Потомок

1. Крушение

Самолет, полет Москва – Лос-Анжелес. Лечу к родственникам в Сакраменто. Двенадцатый час полета из анонсированных четырнадцати. Сижу у окна по правому борту над элеронами крыла. Соседка летит тоже к родственникам на Аляску. Жалуется, что там холодно, поэтому тащит сумку с теплыми вещами.

Настроение хорошее, только проснулся.

Внезапный толчок, самолет кренится и резко снижается. Что-то не так, в иллюминатор вижу дым за крылом, начинают появляться растущие языки пламени. Понимаю, что падаем, земля быстро приближается. Внизу горы, покрытые редким лесом и снегом, вдали несколько рек, на горизонте открытая вода, по-видимому, океан или прибрежное море Канады или Аляски. В салоне начинается паника, шум и гвалт. Стараюсь абстрагироваться от этого, надо сосредоточится. Падение очень быстрое, пилот пытается выровнять самолет. Осознаю, что гибель почти неизбежна, но пытаться выжить надо. Закрываю глаза и про себя читаю молитву «Господи, спаси…».

Сижу у аварийного выхода, пытаюсь рассчитать, когда вылезти через люк. До земли совсем немного. Под крылом проносится скалистый шпиль горы и срезает горящий уже полностью двигатель, как бритвой, – легко и почти без рывка. Огонь исчезает вместе с оторванным мотором. В голове возникает неизвестно откуда взявшееся понимание, что люк надо использовать именно сейчас, через минуту будет уже поздно. Рву рычаг, люк очень легко открывается, вылезаю на крыло. Поток воздуха пытается стащить меня с крыла. Крепко держусь за край открытого люка, прижимая к груди сумку ручного багажа. В ней мои документы, и сохранить их мне кажется очень важным, но ветер вырывает ее и уносит куда-то вверх, на другую сторону от фюзеляжа. Соседка пытается пролезть за мной, выталкивает вперед свою сумку, мужик позади нее нагло лезет к люку, мешает ей, толкает и неимоверно ругается матом на всех и все вокруг.

Вижу, как машина проскакивает над краем леса и вылетает на последних метрах своего полета над заснеженным ровным пространством, чтобы попытаться как-то приземлиться. Лайнер бьется брюхом о землю, от удара я выброшен с крыла, лечу в снег. В полете успеваю разглядеть, как самолет подпрыгивает и немного взлетает. Справа обрыв, впереди ровное плато, клином зажатое между лесом и ущельем, идущим вдаль почти параллельно курсу самолета.

В голове вырисовывается вся последовательность событий: падение неизбежно, будучи еще на достаточной высоте, пилот лайнера намечает ровную площадку, подходящую для аварийной посадки. К сожалению, она почти поперечна курсу. Заложив штурвал до предела, летчик старается направить машину на плато, чтобы сесть на брюхо, но первое касание самолета с землей меняет его траекторию, слишком велика еще инерция прежнего курса движения. Машина сильно кренится и, зацепившись правым крылом о землю, отклоняется от курса и срывается в пропасть. Успеваю заметить искаженное от ужаса лицо соседки, так и не протиснувшейся в люк. Через несколько мгновений, заполненных шумом от падения, лязгом металла и грохотом взрыва, наступает мертвая тишина. Выскакиваю из пушистого сугроба, бегу к обрыву, встаю на самый край. Самолет, проскочив ущелье, врезался в противоположный, более высокий скалистый край, опалив его сильным взрывом. Упавшие на дно, примерно метров на сто, горят бесчисленные обломки лайнера. Черные клубы дыма громадным столбом начинают подниматься, заслоняя собой и обломки, и все ущелье. Опаленный жаром, отскакиваю от края, падаю спиной в снег. Он охлаждает меня и возвращает к реальности. О помощи людям, оставшимся в самолете, рассуждать не приходится: после такого не выживают.

Поднимаюсь, понимая при этом, что совершенно цел. Отвернувшись от клубов дыма, осматриваюсь. За спиной – ущелье, впереди – борозда от удара самолета. С правой стороны – заснеженное плато, на которое пилот пытался посадить машину. Слева вижу отходящую наискосок от ущелья длинную гряду скал, напротив нее – темный лес, поднимающийся по склонам вверх, и снежную полосу между ними, уходящую вдаль.

Весь этот пейзаж обрамлен массивами гор со снежными вершинами, возвышающимися повсюду. Понимаю, что если идти, то идти надо между скалами и лесом по заснеженной полосе, ее направление, кажется, и есть путь к океану.

