– Я не хочу, – повторила Мирта беззвучно. – Не надо. Пожалуйста.
И тут девочка услышала рев надвигающегося сзади поезда.
Она обернулась.
Поезд – черный и сверкающий – стремительно надвигался на нее.
– Беги, Мирта! – крикнула она сама себе.
Но ноги не слушались, ноги предали ее. А голос сказал:
«Прими это, Мирта. Так будет лучше».
– Для меня?! – вскричала Мирта…
Но она не успела получить ответа на свой вопрос.
А потом сине-стальные рельсы снова стали ржавыми. Над заброшенной железной дорогой нависла не нарушаемая ничем тишина. Ярко-желтая апрельская бабочка смело села на остывающий лоб неподвижно лежащей на полусгнивших шпалах девочки.
Глава вторая
EXTRA MUROS…[2 - За пределами… (лат.)]
Рождение ребенка по традиции считается радостным событием.
Но только не такого ребенка.
Или правильнее сказать – детей?
… Однако начать надо не с того. Потому что, родись подобное несчастное чадо в другой семье, в другом месте, в других условиях, да и при других обстоятельствах, все сложилось бы иначе. Но речь сейчас пойдет о тех, кто для жизни своей и своих близких избрал такие условия, о которых нормальным людям лучше бы и не слыхать, чтоб потом от кошмарных снов не просыпаться…
В те былинно-легендарные времена, когда князь Владимир крестил Русь, тех, кто противился новой вере и держался за капища древних богов, было больше, чем предполагают историки. А самое интересное то, что и пресловутых древних богов славянских было больше, чем тот скудный пантеон, что известен дотошным историкам, этологам и специалистам по древним мифам. Потому что велика, пространна и глухоманна была российская земля, и в непролазных ее чащобах таились такие культы и такие кумирни, о которых и по сей день достоверных сведений нет. Но то, что сведений нет, вовсе не означает, что нет и того самого культа…
В мрачной тайге много веков спустя после Крещения Руси стояло и даже процветало капище кровожадного бога Мукузы, покровителя охотников, душегубов да вольных лихих людей. Со временем бог Мукуза цивилизовался и стал покровительствовать только охоте, рыболовству и собирательству всякого гриба и ягоды, но уж никак не мирволил душегубству и поеданию соплеменников. Возможно, так бога Мукузу стали трактовать сами его адепты, проникшись мыслью о том, что душегубство им не к лицу, да и экономически невыгодно. Постепенно вокруг капища вначале возникло поселение, а со временем и деревня – из тех же лихих людей, что решили осесть и зажить в страшной тайге своим умом и хозяйством, не побоявшись подступавшей к самому порогу глуши и дикости. И надо сказать, бог Мукуза – а его представляли в виде идола с четырьмя лицами и глазами из чистого золота, а также зубами, которые следовало орошать жертвенной кровью, – помог первопоселенцам. Не разгневался на людей за то, что те без жалости корчевали вековые сосны, строили избы и расчищали себе место для вольного житья и посевов…
Однако даже до такой глухомани ухитрялись иногда добираться первые православные клирики с христианской миссией. Миссионеров деревня принимала охотно, потому что тут же и приносила их в жертву кровавому Мукузе, пополняя тем сонм безымянных христианских мучеников. Так проходили годы и десятилетия, не меняя ничего в укладе языческого бытия.
Но однажды покой поклонников Мукузы был основательно нарушен. Да так основательно, что они испугались – уж не ослабел ли их четырехлицый бог, раз допустил подобное непотребство? А дело было вот в чем.
На сей раз пришли и поселились невдалеке от хозяев этих мест люди, которые не слабым, всепрощающим христианам и даже не рыщущим по тайге опричникам очередного далекого российского государя были чета. Новые поселенцы звали себя огнелюдами, поклонников Мукузы не тронули, но и дали понять, что ежели Мукузовы адепты не станут вести себя в отношении новых поселенцев мирно и дружественно, то от гнева странных огнелюдов четырехлицый зубастый бог Мукуза не спасет. Община огнелюдов насчитывала сотни полторы человек (в три раза меньше, чем у поклонников Мукузы), да к тому же баб там было гораздо больше, чем мужиков, но тронуть загадочных пришельцев местные не осмелились. В конце концов, тайга – она всем мать. Для всех найдет и место, и силу, и богатство. И для всякого идола можно тут будет выстроить кумирню.
