Отец Марисы – терпеливый человек, с жаром верящий в дело его жизни, поэтому, когда дочка, единственная среди оравы сыновей (да-да, четыре сыночка и лапочка-дочка), предложила ему в качестве нового работника Симона – этого прохиндея с мечтательным взором, – мельник раздумывал три дня.
Три долгих дня отец избегал Марису, вставал раньше петухов и пропадал то в сарае, то у самой мельницы. Признаться честно, ему не очень-то и хотелось брать к себе под крыло друга дочери – разное ходило по деревне и о семье мальчика, и о нём самом.
Кто-то шептался о скудоумии Симона, кто-то – о его матери и колдовских способностях этой женщины, мол, она наслала на их селение бедствие, что унесло немало жизней, в том числе и её собственную. Мельник сомневался, верить или нет нерасторопным зевакам, желающим перемывать косточки сиротке на базаре.
С одной стороны – слухи не берутся из ниоткуда, а с другой – Мариса не стала бы дружить с плохим человеком и пропадать в его доме дни напролёт, не помогала бы злодею стирать и убирать, не хохотала бы над шутками и не улыбалась белозубо, стоило Симону хоть слово вымолвить.
«Счастье долгожданной дочери важнее любых слухов на свете, – думал мужчина. – Не может же этот бедный мальчик быть настолько нерасторопным и невезучим…»
Как оказалось, может. Удивительно, но любая работа, простая или нелёгкая, для парнишки выходила боком: мука просеиваться упорно отказывалась, мешки рвались под резкими движениями, а строптивый Кот, отвлекающий почём зря, вечно путался под ногами.
– Симо-о-о-н! Поди-ка сюда.
Ну вот, снова этот хмурый мельник примется журить и давать щелбаны несчастному подростку, а у того с прошлого раза ещё лоб не зажил – настойка из трав, заботливо сделанная Марисой, помогла лишь отчасти, словно чудодейственная сила лекарственной жидкости испарилась на девяносто первом падении мальчишки с лестницы.
Насупившийся мельник стоял у корыта точно мышонок, который не успел получить зерна в хлеву. Симон чуть было не рассмеялся задорно в лицо крестьянину, но, слава Пшенице, вовремя успел сомкнуть большезубый рот.
– Во имя всех Хлебов, что ты снова успел натворить? – устало проговорил отец Марисы. – Почему люди жалуются на муку? Ни один благородный муж и ни одна достойная дама не злились на меня за мой товар. Качество – …
– Превыше всего… – понуро закончил мальчик.
Было стыдно, но не настолько, чтобы волосы на голове рвать. Да, может, он и засмотрелся на прекрасное небо и рассвет, просыпавшиеся вместе с ним, когда выходил из мельницы, неся на своих плечах тяжёлые мешки. Возможно, стоило вытаскивать их по очереди, а не стараться выволочить всё сразу, но Симон оправдывался перед своей пугливой совестью мыслями о том, что производство на месте стоять не должно, а он, как самый неравнодушный, просто захотел помочь замершей промышленности.
– И зачем же, спрашивается, ты устроился сюда? Мариса, моя замечательная дочь… о, помилуйте, Чудесные Земли, он совсем меня не слушает!
Мельник закипал. Он был довольно спокойным человеком, если его не злить, но Симон, к сожалению, частенько ненароком пренебрегал этим условием, за что и получал нагоняй от судьбы-злодейки и отца Марисы.
– Где вся мука, мальчик? – вздохнул крестьянин. Его глаза горели серьёзностью, а голова опустилась вниз. – Обещаю, что не буду тебя ругать.
Симон боялся. И не зря! Потому что в тот роковой миг вся природа словно ополчилась на него ни за что! Идти бы ему да быть незаметным, но нет, нога, тонкая, как макаронина, зацепилась за другую, и вот он – распластанный на земле, а все мешки с долгожданной мукой – в реке! И последней хоть бы хны, Симону тогда показалось, что воды её ехидно усмехнулись на незавидное падение работника. И даже мельницы, да подтвердят Хлеба, злорадно захихикали, качаясь от лёгкого ветерка.
Конечно, мальчишка тут же полез в водоём, где злые рыбы кусали его за щиколотки, а мука всё не находилась, будто местный царь решил нагло украсть честный симонов труд прямо у того из-под носа.
Вынырнув, сирота плюхнулся на зелёный берег, стараясь отдышаться. Выхода не было. «Придётся, – думал тогда парнишка, – смешать старую муку второго помола с песком у речки и молотым картофелем. Разницы же особо видно не будет». Ох, Симон, Симон…
Как же он ошибался! Царская семья объедки с чужого стола есть не привыкла. По закону подлости в этот злополучный раз за мукой прибыл именно королевский гонец… Отцу Марисы устроили нагоняй и пообещали отнять его мельницу, если такое вновь повторится. Выслушав все претензии, он, понятное дело, решил поинтересоваться у работника, где те лучшие мешки с «хорошей, качественной мукой».
– …А рыбы так больно кусаются! Их зубы подобны шипам, не поверите! – с жаром обрисовывал ситуацию Симон, доказывая свою непричастность к пропаже муки. Но факт оставался фактом – мешки лежали на дне.
