только побыстрей, если можно, у меня еще пропасть дел сегодня.
Он впервые как следует разглядел ее. Всё среднее. Возраст, сложение, рост, неяркое сероглазое лицо, русые волосы с едва заметными проблесками седины. По всему видать, о внешности своей заботится мало, не только глаза, даже губы не считает нужным подкрашивать. И серенькое с белым воротничком платьишко на ней, «старой бабушки журнал», как любит говаривать Майка, туфли на низком каблуке, разношенные.
– Нет, – возразил Гурский, – придется вам лечь. Надо поглядеть, нормально ли функционирует сустав.
Она двинула плечами, прихромала к дивану, легла, одернула платье, целомудренно сдвинула ноги.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