Однако «мукузины чада» все же любопытствовали, какую веру и какого бога исповедовали пришельцы, именующие себя огнелюдами. Для того чтобы сойтись поближе, «мукузины чада» вежливо пригласили главных огнелюдов к себе в деревню – гостевать и веселиться на празднике в честь летнего солнцеворота. Огне-люды приглашение приняли, и тут выяснилось, что верховодит у них и всею властью заправляет баба, а не мужик, как то заведено у всех приличных народов. Звали ту бабу тоже не по-людски, а так, как принято у всяких дальних южных народов – Фарида. Фарида и три подчиненные ей породистого вида девицы не поскупились на дары и подношения старейшинам «мукузиных чад», не отказались вкусить праздничных брашен и ястий и внимательно слушали рассказы старожилов о былых глухоманных временах, о том, как отступала черная тайга под натиском топоров поклонников бога Мукузы… Но сама Фарида, да и ее девы были немногословны, на вопросы отвечали скупо, не-охотно, что, впрочем, «мукузиным» старейшинам даже пришлось по душе, ибо сугубо непотребна та баба либо девица, что позволяет себе многоречие. А еще была в Фариде воистину нечеловеческая величавость, такая, что всякому любопытному уста замкнет… Прекрасна ликом и станом была Фарида, только глаза ее смотрели не так, как глаза простых земных женщин. Словно из серебра или текучей ртути были ее глаза, как показалось то отведавшим браги старейшинам, и подумали они даже, что во главе общины огнелюдов стоит не просто баба, а воплощенная богиня…
Так толком ничего и не узнали «мукузины чада» о вере их соседей. Но с годами, особенно после того как многие мужчины взяли себе жен из огнелюдовских девиц, некоторое знание пришло. И было то знание странным и тайным.
Непосвященные могли подумать, что огнелюды поклонялись Огню. Отчасти это было правдой, но огнелюды были иными, чем все прочие огнепоклонники (коих, к слову сказать, на Руси к тому времени осталось мало). Огнелюды признавали и почитали единого и истинного Бога Творца, почти как иудеи, магометане и даже христиане. Только, учили огнелюды, у Бога не было никакого Сына, а была Дочь, воистину рожденная Им до начала всех времен, и именно на Дочери почил Дух Бога Творца. С помощью Дочери, которая была к тому же Огнем истинным, созидающим, Творец создал мир и все, что в мире. Но когда Дело дошло до сотворения человека, Дочь воспротивилась Отцу. Он творил людей по Своему образу и подобию, взяв для основы прах земной, и это не устраивало Огневдохновенную Дочь. В качестве протеста Дочь тоже сотворила существ – по своему образу и подобию. Отец для создания человека взял прах земной, Дочь же, поскольку сама была Огнем, взяла чистый огонь для создания своих существ, и плотью их стало пламя. Существа эти, по виду схожие с людьми, но по сути представляющие из себя чистое пламя, были наречены пламенгами (или фламенгами), а также огнелюдами. И если первый человек был поселен в Эдеме, то пламенги вынуждены были заселять самые скудные и неприютные места земли. Потому что Отец разгневался на Дочь за такое самоуправство и изгнал ее с небес к демонам преисподней… Но Дочь вышла из преисподней и поселилась в самых отдаленных землях вместе с созданными ею пламенгами – там, куда, как учили огнелюды, не смотрел глаз Бога.
Пламенги, или огнелюды, в первоначальном своем состоянии представляли из себя чистый, все поглощающий и все созидающий огонь. Но они также могли и принимать человеческий облик, становиться «людьми из праха земного», хотя разум их при этом все же оставался неизмеримо выше и значительнее, чем разум homo sapiens.
Принимая человеческий облик, пламенги как творения Дочери, а значит, как производные вселенского женского начала становились прекрасными девами, чьи глаза завораживали и манили к себе серебряно-ртутным блеском. Девы-пламенги хранили и в точности исполняли заповедь той, что их сотворила: заключать плотские союзы с мужчинами человеческого племени, дабы рождавшееся от таких союзов потомство обладало хотя бы частично способностью стать пламенем и производить очищающий Огонь, а еще дабы созданное из персти творение Бога Отца было таким образом усовершенствовано. И кто знает, не стали ли греховные связи между сынами человеческими и зага-дочными «дочерьми пламени» настоящей причиной Великого потопа?
