В целом мой мир устойчив
К попыткам захвата извне,
Подкравшийся вечер пророчит
Еще одну ночь в тишине.
***
От всего в этой жизни можно уйти,
И я уходил не раз.
На меня вослед насылали
Горе, проказу, сглаз.
Я любил, и меня любили,
Но затем прогоняли прочь.
Я прощал, и меня простили.
А потом наступила ночь.
Ночь в России – такая штука:
Холод, метель и тьма.
Если нету родного друга,
Лучше умри, Фома.
Иль живи. Делай все, что хочешь.
Мы для этого и рождены
(Ни здоровы и ни больны).
То ли плачешь, то ли хохочешь
В перекрестье любви и войны.
Элегия к осеннему сну.
Наступает глубокий и дивный сон:
Природа готовит ложе из опавших листьев.
Трубы отопления издают едва слышный стон —
Такого не прочтёшь в сказаниях древнего летописца.
Осенняя дрёма чем-то похожа на смерть,
И тогда, засыпание – это спуск в Аид.
Через супинатор попирая земную твердь,
Я иду, и мне открывается прекрасный вид.
С таким-то видом агония превращается в лёгкую боль,
О которой совсем не трудно забыть.
Правда, тогда я уже не могу вспомнить и свою роль —
Что я должен делать? Тонуть или, все же, плыть?
Осенние листья… Экая банальность!
Совмещают в себе сырость и призыв к спокойному сну.
Берут минорную бесцветную тональность
Для тех, кто устал за лето.
Для тех, кто обрёл беду.
Рапортую: я провёл это лето хорошо —
Прослушал миллион часов Дебюсси,
Написал сто тысяч слов
(Второго августа намучился с винительным падежом),
Потом эти сто тысяч вылущил так, что не осталось и десяти…
Пробежал четыреста или около того километров,
Посмотрел пять сериалов (досматривал, хоть и была страшная скука),
Пару раз танцевал под пропахшее алкоголем ретро
И на кухне сигаретой прожег дыру в софе (одну штуку).
В общем, повеселился, и было неплохо:
