Чита – Харбин
Вальдемар Крюгер
Книга «Чита-Харбин» рассказывает о нелегкой судьбе потомственного забайкальского казака, уроженца Могойтуевской станицы Степана Сергеевича Нижегородцева. Счастливое детство, хаос Гражданской войны, трудные годы эмиграции в Трехречье и Харбине, возвращение на родину – вехи на жизненном пути Степана Нижегородцева, оставшемуся до конца своих дней верным старинной казачьей заповеди «Душу – Богу, сердце – людям, жизнь – Отечеству, честь – никому». С. С. Нижегородцев, двоюродный брат Г.М. Семенова, выполнял особые поручения знаменитого атамана Забайкальского Казачьего Войска, что подтверждается, нигде ранее не публиковавшимися материалами из харбинского архива БРЭМ, послужившими основой к созданию этой книги. Повествование охватывает исторический период со времен завоевания Забайкалья до середины XX века и позволяет ознакомиться с бытом, укладом жизни забайкальского казачества, связавшего навечно свою судьбу с этим суровым краем, являющимся родиной бурято–монгольского народа, чьи культурные и бытовые традиции нашли отражение на страницах произведения.
Вальдемар Крюгер
ЧИТА – ХАРБИН
Посвящается памяти забайкальских казаков, вынужденных покинуть Родину.
ЧАСТЬ 1
Предисловие
В основу книги «Чита-Харбин» положена судьба потомственного забайкальского казака, уроженца Могойтуевской станицы Степана Сергеевича Нижегородцева. Счастливое детство, хаос Гражданской войны, трудные годы эмиграции в Трехречье и Харбине, возвращение на родину – вехи на жизненном пути Степана Нижегородцева, оставшемуся до конца своих дней верным старинной казачьей заповеди «Душу – Богу, сердце – людям, жизнь – Отечеству, честь – никому».
Повествование охватывает исторический период со времен завоевания Забайкалья до середины XX века и позволяет ознакомиться с бытом, укладом жизни забайкальского казачества, связавшего навечно свою судьбу с этим суровым краем, являющимся родиной бурято-монгольского народа, чьи культурные и бытовые традиции нашли отражение на страницах этой книги.
Прототипами многих персонажей послужили реальные люди, имена которых большей частью изменены. Многие события описанные в книге имели место на самом деле и подтверждены архивными документами приведенными в приложении. Тем не менее немалое место занимает художественный вымысел, без которого создание этого произведения было бы практически невозможно.
Легенды мудрого Бурядая
Я слышал однажды в бурятской степи
песню не песню, стихи не стихи.
Тихо качаясь на белом коне,
старый бурят напевал мне:
«Этой земли высока трава,
над этой травой высока синева.
Но ты, мой друг, не забудь одного:
народ – он вечно превыше всего!
Дондок Улзытуев, перевел с бурятского Евгений Евтушенко. 1950-е годы.
У подножия остроконечной сопочки, отороченной кудрявящейся мерлушкой тальника, удивительно напоминающей своей формой бурятскую шапку-малгай[1 - Малгай (бурят.) – головной убор бурят, шапка конической формы, отороченная бархатом или мехом, которая наверху завершается серебряным навершием полусферической формы с красной бусиной (бурят. дэнзэ).], на берегу чуть слышно журчащей речушки, белела в ночи юрта, возле которой дымился почти потухший костер. Редкие язычки пламени всплескивались над покрытыми серым пеплом, шающими углями, отбрасывая синеватые облики на сидящего у костра старика. Его бронзового цвета лицо оттенялось белыми как первый снег седыми волосами, ниспадающими прядями из-под войлочной шапки-монголки, сливающейся в отблесках костра с силуэтом сопки в единое целое. Под глубокими морщинами на челе старца светились незатухающими углями умные глаза, наблюдающими за вечной, как бескрайняя степь, игрой огня.
Из раздумий Бурядая вырвал прозвучавший за его спиной крик испуганной птицы. Он обернулся, вслушиваясь в тишину потревоженной ночи. Ничего. Поднявшись с насиженного места, неслышно ступая олочами, промазанными на совесть тарбаганьим жиром, он повел плечами. Похолодало, дело идет, пожалуй, к утру. Взгляд привычно коснулся макушки сопки, багровеющей в лунном свете ершистыми кустиками таволожки. Кичиги[2 - Кичигами в Забайкалье называют созвездие Орион.]-то уж сопку миновали, светать скоро начнет, убедился в своей правоте Бурядай и удивительно легкой походкой прошел в юрту, вернувшись оттуда через минуту, неся в руках крытую синей далембой шубу. Подойдя к костру, укрыл ею заботливо двух, спавших в обнимку мальчиков.
– Растите батыры, – соскользнуло с уст, и довольная улыбка расцветила его лицо.
После этого постоял немного в раздумчивости, не зная, лечь ли ему прикорнуть с часок, или же не стоит. Проспишь еще, заревой сон крепок.
