– Да, да, да… Касак? Ах, касак?.. От Симонофф?.. Где он, где?
В переднюю вошли четверо: сам генерал-поручик Иван Андреич Рейнсдорп, два его адъютанта и молодой офицерик, что повстречал казака в кухне.
Губернатор был невысок и мало осанист, с круглым брюшком, ножки тонкие, в длинных чулках, башмаках и серого цвета атласных кюлотах. Такой же, со срезанными полами, кафтан, расшитый серебряной травкой, на кафтане – звезда, кресты, медали. Яйцеобразное, раскрасневшееся от выпивки лицо губернатора было маловыразительно: преобладали черты туповатости, чванства.
Из апартаментов в переднюю он нес себя как бы на цыпочках, прижав локти к бокам, оттопырив мизинцы и слегка повиливая бедрами. Увидав в отдалении замершего на месте человека, он приостановился, вскинул к глазам лорнет, оправленный в черепаху и золото, и стал наступать на Пустобаева. Позабыв дышать, дюжий детина глядел в лицо генерала бодро и преданно. Генерал ближе, ближе… И вот лорнет его уперся в бородишку казака. «Гм», – сказал генерал и стал отступать, пятясь задом. Остановился, чуть выставил правую ногу вперед, выпятил грудь, чтоб казаться воинственным, и командирским охрипшим баском крикнул с задором:
– Здорово, касак!
– Здравы бывайте, ваше высокопревосходительство! – выкатив глаза, гаркнул казак-бородач с такой силой, что подвыпивший губернатор покачнулся, удивленно вскинул рыжие брови и, обернувшись, подмигнул толпившимся возле дверей гостям:
– Вот голос… Очшень, очшень карашо… Кто такой, что скажешь, касак? – и губернатор снова поднес к большим карим глазам изящный лорнет свой.
– Дозвольте репортовать! Строевой казак Яицкого городка Петр Пустобаев, спосылован господином комендантом Симоновым с важным пакетом к вам, батюшка, ваше высокопревосходительство, и поведено мне оный пакет препоручить вам в собственные ручки… Дозвольте репортовать!
Губернатор, оттопырив мизинец, украшенный бриллиантовым перстнем, с миной брезгливости принял пакет за уголок двумя пальцами и чрез плечо протянул его адъютанту:
– Симонофф… пакет… Что за экстренность? Можно бы повременить! У меня, видишь, бал.
– Самоважнейшее дело, батюшка! – опять гаркнул Пустобаев. – Господин комендант приказал: ежели, говорит, тебя, Пустобаев, в дороге словят злодеи да пакет отберут, ты, говорит, ежели, говорит, от петли избавишься, как можно старайся утечь от разбойников и прямо, говорит…
– Тсс… Стой, касак!.. Какие разбойники, какая петля? Какая утечь? Пфе… Гаспада! Ви слюшаете? У меня в губернии тишь да гладь, да божья благодать. А они там, а они с Симонофф… – вспетушился, засеменил взад-вперед ножками губернатор.
– Насмелюсь доложить. К Яицкому городку подступал намеднись Емелька Пугачев, с изменниками… Он государем себя назвал, Петром Федорычем, силу скопляет, грозит, лиходей, всех перевешать, кои не согласятся признать его богомерзкую харю за государя покойного…
– Што, што, што?! – губернатор округлил рот, вскинул к глазам лорнет, попятился.
И среди гостей, толпившихся в дверях, раздались восклицания любопытства, тревоги.
