Остаток дороги мы посвятили воспоминаниям. Вспоминали детство наше золотое, незабываемую школьную юность. Разговор, естественно, крутился вокруг Сениной персоны, но рикошетом задевал всех наших одноклассников и учителей.
Мы вспомнили, как к нам в школу пришла новая учительница, и её, как на грех, назначили к нам классным руководителем, потому что наша классная дама тогда как раз ушла в декретный отпуск. Новая училка сразу же, засучив рукава, принялась нас перевоспитывать. Ну, видимо, именно так она понимала свою миссию классного руководителя.
Боже, как же люто мы её ненавидели! А за что любить истеричку, к тому же больную на всю голову?
Звали её Алиса Георгиевна, но поскольку она была достаточно молодой женщиной – где-то в районе тридцати, – некоторые наши пожилые учителя стали по-свойски звать её Алечкой. Так вот она сделала им в учительской строгий выговор и напомнила, что в школе нет и не может быть ни Алечек, ни Валечек, что к учителям уменьшительные имена неприменимы. И сказала, что зовут её Алиса Георгиевна, и никак иначе. Но выговаривать эту абракадабру – «Алиса Георгиевна» – охотников было не так уж много.
Мы тут же, естественно, прилепили ей кличку. Поскольку имя «Алиса» у нас, как и у всех советских детей, ассоциировалось исключительно со сказочной лисой, то мы, естественно, и прозвали её «Лисой». И отчество переделали в соответствии с её ужасным характером.
В общем, была она Алиса Георгиевна, а стала Лиса Горгоновна. Потом для краткости имя мы стали отбрасывать, то есть звали её сначала Горгоновной, потом – Горгоной, и так, постепенно, она превратилась в Медузу. Так её и звала вся школа.
Ну, все учителя рано или поздно узнают о своих кличках. Эта, я уверена, узнала о своей быстро. И вот интересно, она догадалась, почему её зовут именно Медузой?
Кличку ей придумали мы с Сеней. Я из Алисы превратила её в Лису, а Сеня переделал отчество. Мы были детками начитанными, прекрасно знали и русские народные сказки, и произведения современных детских писателей, и мифы Древней Греции, поэтому для нас превращение Алисы Георгиевны в Медузу Горгоновну было делом как бы естественным, вполне понятным. Но я сильно сомневаюсь, что она сама поняла, почему стала именно Медузой, а не кем-то ещё.
Было это в седьмом классе, и девочки наши уже стали потихоньку пользоваться косметикой. Так Медуза всегда перед первым уроком становилась в дверях нашего класса с белоснежным носовым платочком в руке и всем девочкам проводила тест на наличие косметики: проводила этим платочком по лицам. И не дай бог, чтобы на платочке остался след румян или пудры! Или, хуже того, чёрная полоса от туши для ресниц! Тут уже, если следовать мифологии, наша Медуза превращалась в Сирену. Она так голосила, так завывала, что окружающие, зажав уши, бросались врассыпную.
Ещё она линейкой измеряла нам длину юбок. У неё была какая-то своя система мер и весов, а также своё представление о том, что «прилично», а что – нет. В первый раз, явившись с линейкой, она почти половину девочек не пустила в класс, заявив, что носить такие короткие юбки недопустимо. Мы, дескать, школьницы, а не бог знает кто. И велела всем выгнанным назавтра прийти в юбках такой длины, чтобы ей не было за нас стыдно.
Назавтра многие девочки послушно надели юбки, не просто закрывающие колено, а доходящие до середины лодыжек. Думали, Медуза расцветёт от счастья.
Как бы не так! Она снова орала, шипела, брызгала слюной. Мы еле-еле поняли, что в юбках такой длины в школу не ходят, потому что здесь не ресторан.
Честно сказать, мы в седьмом классе по ресторанам не ходили, поэтому не могли знать, как туда принято одеваться. А в школу, как оказалось, можно приходить в любой одежде. Главное условие – чтобы она уродовала учениц. Вот тогда ни фасон, ни длина юбки никакого значения не имеют. А вот если одежда делала девочек хоть чуть-чуть привлекательными, то Медуза Горгоновна тут же объявляла им войну.
О надлежащем воспитании мальчиков эта фурия тоже не забывала. Она тщательно следила за их стрижками. Здесь тоже главным условием было уродство. Узрев у Арсения волнистый чуб, она тут же, прямо с урока, отправила его в парикмахерскую – стричься. Он послушался и попросил мастера подстричь его покороче. Но мастер в парикмахерской, как назло, попался очень хороший, буквально фанат своего дела. Он внимательно посмотрел на Арсения, изучил его форму черепа, овал лица, структуру волос, и сделал стрижку буквально модельную, хоть сейчас – на обложку журнала. В общем, в школу Арсений вернулся ещё симпатичнее, чем был до этого.