В голове не переставая звучат шум и гам, царившие в самолете в последние минуты перед падением. Окружающая тишина проникает в мою голову, вытесняя немыслимый гвалт криков людей, находившихся в самолете. Все умолкает, и остается только шум леса. Холод тоже делает свое дело – забирается под одежду, которой на мне и так мало, ведь летел я в футболке, джинсах и тоненькой куртке. Пронизывающий ветер охладил меня, голова начала работать четко и продуктивно, блокируя все всплески воспоминаний падения.

Неподалеку валяется сумка соседки. Свою я потерял еще до падения с крыла. Ну что же, будем считать, что поменялись. Нахожу в ней свитер, несколько шерстяных кофт, толстовку, теплую шапку, носки, сигареты, зажигалку и большой маникюрный набор, неизвестно как протащенный ей на борт через все осмотры. В нем, кроме обычного, нахожу ножницы острой формы, длиной порядка пятнадцати сантиметров. В моей были только деньги, документы да пара футболок. Сам с собой соглашаюсь, что обмен вышел очень выгодным для меня.

Теперь надо решить, что делать дальше: оставаться ждать спасателей или идти искать людей. Вспоминаю ландшафт из иллюминатора и представляю маршрут: надо двигаться к океану дальше вдоль берега, пока не встречу людей или корабли. Прикидываю, что до океана примерно пятьдесят километров. Холод, снег, еда отсутствует, а оружия, кроме ножниц, никакого нет – безнадега.

За раздумьями натягиваю свитер, сверху толстовку. Больше ничего не поддеть, толстовка маловата, поэтому сверху обматываюсь парой шерстяных кофт. На мне хорошие утепленные, высокие кроссовки, вниз натягиваю теплые носки, остальное складываю в сумку.

Теперь надо решать: идти или ждать. Ждать, может, придется долго, никакой уверенности, что самолет быстро найдут, – нет. Больше трех-четырех суток мне без еды и оружия не вытянуть, а еще и звери могут прийти, ведь они бывают разные: травоядные – хорошо, но с одними ножницами мне их не догнать, а от хищников такое оружие меня не спасет. Сознание подсказывает: надо идти. Спасатели все равно увидят следы, если снегопада не будет, а значит, меня найдут. В памяти всплывают слова моей матери: «Ждать и догонять – хуже всего; догонять еще куда ни шло, все-таки движешься». И я понимаю, что принял правильное решение. Эти мысли заставляют меня задуматься о моих родных, становится невероятно больно, за них, какие чувства они испытают, когда узнают о крушении. Маме девяносто два года, ей будет тяжелее всех. Пусть надежда всегда остается с ними.

Поворачиваюсь к заснеженной полосе: «Ну, теперь ты – моя дорога к жизни. Господи, помоги мне одолеть ее».

2. Схватка

Сейчас примерно три часа дня. Начинаю движение по заснеженной полосе между скалами и лесом. Впереди километра на три тянется подъем, что там дальше – не видно. Глубокий мягкий снег раскинулся словно море: то по колено, то по пояс, порой и выше. Идти без привычки тяжело, поэтому приходится часто отдыхать. Думаю о ночевке, надо натаскать валежника из леса и развести костер под скалами – хоть спина будет защищена от ветра. Понимаю, что без пищи протяну дня три, а еще и без опыта, без по-настоящему теплой одежды, оружия… Прогоняю эти мысли: надо бороться до последнего.

До перевала остается немного, решаю остановиться на ночлег тут, ведь наверху более ветрено. Иду к лесу за дровами. Лес негустой, заросший у опушки ивовыми кустами. Валежника и мелкого сухостоя полно. Удачно, ведь топора нет. С полной охапкой дров иду к скалам, прикидываю, что на всю ночь надо охапок пять, не меньше. Принес первую, утоптал площадку у подножья скалы, зашагал обратно к лесу. Краем правого глаза заметил движение.

Внизу, примерно в километре от меня, два волка вышли из леса и нюхают мои следы. Не спешат, засеменили за мной, знают, что мне не уйти. Хорошо, что пока не видят, только чуют. Рой мыслей, отвергаю одну за другой. По логике вещей, лес – их дом, на дереве больше часа не высижу, костер развести не успею, да и дров там всего чуть-чуть… Остается бежать вверх, может, будет какое-то укрытие. Хватаю сумку, бегу. Волки увидели меня, пошли рысцой, особо не торопясь. Запыхался, волки все ближе, ищу глазами хоть что-нибудь, хоть палку какую-нибудь. Впереди, метрах в ста, что-то темное торчит из снега. Не добежать, расстояние сокращается, волки несутся уже во всю прыть. Вспоминаю про ножницы! Рву сумку, маникюрный набор в руках. Руки не слушаются, не могу открыть его. Вдруг взгляд останавливается на скале: прямо напротив меня, на небольшой высоте начинается расщелина и, расширяющимся клином, уходит вверх. Добегу ли? Метров тридцать. Добежал. Запрыгну ли? Высота – полтора-два метра. Подпрыгнул, подтянулся, влез… Волк лязгает зубами и с куском моей толстовки отпрыгивает вниз. Думал вскочить на спину, вцепиться в шею, но я подпрыгнул, и он промахнулся.

В расщелине места впритык, волк не запрыгнет, значит, будет пытаться ухватить за что-нибудь и вытащить меня. Хорошо, что ноги прикрыты небольшим выступом в четверть метра. Развернулся. Волки начинают разбегаться. Где мои ножницы? Вытаскиваю из-за пазухи набор. Открыть не успеваю. Волк, что поменьше, наверное, самка прыгает, зацепляется передними лапами за кромку выступа и начинает лязгать зубами, пытаясь схватить за штаны. Замахиваюсь маникюрным набором, делаю вид, что ударю, при этом истошно кричу, пытаясь осадить наглых зверей. Волк зажмуривается и отпрыгивает вниз. Успеваю открыть набор и хватаю ножницы. Второй, более крупный волк, заканчивает разбег, высоко прыгает и передними лапами сразу попадает на выступ, подтягивает туда же задние и начинает тянуться к моему горлу. Пока он на уровне моего живота, успеваю нанести ему удар ножницами сверху в затылок и сразу еще один туда же. Волк как подкошенный падает вниз и даже не бьется в судорогах. Вытягивается как струна и сразу замирает. Удачно попал: мгновенный паралич – и смерть.

Волчица только разъярилась от этого. Прыгает, рычит, глаза налились кровью… Но мне уже не страшно, она гораздо меньше. С ней можно и сразиться. Вдруг, даже не успев подумать, в момент, когда она на секунду зависла на выступе, успеваю схватить ее за шиворот и развернуть мордой к лесу. Правая рука как-то неудачно соскочила с одного ушка ножниц, и они открылись на девяносто градусов.

Вонзаю ножницы, держа за оставшееся ушко. Вторая часть повернулась поперек и мешает вонзить острие глубже. Волчица бьется, но чувствую, что рана незначительна и в ее движениях еще много силы. Держать ее становится тяжело. Выпускаю, но перед этим делаю рез лезвием ножниц от себя и уже у падающего тела вижу хлестанувший фонтан крови из горла. Ага, вскрыл артерию. Радость необыкновенная. Жив, победил и мяса теперь полно.

Волчица, захлебываясь собственной кровью, бегает по кругу под скалой, окрашивая, как из брандспойта, все больше и ярче снег кровью.

Начинаю вылезать, мне уже совершенно не страшно. Встал под скалой, жду. Ей не до меня, да и, наверное, уже не до кого. Шаги все короче, тело неустойчиво, вот уже и задок не бежит, а тащится за передними лапами, а они все реже переступают.

Все, встала, опустила голову к мертвому телу друга, захрипела и упала на него. Кровь, слабо пульсируя, некоторое время еще продолжала стекать по шкуре из раны, но вот и она иссякла. Изумительно, кровь спущена, мясо будет вкусным. Дотащил волчицу до места, где оставил хворост, сходил принес еще пару охапок. Сил больше нет. Зажигалкой разжег костер, погрелся чуток и принялся как мог ножницами свежевать волчицу. Получилось плохо, но как получилось, и то спасибо. Вскрыл тушу, срезал кусок мяса, вырезал часть печени и пожарил все это, нанизывая куски на ветки. Печень прожарилась лучше, а мясо осталось почти сырое. Я оставил его дожарить утром. Затем, пока туша не закоченела, нарезал куски мяса разной длины, свернул их рулончиками и положил на снег замерзать. Это теперь будет моей едой, пока не встречу людей.