– Пасфольте, пасфольте… – бормотал губернатор, то повертываясь в сторону гостей, то устремляя свой взор на казака. Его жирное, яйцеобразное лицо еще более раскраснелось, темно-рыжие букли с косичкой жалко мотались. – Или я очшень есть пьян, или твоя Симонофф, как это… ну как это?.. Твоя Симонофф сбился с ума… есть помешанный… Его маленечко надо в дольхауз сажать. Но я, кажется… я, кажется…
– Иван Андреич!.. Вы ни капельки не пьяны, вы душка, – прозвенел от дверей голосок, и маленькая блондинка с крупным бюстом, одетая в бальное, смело декольтированное платье, вольным жестом послала молодящемуся губернатору воздушный поцелуй. – Кончайте же скорей, Иван Андреич… Нас ждут фанты…
Глаза губернатора потонули в блаженной улыбке. Забыв про яицкого казака, коменданта Симонова, злодея Пугачева и обратясь всей своей персоной к блондинке с пышным бюстом, он поцеловал концы собственных пальцев:
– Данке зер, данке зер… Один момент, и я… тотчас, тотчас…
– Пугач от Яицкого городка отогнан, ваше высокопревосходительство!.. – гаркнул казак, с удивленьем и злобой посматривая на генерала и на барыньку. – Так что полторы сотни наших казачишек ускакали к нему, к злодею… Дозвольте доложить! Передались, значит…
– Шо, шо, шо? Как ты скасал, дружок? Ах, ты еще здесь? Поручик! Распоряжайтесь касаку водка…
В толпе громко зашептали: «Кресло, кресло генералу». В дальних комнатах продолжала греметь музыка, все так же слышался трескучий, подобный ружейным залпам, топот лихих танцоров.
– Данке! – Поблагодарив услужливого офицера, губернатор устало опустился в придвинутое ему кресло. – Гаспада! Я слюшаю битого час вот этот касак и нисшшево не паньмайт… – развел он руками. – Пугашов, Пугашов… Какой такой Пугашов?..
– Ваше высокопревосходительство! – с ноткой досады в голосе воскликнул адъютант, держа в руке рапорт полковника Симонова. Он все время порывался доложить губернатору содержание бумаги. – Разрешите…
– Ба! – прервал его генерал, ударив себя ладошкой в покатый морщинистый лоб. – Припоминайт, припоминайт… Вильгельмьян Пугашов… Знаю!
– Осмелюсь, генерал, доложить…
– Знай, знай!.. Лютше вас знай… Он каторжник, рваный ноздря. Был схвачен, посажен в казанский тюрьма, но милейший Яков Ларионович Брант[6 - Казанский губернатор.] очшень маленечко прозевал его, и сей каторжная душа маленечко ату, ату… бежаль…
– Разрешите, генерал, – и адъютант в лакированных ботфортах щелкнул шпорами. – Его сиятельство Захар Григорьич Чернышев[7 - Президент Военной коллегии (военный министр).], не далее как месяц тому назад…
– Знай, знай!.. Лютше вас знай… Граф Чернышев приказал хватать его, хватать! – Губернатор оскалил белые ровные зубы и срыву схватил руками воздух. – И што же? Я выпускал своя канцелярия сотни бумаг, сотни наистрожайших приказов… Но где его поймать? А вот он… он, рваный ноздря, сам дается в руки… Хе-хе-хе… Гаспада! Нет, ви слишите, ви слишите?.. Государь… Петр Федорыч… Симоноффа напугал… Хе-хе-хе! Слюшай, касак! Разговаривай Симонофф, пусть он спит спокойно. Таких Петр Федорычев мы маленько вешаем и плеточкой стегаем до самой смерть… Генерал Рейнсдорп зорко смотрит своя губерния, и государыня императрисс им очшень, очшень довольна. И сей злодей потерпит казнь сами люта… Только, полагаю, сей злодей и в поминках нет. Видумка, фата-моргана, сказка… Пфе, пфе…
– Разрешите, генерал. Комендант Симонов излагает факты… И факты содержания весьма острого…
– Только не тотчас, не тотчас, – вскочил с кресла генерал и, прижав локти к толстым бокам, отмахнулся ладонями. – Зафтра, поручик, зафтра. Горячка нет, пустой вздор. Слюшай, сержант! Отведи, голюбчик, касака на кухня, чтоб был сыт, пьян и… и… нос в кабаке. Прощай, касак! Обнимай меня, генерала… – и губернатор, благосклонно улыбаясь, двинулся навстречу казаку.
