– Да, так и есть. У нас проходят тренировки японской борьбы под названием дзю-дзюцу. Но разрешите сразу мне высказать свое личное мнение: это занятие не для благородного человека, так как я считаю, что любой поединок должен быть честным и открытым. Этим понятиям соответствует высокое искусство французской борьбы. Причем это не мое личное мнение – это всемирное признание! Но тут, помилуйте… Удушения, удары в уязвимые места… Да как так можно?! – чувствовалось по голосу, что это был крик души, вопиющей о явной несправедливости по отношению к честным видам спорта. – Мы неоднократно говорили с господином Окато о разных путях борьбы, но…
– Анатоль, вы, похоже, увлеклись!
– Извините, ваше сиятельство! Вы же знаете мою любовь к французской борьбе, поэтому, надеюсь, сможете простить меня. Добавлю только одно: единственное, что оправдывает Окато, так это то, что он преподает эту варварскую борьбу для полицейских агентов. Нечестные приемы против подлых людей! На этом я умолкаю. Идемте, господин поручик, я вас представлю господину Окато. Ваше сиятельство, а вы как?
– Иду с вами!
– Ради бога, извините меня, ваше сиятельство! Но я не думаю, что жестокость японской борьбы вам может понравиться. К тому же господин Окато… гм… своеобразный человек… Скажу прямо: он не любит присутствия посторонних людей. Вы меня простите, ваше сиятельство, но не я придумал эти правила.
Княгиня нахмурилась. Ей явно не по вкусу пришлись объяснения владельца зала, но проявлять характер не стала, а ограничилась только недовольным тоном:
– В таком случае доберетесь сами, поручик. До свидания, Анатоль. Серж, с вами я не прощаюсь.
Его руки и ноги рассекали воздух в самых разных направлениях. Японец, похоже, дрался сразу с несколькими невидимыми противниками. Мы простояли минут пять, наблюдая за ним, пока Окато не закончил серию ударов и не повернулся к нам. Лицо неподвижное, словно высеченное из камня. Его мощное и сильное тело, казалось, было свито из стальных канатов. Выслушав просьбу владельца зала, он подошел к нам, ступая при этом мягко и бесшумно, с грацией большого хищного зверя. Какое-то время смотрел мне прямо в глаза, а затем, не отрывая взгляда, молниеносно ударил где-то в область груди, а уже в следующее мгновение нестерпимая боль попыталась скрутить мое тело.
Сила боли была такая, что заставила память на какую-то секунду перенести меня в свою прошлую жизнь, на больничную койку, во время очередного приступа. Там я боролся с невидимым противником, а здесь источник боли стоял передо мной, в своем физическом воплощении. Выбросил кулак вперед, целя ему в челюсть, но удар ушел в пустоту. Японец легко ушел от удара, играючи перехватил мое запястье, взяв на болевой прием. Попытка вырваться только увеличила боль в плече. Я не произнес ни слова, а просто замер, тем самым давая понять, что проиграл схватку. Он понял это и отпустил меня. Выпрямившись, я повернулся к нему. Желание набить морду японцу никуда не исчезло, вот только как его лучше достать? Видно, японец сумел прочитать это на моем лице, потому что неожиданно вскинул руку в примиряющем жесте и спросил:
– У вас еще осталось желание изучать дзю-дзюцу?
Я замер. Экзамен был сдан.
– Так вы согласны взять меня? – ответил я вопросом на вопрос.
Японец тонко, краешками губ, усмехнулся и коротко ответил:
– Да.
– Спасибо, господин Окато.
– Тренировки три раза в неделю. Понедельник, среда, пятница. Оплата – десять рублей в месяц. И еще. Как у вас со временем, господин офицер?
Вопрос был неожиданный, поэтому я ответил не сразу:
– Как вам сказать. После ранения вышел в отставку и пока нигде не служу. Так что, могу сказать, что время у меня есть.
– Ранение? Куда?
– В голову.
Японец насторожился:
– Ваша болезнь сопровождается припадками?
– Нет. Все ограничилось исключительно частичной потерей памяти.
– В таком случае предлагаю вам приходить еще и по субботам. До свидания, господин офицер.
– До свидания, господин Окато.
Вид у хозяина спортивного зала «Атлет», пока он провожал меня к выходу, был отрешенно-задумчивый. Мне показалось, что оно было вызвано его неприятием японской борьбы, которая теперь распространялась на меня, но все оказалось не так, как я думал.
– Вы меня, признаться, приятно удивили и порадовали, господин поручик.
Я недоверчиво уставился на него, уж больно неожиданными оказались слова человека, еще полчаса тому назад негативно отзывавшегося о японской борьбе.
– Чем же я вас сумел порадовать, Анатолий Павлович?
– Все просто! Этим его ударом он укладывал всех до единого человека, кто только не приходил к нему! А вы… выстояли! Не посрамили Русь! Если надумаете настоящей борьбой заняться, милости прошу ко мне! Я из вас чемпиона сделаю! Второго Ивана Поддубного!
– Спасибо за предложение, но вы мне лучше другое скажите: у вас есть тир?
– Есть. Он отделен от остальных помещений. И дверь отдельная. Там полицейские агенты два раза в неделю стрельбы свои проводят. По вторникам и субботам. Только у них оружие и патроны свои.
– А есть у вас человек, который может научить стрелять?
– Как-то странно получается. Офицер, а стрелять не умеет. Это как?
– Будто вы не слышали. Я был ранен в голову. В результате – частичная потеря памяти.