Ложусь у костра спиной к скалам, подстелив все что можно на снег, голову кладу на холку волчицы, благо она еще теплая. Шерсть мягкая, мне удобно и хорошо. Чувство победы согревает меня изнутри, но вообще-то холодновато.

«Господи, спасибо, что помогаешь мне…» И то верно, Господь помог, ведь я городской житель и никакого опыта в подобных делах не имею. С этими мыслями и засыпаю.

Проспал недолго, открыл глаза от предчувствия чего-то. Явно есть повод, но что он из себя представляет? Подбросил дровишек, встал размять ноги. Слышно, кто-то идет по снегу. Ура, наверное, спасатели пришли. Пригляделся – опять волк, встал напротив меня шагах в двадцати, рыгает. К нему подбежал еще один, затем еще два. Стоят, смотрят на меня, но вперед не идут. Неподалеку, у туши убитого мной волка, еще пара зверей жадно жрут мясо. Понимаю, что они насытились и, скорее всего, на меня покушаться не станут. Волки еще постояли недолго, два доедавших сородича тоже подошли, посмотрели на меня, и все вместе посеменили кильватерным строем в сторону леса. Надо бросить им и остатки волчицы. Будут питаться этим пару дней, а там и мои следы занесет. Лишь бы не стали преследовать завтра, когда я пойду дальше.

Костер разгорелся, я подсел поближе к огню, согрелся и, подбросив еще дровишек, задремал, облокотившись на тело волчицы. Напротив, за лесом, начало светлеть небо. Восток там, значит, моя дорога идет на север, как я и думал, прямо по снежной полосе. Там море, надеюсь, там и спасение.

3. Чужая смерть

Проснулся от холода. Чудесный солнечный день, мороз выдался несильный. Хочется пить. Хорошо бы горячего чая, но посуды, чтобы вскипятить воду, нет. Приходится есть снег, растапливая его во рту. Зубы ломит, но деваться некуда. Развел из остатков дров костер, хватило согреться и дожарить вчерашний кусок мяса. Сыт, согрелся, пора собираться в дорогу.

Пробиваюсь через снег. Пока легко. Иду по своим вчерашним следам, но вот они заканчиваются, дальше целина. Вот и торчащая из снега палка, до которой вчера не успел добежать. На ней забавным завитком намерз снег. Тяну за нее. Это же карабин, укороченная винтовка. Вслед за ним из снега появляется крепко сжимающая приклад у излучины рука с бледными, замершими пальцами. Начинаю разгребать снег. Появляется обглоданное лицо с разорванной шеей, потом туловище в толстом сером свитере, ноги в теплых лыжных штанах, заправленных в черные меховые унты. Вторая рука лежит на поясе. Человек пытался вытащить большой нож из ножен на ремне, но не успел, бедолага. Разжимаю пальцы покойника, они хрустят как лед, чуть не ломаются. Отодвигаю клацающий затвор. В магазине, заряжающемся сверху, поблескивает один патрон 7,62×54. Оглядываюсь вокруг. Неподалеку несколько холмиков. Понимаю, что под снегом что-то есть. Начинаю разгребать. Под ближайшим сугробом нахожу сброшенную перед боем куртку «Аляску», под следующими тремя – обглоданные в разной степени туши мертвых волков.

Перед глазами отчетливо встает вся картина: волки догоняют человека, пытающегося добежать до скал, чтобы прикрыть спину. Но путь отрезан, значит, бой будет прямо здесь, на открытом месте. Неудобно, волки все равно зайдут сзади… Человек срывает карабин. Бах – один волк с визгом падает, обрызгивая снег кровью. Звук выстрела испугал волков, но лишь на полминуты. Человек успел продвинуться поближе к скалам, но до них еще шагов тридцать, а волки тем временем опять рвутся вперед. Еще два выстрела – и еще два волка, скуля, закрутились в снегу. В этот момент самый крупный волк, по всей видимости, вожак, в прыжке успевает впиться в горло и, рванув изо всех сил, отскакивает в сторону. Человек пытается перезарядить карабин, но поздно, струя крови высоким фонтаном устремляется вверх из разорванного горла. Рефлекторно мужчина еще пытается вытащить нож и в этой попытке замирает навеки. Волки жрут погибших товарищей и лишь вожак начинает обгладывать лицо убитого человека, но то ли не вкусно, то ли волки аппетитнее пахнут, скоро и он перебирается к телам мертвых собратьев. Пытаюсь отогнать всплывшие в сознании картинки гибели, но они не уходят сразу, а все чередуются: то выстрелы, то вой волков, то свара у дохлых тел…

Наконец, справляюсь с разгулявшимся воображением и начинаю обдумывать случившееся. Первым делом обыскиваю карманы куртки, нахожу документы погибшего. В именах-фамилиях американцев не разбираюсь, но по фото понимаю: это был индеец или тунгус.

В лежащем под курткой рюкзаке нахожу полный набор необходимых вещей: алюминиевые кружка с миской, котелок, ложка из нержавейки, а еще запасные теплые носки, варежки, пару футболок, трусы, пакет с солью, еще один с какими-то приправами, пакет чая, три коробки охотничьих спичек и упакованные в целлофановые пакеты невыделанные шкурки соболей. На поясе, кроме острого большого ножа в ножнах и туристического топорика, нахожу сумку-патронташ и в ней – о счастье! – еще три патрона. Маловато для охотника-промысловика, но понимаю, что волки преследовали его довольно долго и многое он уже растратил на них. Не помогло… С руки снимаю механические часы на браслете, они сразу начинают ходить, но время неверное, конечно. Судя по дате, застывшей на циферблате, мы разошлись с ним всего на пару суток.

Благодарю Бога, ведь его смерть – мое спасение. Теперь я по-настоящему тепло и удобно одет, есть даже во что переодеться в случае необходимости, но самое главное – оружие, нож и топорик. Развожу костер, кипячу чай, быстро переодеваюсь у костра. Все, включая теплые штаны, куртку и остальную одежду, ну прямо как по мне сшито. Напиваюсь чая, складываю все оставшееся в рюкзак, за исключением шкур – их выбрасываю. Дотаскиваю мертвое тело охотника до скал, накрываю его двумя кофтами, заваливаю снегом и камнями, валяющимися у скалы в избытке.

Солнце уже перевалило за полдень, по ощущениям, где-то час. Пусть так и будет, ставлю стрелки, перевожу дату на девятое октября, и в путь. Что-то останавливает, чего-то забыл или не сделал. Возвращаюсь к моим трофеям – волкам. Встаю у тел: сначала волка, затем волчицы. Не знаю, отчего поступаю так, но с помощью ножа и топорика быстро вырезаю из останков по когтю и клыку, теша себя мыслью, что древние люди всегда так делали. Кладу их в карман и отправляюсь в дорогу. Отмечаю, насколько удобнее нести рюкзак погибшего, чем сумку соседки.

Прикидываю, что часов в шесть вечера остановлюсь на ночлег. У тел волков, убитых охотником, даже не приостановился: это не мои трофеи.

Еще пара десятков шагов, и я преодолеваю водораздел. Горизонт открывает захватывающую дух картину. Моя снежная дорога, полоса между скалами и лесом, через несколько километров ныряет вниз и виднеется уже где-то вдали. Откуда-то со скалы на нее падает водопад, весь в искрящейся радуге, и через какое-то расстояние, умерив прыть, вода течет уже плавно, покрываясь льдом. Потом моя заснеженная дорога с речушкой опять ныряет куда-то вниз, и дальше виднеется лишь бледно-голубой океан с немногочисленными островами.

Кругом горы, снег, лес и море-океан вдали. Километров тридцать, а может, и все шестьдесят. Какая разница? День или несколько дней пути. Главное, я не ошибся и океан уже виден. Господи, благодарю тебя. С этими мыслями начинаю движение к намеченной цели, – к морю.

4. Гризли

Идти по-прежнему тяжело, отсутствие навыка и привычки нагружать свои мышцы в достаточной степени сказывается чем дальше, тем очевидней. Даже пушистый снег через пару километров становится тяжелым.

Дошел до очередного водораздела. Теперь мне видна вся долина до обрыва перед морем. В другой бы ситуации любовался полчаса, снимал на телефон, рассылал друзьям. Сейчас телефона нет, а сам вид скорее озадачивает, чем ласкает взгляд.

Но есть все же плюс: теперь я могу более-менее верно оценить дистанцию пути, хотя еще неизвестно, что там, за кромкой горизонта перед океаном. Оглядываюсь назад. Мои следы почти ровной полосой уходят за тот водораздел, где я нашел мертвого охотника. Это примерно в три-четыре раза короче того пути, который развернулся до горизонта перед океаном, значит, впереди меня ждет еще как минимум день пути.