Неизвестно, как выпало бы решение Бурядая, если бы из темноты не вынырнула чертом собака. Подбежав к старику, она лизнула ему руку и потрусила к спящим ребятишкам. Не церемонясь, пес заскочил на шубу, которой Бурядай укрыл детей, и осчастливив лица обоих шершавым языком, улегся рядом. Один из мальчиков проснулся, и проведя рукой по испачканному слюной лицу, подскочив, сел, протирая заспанные глазенки.
– Спи Степа, спи, рано еще, – пробормотал заботливо Бурядай, задержав взгляд на широкоскулом лице постреленка. В деда своего, Марка Нижегородцева, друга моего сердечного, малый пошел. Гуран, вылитый гуран, нашего корню, забайкальского.
Мальчик, ни говоря ни слова, упал ничком на пахнущий конским потом войлочный потник, и натянув до глаз шубу, засопел носом, похоже даже не заметив, как обнял вместо друга, спавшую рядом собаку. Хотя как сказать, тоже ведь друг.
Четвероногий дружище подняв метелку хвоста, махнул ее разок-другой, и зажмурился в сладкой истоме, отдавшись во власть немудреных собачьих снов.
Вот чертушка, покачал головой Бурядай, всю ночь где-то блудил. Хоть бы волков не проспал, третьеводни[3 - Третьеводни – позавчера] Намжил, что пасет овец казака Шароглазова из Дуроевской станицы, толковал мне, что следы совсем недалеко отсюда видел. А Намжил врать не будет.
Мысли о волках напомнили Бурядаю в очередной раз о его безвременно погибшем отце пастухе Бадмае.
Шесть лет исполнилось Бурядаю, когда отец, надеясь на благосклонность к нему Бурхана-Будды[4 - Бурха?н – многозначное слово, имеющее хождение в тюркско-монгольской и арабской этимологии. До распространения буддизма Бурхан означал у бурят верховное небесное Божество, позже, Бурхан стал синонимом Будды.] отдал его в буддийский монастырь-дацан, как таково требовали местные обычаи – из каждой семьи один мальчик должен был стать учеником-монахом. Не всегда было так в даурских степях.
Первые сведения о распространении буддийской религии (бурханай шажан) среди бурят относятся к XVI веку и связаны с именем, принявшего буддизм в 1576 году, туметского правителя Алтан-хана, имевшего в своем подданстве некоторые бурятские роды. Шаманизм, определявший до этого времени культуру и образ жизни бурятского народа, продолжал однако долгое время сохранять главенствующие позиции, и лишь после продолжительной борьбы с буддизмом, вынужденным заимствовать некоторые шаманские традиционные позиции и обряды, был вынужден отойти на второй план, непокоренным.
Так, например, популярное божество Гуджир тэнгри (Гуджир-небожитель) было объявлено тождественным буддийскому божеству Махакала, и все признаки и функции прежнего шаманского божества были перенесены на соответствующее божество буддийского пантеона[5 - Буддизм и Байкал // Карнышев А. Д. «Байкал таинственный, многоликий и разноязыкий» 3-е изд. (2010) http://irkipedia.ru].
Важную роль в распространении буддийской религии сыграли бурятские князья-тайши, покровительствующие приезжим ламам. Так, в начала XVIII века, в бурятские земли прибыли 150 лам с целью проповеди буддизма.
Другими активными распространителями учения Будды являлись монгольские племена, изъявившие желание принять российское подданство и перекочевавшие в Забайкалье в XVII веке. Одним из выдвинутых ими условий была свобода вероисповедования и отказ российской стороны от принудительного крещения новых верноподданных, какое имело место среди бурятов.
Со временем буряты обзавелись собственными ламами, посылая своих лучших сынов для получения образования в Курень (ныне Улан-Батор) и Тибет. К числу первых бурятских лам относится Дамба-Даржа Заяев. В 1734 году, отправившись в Тибет, пройдя полный курс духовного обучения, он посвятил семь лет изучению святейших шастров и религиозные постулатов, после чего вернулся на родину. Число обучающихся быстро росло, так в 1771 в Ургу было отправлено 100 бурятских мальчиков.
Если поначалу царское правительство смотрело сквозь пальцы на распространение, увеличение влияния буддийской религии среди бурят, то в начале XVIII века были предприняты первые попытки ограничения религиозных связей бурят с монголами и тибетцами. После подписания Буринского трактата (1727) пограничные караулы получили предписание, в котором, в частности, говорилось:
«Лам заграничных, чужих подданных, в улусы к себе ясачным инородцам не пропускать и довольствоваться теми ламами, которые после разграничения с Китаем остались на российской стороне… Если же оставшихся лам на российской стороне не довольно, в таком случае выбирать оных между собой из каждого рода по два мальчика, благоразумных и к науке охотных, хотя и сирот, или кто похочет, дабы верноподданным впредь в чужих ламах не было нужды».
Но на то ведь и издаются указы и предписания, для того чтобы их не выполнять. Или?
По крайней мере пограничная стража была не трусова десятка и продолжала руководствоваться проверенным временем принципом «указ нам не приказ», и приговаривая «за богом молитва, за казаком служба не пропадет», «чево они нам пушку залиют[6 - Заливать пушку – лгать, врать три короба], нам что ни поп, то и батька», продолжали трясти, или как говорят забайкальцы «держать за кисет» доморощенных контрабандистов, к кою числу кстати относились и некоторые странствующие проповедники буддизма, совмещающие духовную миссию с сугубо земными потребностями.