Потоп не погубил пламенг. Они продолжали распространяться по не обжитой еще земле, вливались в дикие племена и смешивали со своим невещественным пламенем человеческую кровь и семя… Прошли века и века, создавая, разрушая и вновь создавая цивилизации. И во всякой цивилизации, во всяком этносе, если присмотреться внимательнее, имелась тоненькая линия нечеловеческого бытия с огненным лицом. Многие поколения пламенг вступали в связь с людьми, и в этих поколениях сила изначального Огня постепенно угасала, хотя знание о нем и вера в него оставались неизменными. Но были и такие девы Небесной Дочери, что соблюдали чистоту своего вида, не имели плотских сношений с людьми и потому не растратили изначальной силы своего пламени. Оттого же оставались они неизменными, не подверженными никаким социальным и природным катаклизмам и, в отличие от своих частично очеловечившихся сестер, были бессмертными и чрезвычайно могущественными. Со временем этих бессмертных пламенг их менее совершенные соплеменницы стали почитать как божества – наравне с Божьей Дочерью. Сами же полулюди-полупламенги обладали способностями не только к тому, чтобы воспроизводить особое, свое пламя и испепелять даже то, что в принципе гореть не может, но также неподвластны были огню обычному. Правда, от поколения к поколению способности эти слабели – человеческая персть земная вытесняла понемногу нечеловеческий и неземной пламень.
Разумеется, на протяжении всей своей истории, проходящей параллельно с историей человеческой Цивилизации, пламенги и их сообщества существовали скрытно, не привлекая к себе малейшего внимания. Те же люди, которые попадали к пламенгам, поневоле принимали обет молчания, потому что никто не поверил бы их разговорам о существах, состоящих из невещественного пламени. А если б таким разговорам и поверили – к примеру, во времена повсеместной охоты на ведьм, – добром бы это не кончилось. Не только для пламенг, но и для человечества вообще… Общины пламенг были рассеяны во многих странах, но жизнь в таких общинах протекала скромно и незаметно. И чем больше цивилизация опутывала своими золотыми нитями человечество, тем стремительнее отступали от цивилизации и скрывались в не познанной еще человеком глуши пламенги, они же огнелюды. Была еще одна причина, по которой пламенги предпочитали не афишировать свое существование. С точки зрения любой из признанных религиозных концепций такие существа были не чем иным, как носителями зла, выходцами из преисподней, демонами и исчадиями ада. Вступать же в теологическую дискуссию пламенги не стремились, справедливо опасаясь, что в горячке подобной дискуссии могут в буквальном смысле слова испепелить своих оппонентов… К тому же пламенги хранили свою веру, и вера их – в Дочь-Творца – была тверда и непоколебима.
Но как ни таись, а растущие государства и конфессии неизбежно вторгались в полупартизанское существование огнелюдов. К тому же нечеловеческое пламя все сильнее размывалось человеческой кровью, способности слабели, а страх – спутник всякого, кто таится, – становился сильнее. И постепенно общины огнелюдов практически исчезли из обеих Америк, Азии и Западной Европы, по преимуществу сосредоточившись в малоизученных частях Африки и Австралии…
Однако же случилось, что ко времени разделения Русской и Римской Церквей в местах суровой русской тайги, где доселе радовались вольному житию только поклонники бога Мукузы, появились огнелюды и создали свою обшину.