Что тут было! С Медузой чуть родимчик не приключился. Мы надеялись, что теперь-то мы уж точно её потеряем. Однако – не тут-то было. Она оказалась живучей, как та самая мифическая Горгона. Потом на переменке построила наших великовозрастных ребят и строем повела их на первый этаж – туда, где учились первоклашки. И показала, как должна выглядеть причёска школьника. Оказалось, что её идеал мужской стрижки – это стриженный под машинку, практически голый череп, издевательски украшенный дурацкой жиденькой чёлочкой. Кто бы мог подумать, что у неё такой странный вкус…
Да дело, опять-таки, не во вкусе, а в убеждении, что причёска, как и одежда, призвана не украшать человека, а как можно сильнее его уродовать. Ну что тут скажешь…
А однажды она после долгих зимних каникул вздумала проверять у девочек ногти. И у некоторых из нас ногти оказались накрашенными! У меня, правда, лак на ногтях был телесного цвета, но мне всё равно было велено немедленно его смыть. А у Вероники ноготки были выкрашены вишнёвым лаком, и Медуза, узрев это, забилась в конвульсиях.
Мы с Веркой были отправлены в кабинет химии. Там озадаченная химичка долго переставляла в шкафу с реактивами скляночки, гадая, что бы такое нам дать для смывания лака. Потом протянула нам бутылочку с прозрачной жидкостью. Верка первая взялась за дело. Жидкость эта явно не содержала ацетона, потому что лак она с ногтей смыла плохо, зато по пальцам его размазала хорошо. И быстро закончилась. Верка так и осталась с пальцами, перемазанными красным. Была полная иллюзия окровавленных рук. И Верка целый день бегала по этажам и пугала своими «окровавленными руками» учеников – играла в вампира.
Словом, когда на следующее первое сентября к нам вернулась наша любимая классная руководительница, радости нашей не было предела. Мы с интересом ждали, кого же Медуза Горгоновна будет мучить своим воспитанием в новом учебном году. Но она никого больше не мучила. Она просто исчезла из нашей школы – как страшный сон, который исчезает к утру.
Должно быть, не только ученикам она не понравилась. Видимо, в учительском коллективе она тоже пришлась не ко двору.
И я снова носила юбки привычной длины, и никто не отмерял мне эту длину линейкой. А Сеня снова с гордостью носил свой волнистый чуб. И только Вероника изменила имидж. Теперь её ногти были не вишнёвого цвета, а изумрудно-зелёного. Кстати, очень красиво было. А главное – вызывающе. Ведь вызов обществу – это и есть главное предназначение и косметики, и вообще любой моды, не правда ли?
Родной город встретил меня недружелюбно. Он показался мне пустынным и неприветливым. Я понимала, откуда это чувство: здесь больше не было Арсения. Его теперь нигде не было. Я впервые поняла и прочувствовала смысл стихотворной строки: «…но мир без вас мне явится пустыней…». Одиночество и безысходность… Яркое летнее солнце кажется тусклым и холодным. Спешащие по ежедневным делам люди раздражают тем, что они живы. Они, эти незнакомые и ненужные мне люди, живы, а Сеня… Резвящиеся дети вызывают недоумение: как они могут веселиться, когда мир полон несправедливости, когда неведомая опасность подстерегает на каждом шагу?
Пока меня эдак разбирало, Вероника рассудила здраво:
– Пойдём-ка сразу на кладбище. А то как дочку увидишь, так и прилипнешь к ней, а родители твои прилипнут к тебе, так ещё большой вопрос, сумеешь ли выбраться к Арсению. А так – дело сделаем, и с чистой совестью – в лоно семьи.
– Да я только на минутку! Сумку оставлю, скажу, что приехала…
– Ага, рассиропишься, застрянешь в родных стенах, я уйду, как тогда могилку найдёшь?
И то правда. Оля точно за мной увяжется, а зачем ребёнку кладбище? А уж родители и вовсе не одобрят…
В общем, зашли мы на цветочный базарчик, я выбрала четыре великолепные белоснежные каллы. Давным-давно я прочитала, что каллы – цветы смерти. В Европе их якобы используют только для траурных мероприятий. Не могу сказать, насколько это верно для европейцев, а у нас каллы используют почему-то для свадебных букетов. Когда я вижу невесту с этими цветами, – отвожу глаза и стараюсь унять дрожь.
Вероника уверенно двигалась между крестами и оградками, и довольно быстро мы оказались на месте.
– Как это тебе удалось? – удивилась я. – Ты что, как Мальчик-с-пальчик, камешков набросала?
– Я во время похорон вот этот памятник приметила. Очень удобный ориентир: необычный и виден издали.
Необычным ориентиром оказался гранитный памятник в виде мобильного телефона. Под портретом и датами жизни-смерти змеилась надпись: «Абонент вышел из зоны обслуживания». На мой взгляд, пошло, неумно и неоригинально.
Я поморщилась:
– Чего так помпезно? Бандит, что ли?
– Нет вроде. Просто большой начальник в мире сотовой связи. Вроде бы стоял у истоков. Его два года назад стрельнули.
– Раз убили – значит, бандит! – заявила я безапелляционно.
– Сеню тоже убили. Он разве бандит? – тихо спросила Вера.
– «Если погибну насильственной смертью – прошу считать меня бандитом!» – громко засмеялась я и без всякого перехода зарыдала.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