Если уж тысячные стада, несмотря на строжайшие запреты, переходили границу, отмеченную редкими каменными насыпями-пирамидами, то для монгольского или тибетского ламы перебраться на российскую сторону не составляло абсолютно никакого труда.
Кстати, имели место и «несанкционированные» переходы буренок и сивок-бурок. За воровство скота сурово наказывали тех, кто был пойман с поличным. За неоднократный угон скота (чаще воровали у монголов) провинившегося ждало жестокое наказание плетьми или даже смертная казнь. Наказания должны были больше бояться казаки, нежели буряты и тунгусы. Связано это было с тем, что то, что считалось простительным для кочевника, не видевшего в таком деянии ничего предразсудительного (у меня еще дед воровал скот), являлось для русского казака непростительным. Как человек «на службе», он был обязан охранять интересы государства и следить за соблюдением закона. Так, к примеру, за троекратный угон скота с монгольской территории русского казака могли приговорить к смерти, а за такой же проступок бурята или тунгуса к ударам плетью.[7 - Н.Н. Смирнов «Забайкальское казачество», 2008]
Так или иначе буддийские ламы несмотря на ограничения их деятельности царским правительством за довольно короткий срок, в течении одного XVIII столетия, смогли распространить свое влияние среди агинских (забайкальских) бурят.
С 1773 по царскому указу каждому роду забайкальских бурят было разрешено иметь по одному дацану – молельному дому.
Поначалу ламы проповедовали в войлочных дацанах, попросту в юртах. К числу первых войлочных дацанов в Забайкалье относится Цугольский дацан[8 - Цугольский дацан «Даши Чойпэлинг» (бурят. С??гэлэй дасан) – буддийский монастырь (дацан), старейший в Забайкальском крае – основан в 1801 году. Расположен в селе Цугол Могойтуйского района Агинского Бурятского округа.], основанный в 1801 году агинскими родами галзут, харгана и хуацай.
Со временем из юрты вырос целый комплекс капитальных строений. Так в 1827 году было получено разрешение на строительство стационарного дацана – Цгочен-дуган (главный соборный храм) и Найдан-сумэ – дуган, посвященный 16 ученикам Будды – архатам. В 1831 году были возведены дуганы-сумэ: Майдари – посвященный Будде Майтрее, Гунриг – Будде Вайрочене и Дэмчог – Идаму Чакрасамве.
В Цугольском дацане впервые на бурятской земле были основаны классические монастырские школы Цанид и Мамба – буддийской философии и тибетской медицины. В нем же хранился единственный во всей Бурятии экземпляр Атласа тибетской медицины (до 1926 г.).
В последующие годы Цугольский дацан продолжал расти, прирастая новыми храмами – дуганами: 1845, 1864, 1887, 1911, 1913.
Четыре храма Цугольского дацана являлись аймачными (родовыми): Махгал-сумэ – рода галзут, Дэмчог и Найдан – рода харгана, Гунриг – рода хуацай.
В таком вот дацане с богатыми традициями, где все поражало сознание приведенного туда бурятского мальчика, от колоссального здания буддийского монастыря и до восьмиметровой статуи Будды Майтреи и начал свой долгий путь Бурядай, мечтая стать одним прекрасным днем настоятелем дацана шэрэтэ-ламой или на худой конец, странствующим ламой. Но увы, мечтам его было не суждено сбыться.
Злой Эрлик-хан[9 - Эрлик (-хан), в бурятской мифологии – владыка ада, подземного мира, высший правитель царства мертвых.] отнял у него отца. В ту зиму обнаглели вконец волки, нападая среди бела дня на отары овец и даже табуны лошадей. И чем меньше была отара, тем труднее было ее оборонять от серых татей. А у кого меньше скота – разумеется у бедняка. Вот и получалось, где тонко, там и рвется. Пастух Бадмай относился к их числу. Два тэмээна[10 - Тэмээн (бурят.) – верблюд] и восемнадцать баранов – вот и все его достояние, которое он смог нажить за то, что в жару и холод пас многотысячные стада бурятских богачей-найонов и богатых казаков верховых караулов из приононских и верхнеаргунских станиц.
В отличии от русских, селившихся в деревнях и станицах, буряты кочевали круглый год со скотом в степи, возя с собой свой дом – юрту. Верблюды и лошади, коровы и овцы добывали себе пропитание подножным кормом. Летом стада кочевали туда, где сочнее трава, зимой – где меньше снега. На ночь скот загонялся в передвижные загоны-котоны, а то и так, стабунившись в кучу, пережидал длинную зимнюю ночь, вздрагивая от раздирающего душу волчьего воя.
В ту ночь Бадмай не сомкнул и глаза. Все ближе и ближе раздавалась перекличка волков, пока не стихла, что предвещало пастуху Бадмаю ничего хорошего. Волки подобрались вплотную к хлипкому загону, готовясь устроить кровавое пиршество.
