Общий вздох облегчения.
МИНЕРВА: – Афишкин, воспой!
АФИШКИН: –
Сильнее львов, умней слонов,
И лучезарнее симфоний,
Перехитрит любых врагов
Отпетов наш, отец Антоний!
МНОГОПОДЛОВ: – Во дает!
ОТПЕТОВ: – За что тебя, Афишкин, люблю – оптимист! В поэзии оно, прямо скажем, не каждый день встречается, а добиваться этого надо – не битьем, так капаньем. В миру сейчас больно любят на прошлое кивать, так называемых классиков нам все время в морду тычут – они, мол, гении, а мы – дерьмо! Байрон вот, говорят, гений! А какой же он гений, если пессимист? А вот ты, Афишкин, оптимист, и хотя тебя где-то и дерьмом считают, и ты еще пока не гений, но мы тебя как пить дать гением сделаем, потому – оптимист!
АФИШКИН: – Из кожи вылезу…
ОТПЕТОВ: – Из кожи пока не надо, у меня к тебе другое задание есть.
АФИШКИН: – В лепешку расшибусь!
ОТПЕТОВ: – Это меня устраивает… Вирши я новые получил – будем печатать. И имя свежее – Милица Шепоткова, с любовной лирикой. Вирши хотя и не фонтан, но починить можно. Только ты, Афишкин, сам не правь, не надрывайся, Кудреняку поручи. Он хоть и стар, но светел. За то и держу, что по корявому управляется – всегда вывозит. Как сделает – ставь в номер. Она потом кой-чего еще принесет, и книжечку даже слепим в «мойиздате».
АФИШКИН: – Это можно, только, боюсь, не разойдется – кому она нужна?..
ОТПЕТОВ: – Мне!
АФИШКИН: – В лепешку расшибусь!..
ОТПЕТОВ: Что у нас там еще?
ТИХОЛАЕВ: – Кадровый вопрос. Инокиню прислали к нам на должность.
ОТПЕТОВ (обеспокоено): – На какую должность?
ТИХОЛАЕВ: – На посылки и для приборки.
ОТПЕТОВ: – Фу, дьявол, огорошил! Ничего не знаю и вдруг – «На должность». – Какая же это должность? Можно сказать, полный штатный нуль. Не пойму – почему об ней на закрытой докладывать надо?
ТИХОЛАЕВ: – Сверху прислали – из Печатного Приказу, велели по-доброму встретить.
ОТПЕТОВ: Это другое дело. Тогда давайте ее пригласим – посмотрим, поговорим…
ТИХОЛАЕВ: – С ней не поговоришь – глухонемая она.
МИНЕРВА: – Этого нам только не хватало! Как же с ней работать?
ТИХОЛАЕВ: – А чего тебе с ней работать? Показала на мусор – подметет, дала бумагу – отнесет, с веником, что ли, ей разговаривать?
ОТПЕТОВ: – Глухонемая – это хорошо, я таких люблю, глухой, по мне, двух ушастых стоит, меньше слышишь – меньше знаешь, глупостей лишних не наберешься. А немая – еще лучше. Молчание, как говорится, золото, я вообще за безгласовое общество! Звать-то ее как?
ТИХОЛАЕВ: – Инокиня Маруся.
ОТПЕТОВ: – Узнать бы, кто ее протежирует…
ТИХОЛАЕВ: – Скумекал, ваше Преподобие, уже навел справки…
ОТПЕТОВ: – Голова! Ну, не тяни резину…
ТИХОЛАЕВ: – В Печатный ее прислал по межкультовому обмену сам Шарадов – с личным письмом и указанием пристроить в спокойное место. Пишет: обидят – секир-башка сделает.
БАРДЫЧЕНКО: – Что-то не пойму, почему из такого далека – аж от самого Шарадова – и при таком покровителе на столь скромную работу?
ОТПЕТОВ: – А тебе бы все понимать… Сказано же – с дефектом она…
БАРДЫЧЕНКО: – Не велик дефект, с ним бы я – только назначь – большим начальством мог бы работать: слушать бы никого не слушал, только бы директивы сверху почитывал, да циркуляры бы вниз спускал в письменном виде…
ТИХОЛАЕВ: – Любишь ты, брат мой, сослагательное наклонение. Если бы, да кабы… И большое начальство в примитиве понимаешь, или шуткуешь по недозволенному… Ни хрена бы ты на ее месте не сделал, потому что она, как в сопроводительном письме значится, только читать может, а писать – нет.
БАРДЫЧЕНКО: – Это вообще шелупонь какая-то! Такого не бывает!
ТИХОЛАЕВ: – Значит, бывает, раз сверху указано… Случай, конечно, феноменальный: в человека попадает, а из него уже – никуда.
МНОГОПОДЛОВ: – Заглушка!
ТИХОЛАЕВ: – Об протрепаться не может быть и речи.
ОТПЕТОВ: Идеальный вариант! Только проверить бы ее все же не мешает…
ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Доверяй, но не передоверяй!
ОТПЕТОВ: – У меня на людей рентген – каждого насквозь вижу! Ганна, зови инокиню!
Входит Маруся. На ней черное монашеское платье-миди, стянутое на тонкой талии восточным расшитым пояском, голова покрыта зеленой с золотом тюбитейкой, поверх которой накинут черный с большими красными розами кашемировый платок. Она останавливается у входа на том же месте, где стоял Олексий Злостев. Маруся совсем не похожа на человека убогого – держится с достоинством, лицо гордое, несколько суровое, но смягченное нежным легким румянцем; из-под густых – валиком – бровей смотрят очень внимательные серо-голубые чуть навыкате глаза. Они перебегают с одного лица на другое, как бы делая мгновенные снимки каждого из присутствующих. Вот они останавливаются на Отпетове и застывают, как ему кажется, с выражением восхищения.
Если бы он действительно мог по глазам читать мысли, то прочел бы в них: – «Боже мой, какой толстый!». И секундой позже: – «И как-то не по-нашему толст…», – но Отлетов, несмотря на свой «рентген», ничего этого не прочитывает и только говорит, не повышая голоса:
– Подойди поближе!
Маруся проходит до середины стола и там останавливается.
ОТПЕТОВ: – Ну вот, а вы говорили – глухая!
ТИХОЛАЕВ: – Глухая, как пень. Это она по губам читает…
ГЛАНДА (за спиной у Маруси): – Смотрите, у нее весь чулок поехал!
ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Я ничего не вижу…