Решаю заночевать прямо здесь. Хорошо, что моя дорога стала заметно уже, не более пятидесяти метров, хворост таскать теперь намного ближе. С помощью топорика хворост собрал легко, под скалой нашел удобное место для ночлега – маленькое углубление типа грота, как раз на одного человека. Принес еще пару охапок дров, чуток разгреб ногами снег, под ним оказался сухой мох, спать на нем и тряпках, которых теперь у меня в изобилии, будет весьма мягко, а тепло мне даст костер. Зажигалка поначалу разгорелась, но в следующую минуту огонек ее уменьшился, стал желтым и погас, так и не запалив отобранные сухие ветки и кору. Как же вовремя у меня оказались спички, с их помощью мне быстро удалось разжечь огонь. Пошло тепло. Я развалился на тряпках, достал свои припасы из шестнадцати свитков замерзшего красного мяса. Откусил кусок волчатины, разжевал. Довольно вкусно, а уж когда поджарил и посолил, получился деликатес. Трапезу я закончил горячим чаем, вскипятив его в котелке на огне. Поблагодарил, как обычно, Бога за помощь, что не оставил меня в беде, и уснул.

Утро нового дня снова встретило меня ярким солнцем, безоблачным небом и легким морозцем. Настроение приподнятое. За сегодня я подойду к видимому горизонту, а там океан, люди, корабли. Все это вселяло надежду, несмотря на горькие нотки воспоминаний о разбившемся самолете и погибшем охотнике. Быстро разжег костер, малость погрелся, пока вскипала вода и жарилось мясо, поел, собрал все и двинулся в путь.

Следующие километров восемь все было как вчера, правда, идти мне стало легче: сказалось привыкание. Зато дальше меня ждала заслуженная награда, даже две. Во-первых, неописуемой красоты радужный водопад. Во-вторых, маленькая лагуна у берега с прозрачной водой и плавающими в ней рыбками. Я тут же, не ожидая от себя такой прыти, выловил одну из них прямо руками, а другую просто выбросил на снег пинком ноги. Так и простоял, сжимая руками одну рыбу и наступив ногой на вторую, пока те не перестали биться. Соблазн поесть рыбы пересилил, и я принялся разводить костер, благо лес начинался всего в десяти-двадцати шагах от заводи. И правда, куда спешить, все равно уже скоро дойду. Рыба получилась чрезвычайно вкусная, вторую я завернул в пакеты и убрал в рюкзак. Настроение стало близкое к эйфории, я решил передохнуть полчаса, наслаждаясь видом водопада.

Так, млея на солнышке, я посмотрел на свой пройденный путь. Он уходил к месту, где я нашел карабин и все остальное. Почему-то в первую очередь, подумалось именно о карабине, и тут же стало понятно почему. Примерно на середине пройденного пути, хорошо видимый на заснеженном склоне, из леса вышел медведь и стал внимательно изучать мои следы. Сделав для себя какие-то медвежьи выводы, он вразвалку пошел по ним, держась чуть правее. Ясно, это новая, весьма существенная угроза для меня. Опять в голове начинается вихрь разных мыслей, которые я, по обыкновению, начинаю сразу систематизировать, отбрасывая ненужное. В итоге понимаю, что это не Россия, где наши бурые медведи зимой спят, это американский гризли – смелый, сильный, коварный и умный, по животным меркам, зверь. Его вес – где-то полтонны, патронов всего четыре, стрелять издалека бесполезно. Придется подпускать почти вплотную, а там уж как Бог даст…

Теперь надо выбрать лучшую позицию для боя. Оглядываюсь. На первый взгляд ничего подходящего. Вода мне не помощник, ведь он умеет плавать, да и глубины тут для него по колено. Подходящего дерева, с которого можно прицельно стрелять, рядом нет. Между речушкой и опушкой леса стоит одинокая мощная лиственница, но, как назло, ни одной ветки, чтобы залезть. Чуть дальше, у излучины реки валяются два толстых бревна. Это, падая с водопадом, сломался почти пополам ствол и был вышвырнут водой на берег. Эврика! Стрелять буду из-за этих стволов, но надо, чтобы медведь немного задержался, а не бросился на меня сразу от дерева. Ему это два прыжка, а мне прицелиться надо, да еще в левый бок, где сердце. Срываю свой рюкзак, достаю рыбу, кладу в нескольких метрах от дерева. Еще через несколько метров раскладываю несколько рулончиков мяса. Если медведь захочет закусить перед обедом мной, я успею прицелиться.