Начальница их общины Фарида безо всякого труда выучила местный язык, да и остальным огнелюдам удалось это легко. Молодые мужики из «мукузиных чад» скоро пленились огнелюдскими красавицами-девами, и с согласия старейшин стали меж поклонниками Мукузы и почитательницами Дочери-Творца заключаться браки. От тех браков нарождались дети, способные в горсти вскипятить воду, а глазами светить в ночной тьме так, будто то были не глаза, а две спустившихся с небес звезды… Такие дивные таланты поклонники Мукузы сочли благим знаком и решили не чинясь, что, почитая своего Мукузу, они тем же самым почитают и дающую Небесное Пламя Дочь-Творца. Так две общины, два племени слились в одно, обогатив свой пантеон и к тому же разбавив кровь пламенем… И отныне назвали свою веру ярой верой, а себя яроверами, притом что некоторые из особо посвященных считали, будто четырехликий Мукуза есть не кто иной, как супруг Огненной Дочери…
Правда, когда слияние племен состоялось окончательно, случилось некое знамение. Стоял тогда ясный зимний день, звенящий от лютого мороза, когда на лету замерзали птицы и падали на пушистый снег… И вдруг среди этого морозного дня затянуло ледяное яркое небо грузными черно-синими тучами, пахнуло оттепелью, оттаявшей землей, прораставшей травой, а над поселением начали бесноваться такие молнии, что и в летнюю грозу сроду не увидать… И в этих-то молниях ушла на небо, в чернильные тучи, прекрасная серебряноглазая Фарида, заявив прежде, что теперь ее помощь и совет соединившимся племенам не надобны, но, случись такая нужда, она вернется с небес и поможет, и рассудит, и спасет…
Но, видно, благодаря особой небесной милости объединенная община, назвавшая себя яроверами (куда благозвучней звучит, нежели «мукузины чада»), жила без особых нужд и треволнений. И стойко противилась всякому вторжению любых проявлений цивилизации, будь то солдаты царской армии, миссионеры церкви либо какой-нибудь секты или (позднее) революционно настроенные братишки с ленинскими декретами в башке. Однако ведь не в полной пустыне яроверы жили. К тому же осваивать тайгу и без них нашлось немало желающих. Так что как ни прячься в глуши, как ни гони от себя непотребную цивилизацию, а все выходило, что придется с цивилизацией смириться. В двухстах верстах от поселения яроверов сначала был заложен, а потом и вырос небольшой, но энергичный городок Щедрый. Городок Щедрый со временем обзавелся пригородами, поселками, деревнями, население его уже всерьез тревожило таежный покой яроверов. Старейшины общины тогда даже стали подумывать о том, уж не дать ли настырным соседям огненного вразумления, но тут было новое знамение. В общину снизошла с небес неизменно прекрасная серебряноглазая дева Фарида и повелела соблюдать мир и терпимость. Только один завет положила пламенная дева: никоим образом не допускать в общину тех, кто верит в распятого и носит на своем теле крест… Уж этот-то завет соблюсти было легко, решили общинники. И так оно и было до поры до времени…
До той самой поры, пока в семье яроверов Потаповых не родилось страшное и непотребное чадо.
Беда-то была в чем. Сорокалетняя Руфа Потапова, огнелюдица в энном поколении, доселе благополучно родившая в разные годы мужу двух сыновей и дочку, неожиданно вновь оказалась в тягости. Старшие ее дети выросли на радость и загляденье всей общине – в них зримо проявлялась древняя огненная сила, а значит, лежало на чадах благословение Дочери-Творца. Сынки Руфы безо всяких спичек взглядом могли запалить хороший костер, ладонями высушивали и выглаживали мокрое белье – никакого утюга не надо (кстати, об утюгах и прочей технике: яроверы ее не принимали. В их большой деревне под названием Огнево не было также и электричества. Зачем оно им, когда многие из жителей своими глазами могли освещать дом не хуже стоваттной лампы). Словом, такие дети – радость и гордость матери. А дочка и вовсе чудесная получилась – как распознала то старейшина Деревни мать Фламия, у девочки была редкая способность не только исторгать из себя пламя, как обычное, так и невещественное, но и забирать в себя всякое пламя извне. Случись пожар, девочка погасила бы его, втянув в себя огонь, как улитка втягивает в голову свои рожки…
И вот Руфа забеременела вновь. Это было неожиданностью и для нее, и для мужа Маркела Потапова – человека не местного, приезжего из щедровского совхоза Кривая Мольда. Был Маркел когда-то первый парень в родном совхозе, сильный, бесстрашный, Ухватистый. В Кривой Мольде не одна девка сохла по нему и выплакивала глаза – равнодушен был Маркел к совхозным красавицам с их формами кустодиевских натурщиц, все ждал какую-то девушку неземной прелести… Вот и науськали Маркела друзья – идти в тайгу к таинственной деревне Огнево. Мол, может, в этой как раз деревне и живет Маркелова зазноба. А Маркел и впрямь решился: получил в совхозе расчет, попрощался с родителями да сверстниками, собрал рюкзак и ушел в глухомань. И не вернулся.
Искать Маркела не спешили – дело было опять-таки зимой, в тайге лютовали не только волки, но и, по слухам, появились тигры… Вестей от парня тоже не было, а потому, отрыдав положенное, родители стали считать сынка сгинувшим в таежных дебрях… Это ведь на Большой земле имелись вертолеты, поисковые группы, полевая рация, спасатели, а тут, где тайга и глушь, все было как в додревние времена: коль пропал человек, так уж надо положиться на волю Божью и считать его за покойника…
Однако на самом деле события сложились не столь драматично. Маркел Потапов, проплутав в тайге немыслимое количество дней и уничтожив съестные припасы в своем рюкзаке, буквально чудом попал-таки в тайную деревню. К тому времени Маркел и отощал здорово, и красота его потускнела, и силушки убавилось, но в деревне пришельца приняли, стали выхаживать и лечить – только не мирскими лекарствами, а своими, настоянными на неведомых травах. Особенно преуспела в деле Маркелова исцеления девушка по имени Руфь, или, как все ее звали в деревне, Руфа. И едва Маркел долечился до такой степени, что возвратилась к нему способность ценить и понимать женскую красоту, едва разглядел он терпеливую и немногословную Руфу, как тут же понял – отныне погиб он окончательно, потому что встретил-таки свою принцессу неземной красоты. Руфа, коей в пору знакомства с Маркелом едва минуло двадцать, была действительно красавицей, каких поискать. Красота ее была особой стати и породы – огнелюдовской. Руфа, как и прочие здешние девы и жены, отличалась царственной стройностью стана, божественной соразмерностью фигуры и лицом, словно сошедшим с полотен древних мастеров… Кожа девушки была словно атласной и такой светлой, что в темноте светилась, как серебро. Глаза, почти прозрачные, как мартовская капель, смотрели рассудительно и мудро для столь молодых лет. И что бы Руфа ни делала: полы ли мыла, доила ли корову, давала ли корм двум здоровенным боровам, что вечно недовольно хрюкали в просторном хлеву… Месила ли тесто, варила ли щи, стирала ли в большом деревянном корыте… Так вот, все, что ни делала Руфа, делала она все с той же царственной осанкой и поступью, без суеты, без капризов, без присущей многим замотанным хозяйством женщинам надрывности и истеричности… Немудрено, что едва Маркел почуял в себе прежнюю силу, как незамедлительно предложил красавице Руфе стать его женой. Почему женой, а не просто подружкой-полюбовницей? Да все просто: и помыслить не мог Маркел, чтоб такая девушка, как Руфа, согласилась на что-то, кроме полноценного и законного брака.
– Хорошо, я выйду за тебя, – спокойно согласилась Руфа. – Ты мне, Марик, тоже глянулся… Только одно условие. Обещай соблюсти. Брак заключать по нашей вере будем, по деревенской.
– Да не вопрос! – отмахнулся Маркел, любуясь атласной кожей своей избранницы и предвкушая грядущие вскорости за свадьбой наслаждения. – Погоди… Это что же, в город не поедем, расписываться в загсе не будем?
Впервые тут увидел Маркел, как исказилось брезгливой гримасой лицо его будущей супруги.
– Если и впрямь хочешь стать моим мужем, Маркел, – раздельно и веско сказала Руфа, – то забудь не то что про город с его порядками, а и про весь мир, что за стенами нашей деревни.
– Это что же? – удивился Маркел. – Вы вроде старообрядцев каких получаетесь? Затворников? Да на дворе двадцатый век! Гагарин недавно летал в космос! Социализм строим!
Руфа презрительно покривила пухлую губку:
– То нас не касается. Община наша живет своим укладом. И с внешним миром не знается, потому что внешний мир весь погряз в грехе и почитает неправильных богов…
Маркел слушал это разинув рот.
– Впрочем, – спохватилась Руфа, – про то, каких богов надо почитать, а каких – нет, тебе еще знать не положено. Потому что ты не член общины нашей. Я тебя не неволю, Маркел. И от слова своего ты еще можешь отказаться. Подумай. Мы выведем тебя своими тропами к мирским жилищам, но обратно в деревню нашу ты дороги не найдешь. И про меня тебе забыть придется. Ничего, найдутся в вашем городе красавицы…
– Такой, как ты, не найти мне, – отрывисто сказал Маркел. – Черт с ним, с городом, с совхозом. Остаюсь с тобой, в деревне. Только вот что… Я атеист.
– Это как понять? – поморщилась Руфа. – Пороком тайным страдаешь или дурной болезнью болел?
– Тьфу на тебя! – вспылил Маркел. – Атеист – это тот, кто не верит в богов всяких, вот я о чем… А вы, я вижу, тут все уж очень верующие.