– Послушай, мальчик. Я терпел, когда ты падал с чердаков, ждал, когда ты опаздывал с доставками, принимал общение моей дочери с тобой. Да что там и говорить – когда ты зацепился за крыло мельницы каким-то странным, к слову, образом, я помог тебя оттуда снять… но то, что ты портишь товар, принося мне сплошные убытки – с этим, поверь мне, мириться…
– Непросто, но вы справитесь? – захихикал неловко мальчик.
Крестьянин тяжко вздохнул и потёр переносицу. И что же ему с ним делать?
– Симон, говорить это трудно, но иного выхода нет. Не держи на меня зла и пойми, что эта работа не для тебя. Или ты не для неё. Ты уволен, мальчик мой. Уходи, – последнее слово вырвалось у мельника со свистом, пересохшее горло сжалось.
Взглянув последний раз на уже родную мельницу, парнишка побрёл в свою хижину.
Делить горькие слёзы с одиночеством ему не пришлось – на крыльце его лачуги уместились две пары глаз. Одни – голубые с золотыми крапинками по краям, а вторые – янтарные, точно только что добытые драгоценные камни.
– Эй, Симон! Чего нос повесил? Да так, что он по земле волочится… Гляди, как бы хитрые землеройки его не отгрызли! – заголосила Мариса, правда, слишком увлечённая мягкой шёрсткой Кота, чтобы поднять взор на мальчика снова.
Зыркнув из-под кудрявой чёлки на эту парочку, безработный опустился на росшую у дома траву. Лужайке Симоне не счастливилось бывать стриженной и убранной, из-за чего выглядела она весьма неаккуратно. Парнишке просто было жалко косить непослушную траву: он часто думал о её чувствах после такого вероломного вмешательства в личное пространство. Симон знал, что такое границы.
И именно поэтому он сам выложил друзьям как на духу всё то ужасное, что творилось в его тревожной душе.
Внимательно выслушав, Мариса на правах той, кто, в принципе, знает человеческий язык, поразмыслив, ответила, как настоящая взрослая:
– Знаешь, мы примем любой твой выбор, дорогой Симон, потому что для нас нет человека ближе. Папа поступил так, как подсказывал ему разум, а ты поступи так, как подсказывает тебе твоё сердце.
Мальчик, сморкаясь в заботливо подсунутый носовой платок с ромашками, молчал. Из него будто все силы высосали – действительно, так и бывает после неудач.
– Я бы пошёл по свету искать своё призвание, – огорошил вдруг он. – Не делайте вид, будто не знаете, что люди косточки мне перемывают. Считают недалёким и… странным. Нет мне здесь места. Нигде нет!
Отдышавшись, Симон добавил:
– Да, у меня всё из рук валится. Да, я мало что умею. Чудесные Земли огромны, если не бесконечны. Так неужели для меня не найдётся близкого уголка?
– Ты много чего умеешь! – попыталась возразить Мариса. – Смешить – это раз. Выращивать вкусные и сочные помидоры – это два. Капусту – это три, и…
– И, пожалуй, всё. Мариса, не глупи. Я выдвигаюсь завтра утром на рассвете, и не отговаривай. Надеюсь, ты дашь своё дружеское благословение, – с нежностью во взгляде произнёс Симон, а после обратился полушутя к Коту. – А ты – своё мяучье!
Марисе так и не удалось подобрать нужные слова, дабы доказать упрямому мальчишке неправильность его стремления уйти подальше от деревни, поэтому, смирившись с тоской, наполнившей её сердце, она всучила ему в дорогу краюху свежего хлеба, бутыль воды и тёплые, связанные собственноручно носки.
Сморгнув непрошеные слёзы, девочка помахала удаляющейся фигуре. Симон, да хранят его силы Чудесных Земель, в момент прощальных объятий прошептал дочери мельника на ухо: «Мы встретимся ещё, обещаю». И она верила словам друга так сильно, как дети их деревни верят в сахарный дождь, что случается раз в семьдесят лет, верила, как мышки верят проворным кошкам…
Симон отправился на поиски своего истинного пути, но эта дорога обязательно должна привести его обратно, к ней.
– А где Кот? – проводив мальчика-сироту, прерывистым голосом воскликнула Мариса, стараясь унять дёргающийся от собственных догадок глаз.
Симон же, икая на ходу, неспеша брёл по тропинке, вытоптанной заботливыми путешественниками, что вела прочь от деревни и её жителей, не принимавших бедного парня и его странности.
Вокруг свистел ветер, заставляя переговариваться кроны деревьев, травинки – шептаться, а облака бесшумно сливаться в невообразимой красоты образы.
Симон слышал их голоса – тоненькие у листьев, ладные и тягучие у растений, голос неба был басовым, самым громким из всей мелодии. Сильнее звучало в чаще незнакомого леса только непонятно откуда возникшее «ма-ау», выбивающееся из общей песни.
Сердце мальчишки сжалось в комок от подступившего к горлу липкого страха:
– Здесь кто-то есть? Отзовись, и я тебя… не трону! – очевидно, что Симон блефовал. Он в жизни ни с кем не дрался, никого не колотил, и вообще, поступавшие претензии, перераставшие рано или поздно в конфликты, предпочитал решать мирным путём, а не кулаками.
Странное шевеление в его холщовой сумке портило весь героический настрой. «Быть храбрым в наше время нелегко», – пронеслось в мыслях у мальчика и тут же испарилось, потому что копошиться пугающее нечто в его личных вещах не переставало.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