– Извините меня! Точно, говорили! Приходите. Только вам придется сговориться с их инструктором. Честно говоря, это несложно. Любит он деньги. Впрочем, кто их не любит. Негоже так говорить, но при этом говорят, стрелок он от Бога. Господи, прости меня грешного! Все, дальше не провожаю. До свидания, Сергей Александрович. Ее сиятельству от меня нижайший поклон и наилучшие пожелания.
– Передам. До свидания, Анатолий Павлович.
Первые две недели я ходил к Окато, пытаясь понять: нравиться мне заниматься борьбой или нет? Японец предельно требовательно и жестко подходил к занятиям, не давая своим ученикам никаких поблажек. В особенности это касалось субботних тренировок. Придя в первый раз, я несколько удивился, увидев, что группа состоит только из четырех человек, но недоумение ушло, стоило мне узнать, что они являются не просто агентами уголовной полиции, а членами летучего отряда, который являлся прообразом спецназа того времени. Их Окато тренировал на захват особо опасных преступников.
Умение контролировать эмоции и боль, большая физическая сила и спортивный азарт помогали делать мне определенные успехи в дзю-дзюцу. Мне нравилось испытывать себя, подвергая предельным нагрузкам. Наливать тело силой, делать его крепче и мощнее стало для меня таким же естественным желанием, как утоление голода. Оставался только один вопрос: зачем японцу вводить меня в состав группы специальной подготовки?
Спустя неделю к занятиям дзю-дзюцу я прибавил стрельбу. Мне удалось договориться с инструктором за три рубля в месяц приходить дважды в неделю, но при этом было выставлено условие, что оружие и патроны у меня будут свои. Выправить разрешение на ношение оружия, как бывшему офицеру, оказалось несложным делом. По совету Степана Петровича Плавунца (так звали инструктора) я пока остановился на нагане. Конечно, мне хотелось стрелять из парабеллума или маузера, но стоило полистать оружейные каталоги и узнать их цену, как мысль сразу исчезла, и я остановился на предложении Плавунца – офицерском револьвере системы Нагана с сотней патронов за восемь рублей. Несмотря на то, что револьвер был не новый, я был рад и такому оружию, потому что даже такая сумма пробивала в моем бюджете немалую брешь. Дело в том, что выписавшись из больницы, я пожил несколько дней в гостинице и снял комнату в доме, находящемся сравнительно недалеко от «Атлета». Она мне обошлась в месяц – 10 рублей 50 копеек, к тому же в стоимость входили завтрак и ужин. Потом пару раз пришлось сходить по магазинам и купить кое-что из одежды, так как у меня из приличной одежды только и было, что офицерский парадный мундир, а того, что осталось, по моим расчетам, мне должно было хватить на питание до следующей пенсии. Именно поэтому мне пришлось просить инструктора об одолжении:
– Четыре рубля отдаю прямо сейчас, а остаток – через месяц, Степан Петрович. По рукам?
Тот пару раз погладил свои пышные усы и согласился. Несмотря на свои пятьдесят лет, Плавунец был жилист, подтянут и проворен. В отличие от замкнутого на себя японца, он любил поговорить, но только на общие темы, но так ни разу и не упомянул о своем прошлом. Первое время он присматривался ко мне, но потом, видно, увидел во мне не просто любителя пострелять, а нечто большее. Именно поэтому наши занятия приняли систематический характер. Он учил меня прицельно стрелять на дистанции свыше двадцати метров. На расстоянии от десяти до двадцати метров тренировал меня навскидку и с бедра, а в стрельбе до десяти метров особенно упирал на скоротечность боя. Эта стрельба, говорил он, требует индивидуальности, интуиции и автоматизма.
– Когда в мозгу ревет сигнал тревоги, у тебя включаются наработанные рефлексы и навыки, повинуясь инстинкту самосохранения. Ты выхватываешь оружие, как тебя учили, и начинаешь стрелять, – поучал меня инструктор. – Вот только, насколько ты будешь быстр и точен, будет зависеть не только от тебя, но и от того как ты усвоил мои уроки.
В свободное время я много гулял, знакомясь с жизнью и бытом России, читал книги и статьи из газет и журналов. Один раз, чисто из любопытства, зашел в синематограф, но уже через десять минут ушел. Дважды ходил в театр. Так я проводил время с понедельника по субботу, только воскресенье было отдано полностью сестре.
Сегодня была среда и после тренировки я, как обычно, зашел в трактир, где имел привычку обедать. Зал был уже наполовину заполнен мелкими купчиками и лавочниками, которые, хлебая горячие щи, обсуждали свои дела. Сев за ближайший пустой стол, стоящий недалеко от входа, я заказал подлетевшему половому холодной свинины с хреном, щей и кваса. Уже через минуту кувшин стоял у меня на столе, а я, откинувшись на стуле в ожидании еды, стал прихлебывать из кружки шипучий напиток. Неожиданно мое ухо уловило обрывок разговора из-за соседнего стола:
– Не трясись ты так, деревянная твоя душа! Никто не обратит на тебя внимания, а меня там знают. Смекаешь?
– А ежели поймают, дяденька?
Общение с агентами уголовной полиции не прошло даром, сразу дав повод заподозрить в этих словах намек на какое-то преступление, к тому же дополнительной уликой для меня стал резко оборвавшийся разговор соседей при появлении полового, который мне принес заказ. Принявшись за щи, я продолжал прислушиваться в надежде, что еще что-нибудь услышу, но смог уловить только несколько обрывков из их тихого разговора.
– Закопаешь в огороде… В участок… Полиция на них думает…
Их слова для меня стали намеком на приключение, которое я не собирался упускать.
