– Да… нет… не стоит… впрочем, можно…
Да что это со мной, Господи?!
Она рассмеялась. Этот смех был подобен тихому ликованию небес. Она взяла чайник и наклонилась, чтобы налить мне дымящегося напитка. Меня потрясли мягкие и ненавязчивые запахи, исходящие от неё.
– Но что может связывать такое светлое создание, как Вы, с таким извергом, как Ваш муж.
Она улыбнулась. Без слов было понятно, что она скажет: такая горечь сквозила в этой улыбке.
– Я люблю его.
– Как?! – я просто взорвался.
Я вскочил со своего места, чуть ли не бросил свою чашку на стол и стал, как бешеный носиться взад и вперёд по кухне.
– Как можно любить тварь, в которой и человеческого-то ничего не осталось? Как можно любить того, на чьей совести сотни, если не тысячи трупов?!!!
Я негодовал. А она всё также сидела и улыбалась, непоколебимая, как скала.
– Любовь зла.
– Это не ответ!
– Сердцу не прикажешь!
– Это тоже!
– Вам не понять.
– Мне?
Я остановился, как вкопанный, словно наткнулся на бетонную стену. Я сел обратно, взял чашку, сделал глоток и, отставив её, вновь заговорил. Мне постоянно приходилось сдерживать себя, чтобы не раскричаться.
– Вы хоть понимаете, что натворил он и такие, как он?
– Прекрасно понимаю.
– А мне кажется, что Вы совсем не понимаете!
– Ошибаетесь.
– Но как же так? Как Вы можете принимать ласки от рук, пропитанных кровью? Вы не боитесь замазаться?
Она улыбнулась. Но на этот раз как будто с ехидцей.
– Нет, – ответила она, – не боюсь.
– И Вам не жалко всех тех погибших людей? А сколько среди них было ни в чём не повинных детей? А сколько родственников у них осталось, на всю жизнь обречённых нести с собою этот тяжкий груз потерь?
– Жалко.
Если честно, я вздохнул с облегчением. По крайней мере, кроме любви к чудовищу, у неё было всё нормально. Благодаря одноимённому мультику я вспомнил, что красавиц иногда тянет на чудовищ. Может это что-то психическое?
– Жалко, – повторила она. – Вы даже не представляете себе, насколько мне всех их жалко, насколько я понимаю оставшихся в живых, но потерявших своих близких. Каждая новая жертва отзывается во мне болью. Она словно кричит мне, молит о помощи…
Во мне зажглась слабая искорка надежды. Раз это всё так её гнетёт, то, может, ей нужен всего лишь толчок, чтобы она отказалась от этой несуразной любви. Но для начала я решил набрать ещё материала для репортажа.
– А есть во всём этом смысл? – напрямую спросил я.
– В чём? – не поняла она.
– Ну, вот во всех этих смертях, в отнятии радости у родных и близких? Мне интересно: ради чего всё это делается? Ради каких таких великих целей гибнет столько народу? Причём, как с одной, так и с другой стороны? Ну, с капиталистами всё ясно: им новые рынки сбыта подавай, да нефтяные скважины! А тут-то что?
Господи, как она улыбалась, слушая всю эту тираду! Я даже готов был забыть обо всём на свете, только бы всегда она была рядом со мной и могла бы вот так улыбаться… хотя бы изредка.
– Я не знаю, – тихо сказала она, – может быть у него и есть какие-нибудь идеалы, даже наверняка есть, но со мной он ими не делился.
Да, мне больно от всего того, что он делает, но моё чувство к нему гораздо сильнее. Нельзя сказать, что я прощаю ему все эти жизни, нет, я ненавижу его за всё то, чем занимается он и такие, как он, но всё это меркнет и бледнеет перед силой моей любви.
– Ну что ты заладила: любовь, любовь? Что такое, в конце концов, Твоя любовь?
В запале чувств, захлестнувших меня, я даже не заметил, как с «Вы» перешёл на «ты».
– Моя любовь? – переспросила она, как бы не доверяя услышанному.
– Да, что она представляет собой в конечном результате?
– О, да я вижу, что и не любили Вы никогда по-настоящему.
Я зарделся, а она продолжала: бывает такая любовь, которую ты и не замечаешь сначала. Потом она возрастает, но постепенно, без захлёстов, и становится частью тебя, а ты этого и не осознаёшь. Просто наступает такой момент – обычно он связан с расставаниями – когда ты понимаешь, что без этого человека не протянешь и дня.
Также было и со мной. Сначала мне было всё равно, где он, и что с ним, затем я стала тосковать по нему, а спустя какое-то время поняла: если я расстанусь с ним ещё хоть раз, то просто умру.
– И как же ты обходишься без него сейчас?
Она снова улыбнулась. И во второй раз мне показалось, что в этой улыбке промелькнуло нечто похожее на ехидство. Как будто она про себя потешалась над тем, что знает что-то такое, чего не знаю я.
– Он у меня вот тут…
И она приложила руку к сердцу.
В пору было бы мне насторожиться, потому что весь наш разговор, а не только мои переживания, не соответствовали реальности, но что-то со мной творилось. Что-то непонятное.
Сейчас, спустя много-много лет, мне иногда даже думается, что она одурманила меня чем-то. Может, в чай что подложила, а, может, и курилась у неё какая-нибудь дрянь в соседней комнате, – не знаю. Но я знаю одно: в тот момент я терял из-за неё голову. Я пытался уже любыми путями выбить из её премиленькой головки всю эту дурь про любовь.
– Представь, – сказал я ей, – сколько раз за последние годы он брал заложниц?
– Три. Всего три раза, – ответила она, почти не задумываясь, но потом, словно уловив какую-то светлую мысль, поправилась, – хотя нет, четыре.