– Не могу насмелиться, ваше высокопревосходительство, – попятился Пустобаев и провел рукавом кафтана по губам, чтоб приготовиться к поцелую. – Не достоин я…
– А вот я насмеливаюсь, я достоин! – низкорослый генерал обнял верзилу и поцеловал его в бороду. – О! Учитесь, молодежь, как надо обращаться рюска простой шалвек… – сказал губернатор.
Офицеры с улыбкой пристукнули каблуком о каблук. А казак Пустобаев запыхтел, завздыхал. Губернатор быстро повернулся кругом, щелкнул пальцами:
– Але, але, гаспада… Бал продолжается! – И, окруженный толпой гостей и подхваченный под руку блондинкой, он направился в апартаменты.
– Люблю простой рюска народ, люблю касак!.. А образованный класс, он, нет, нет… где-то там, в облаках… мечты, химеры, а штоб твердо на почва стать, нет того, нет того… Вот я – немец… с гордостью говорю – немец… У-ти-ли-та-ризм! О! Чтоб не сказать более… Гаспада! В фантики… Гоп-ля! Больше жизни!.. Бал продолжается!.. А где ж именинница?
Возвращаясь ни с чем из Оренбурга, казак Пустобаев у самой Татищевой встретил запряженную парой кибитку с рогожным кузовом, ее сопровождали два верховых казака.
– Ой, матушка! – заглянув внутрь кибитки и узнав в сидящей там женщине капитаншу Крылову, вскричал Пустобаев, сдернул шапку, соскочил с коня. – Да куда же вы собралися? Уж не в Ренбурх ли?
– В Оренбург, в Оренбург, – сказала капитанша, высунув из кузова бурое, пропылившееся лицо. Кибитка остановилась. – Андрей Прохорыч так распорядился, отправил нас с Ваней, а сам, голубчик, один-одинехонек остался… в этакую-то страсть… – капитанша выхватила из рукава беличьего салопа носовой платок и всплакнула.
Рядом со смуглой, сухощавой капитаншей сидела дородная нянька, а меж ними – Ваня. Он безмятежно спал, перегнувшись в колени матери.
– А что ж, матушка… И верно рассудил Андрей-то Прохорыч… Не ровен час… А в Ренбурхе от злодея сподручней отсидеться-то можно… Ну, да бог хранит… А как же, матушка, вас ангелы божьи невредимо чрез толпу-то злодейскую пронесли?
– Да ночью проскочили… Ой, да и страху было. Ведь они подле Илецкого городка стоят. А вот бог пронес.
– Я, матушка, в обрат возьму, провожу вас до Ренбурха-то.
– Что ты, что ты, Пустобаев! Поди, тебе губернатором спешное поручение дадено…
– Да нетути, матушка. Именины, вишь ты, у губернатора-то, сама генеральша именинница, гостей полон дворец, и все пьяные, и губернатор под турахом. Дак ему не до Пугачева! Полопотал, полопотал дурнинушку какую-то, покривлялся, опосля того возгаркнул: «Продолжайте бал!» – да с тем и убрался… Э-эх… Одно званье, что губернатор…
Капитанша словам Пустобаева подивилась и разрешила сопровождать ее до Оренбурга. Пустобаев обрадовался. У него страшно болела голова, он прошлой ночью в генеральской кухне столь усердно налакался водки да всяких вин, что с ним лихо приключилось, на весь губернаторский дом стонал и охал. Теперь в самый раз будет в Оренбурге опохмелиться.
Сзади кибитки примостился на сене хромой солдат Семеныч, денщик капитана Крылова. Его голова с потешной косичкой моталась, как у мертвого барана. Старое, изморщенное лицо было красно, он пускал слюни и сладко спал.
– Пьяный?
– Пьяный, – улыбаясь, ответили едущие в ряд с Пустобаевым казаки. – Дважды с козел кувыркался. Ну-к мы прикрутили его полотенцем к задку. Тут спокой!
– А где же добыл он вина-то? – с надеждой спросил Пустобаев.
