Варя еще сильнее нахмурилась.
– Ну, знаешь, может, кому-нибудь интересно, чтобы так подумали, а мне противно…
Внизу, в полутемном коридоре, Добряков заговорил более твердым голосом, рассудительно и даже строго:
– У ребенка должен быть отец. Ты это понимаешь? Ребенок подрастет и спросит. А кроме того, в загсе ему будут отчество давать. Какое же ему будет отчество? Ну вот ответь мне: какое ему будет отчество?
– Смотря кто будет, – сказала Варя. – Если девочка, значит, Варваровна. Если мальчик, значит, Варварович…
– Чудачка ты! – усмехнулся Добряков уже снисходительно. – Никто же не разрешит, чтобы такие отчества давали. Я это знаю точно, что никто не разрешит…
– Ну, посмотрим, – сказала Варя. – Посмотрим…
8
Докторша посоветовала воздерживаться от резких движений. Оставалось меньше четырех месяцев до родов.
На заводе все уже знали, что Варя Лугина беременна. А кто муж? Этого никто не знал.
Это никого бы и не интересовало, если б Варя Лугина была просто работницей, которая часть своего времени отдает заводу, а в остальное время живет где-то там, кто ее знает где. Лугина же проводила на заводе большую часть своего времени. И вся ее жизнь была у всех на глазах.
Она пришла на завод, когда завода еще, в сущности, не было. Был пустырь. И на пустыре этом вырастали первые корпуса.
В корпусах еще не было стекол, не было даже оконных рам, когда Варя Лугина пришла сюда. Она пришла прямо из школы.
В институте, куда она хотела поступить, ей сказал знакомый преподаватель:
– Вы простите меня за непрошеный совет, но я должен вас предупредить, что учеба ваша здесь не будет так эффективна, как вы, может быть, хотите. Вы не знаете производства и не знаете жизни. Вы еще слишком молоды. Инженеры со школьной скамьи никогда не бывают хорошими инженерами. По-моему, вам надо сначала познакомиться с заводом. У вас еще все впереди…
Варя поверила этому преподавателю.
Зимой она работала ученицей у монтажников, расставлявших оборудование в заводских корпусах. На субботниках с увлечением возила в тачке теплую, дымящуюся землю и таскала кирпичи.
Она счастлива была, что в строительстве огромного завода, в блещущих на солнце бетонированных его корпусах, есть и ее небольшая доля участия…
На достроенном заводе, где стоит теперь у главного входа швейцар в галунах и летом растут цветы, она работала вначале шлифовщицей. Потом ее перебросили на приемку деталей. Ей наскоро рассказали технический процесс, показали итальянскую карту контроля и, напомнив, что она окончила девятилетку, сказали:
– Учись. Будешь приемщицей.
А как учиться? Она приходила домой расстроенная, просила отчима рассказать ей все, что знает он об измерительных приборах и о таком замысловатом приборе, как микрометр.
Она говорила:
– Ты все-таки, дядя Сеня, автомобили починяешь. Ты должен знать…
– Автомобили, – говорил отчим, – это вещь одна, а микрометр – это вещь другая. Я их сроду в руки не брал, микрометры. А путать людей я не любитель.
Варя должна была доходить до сокровенных особенностей незнакомого ей ремесла почти самостоятельно, почти без посторонней помощи.
Помогать ей стали, когда она уже ухватилась за какое-то звено, уверенно и крепко. Ее заметили. Ее продвигали все дальше и дальше.
Освоив немного приемку штампованных шариков, она перешла контролером в роликовый цех. Здесь только что установили токарные автоматы. Шлифовки еще не было.
Приходилось самой готовить заказы на инструмент, чертить эскизы для постовых контролеров. Приходилось даже рассчитывать на целый год потребность в рабочей силе, знакомиться с нормированием.
Детали приходилось принимать с разных машин. Надо было знать оборудование, знать не только виды брака, но и способы его предупреждения.
В то время контролер был единственным лицом, обязанным защищать весь цех от брака.
И Варя Лугина была таким контролером. Она хотела быть таким. Она спала не больше четырех часов в сутки, не успевала обедать. И мамаша кричала:
– Семен! Это что же такое творится? Девочка погибает. Она тебе не родная, тебе и горя мало. А я-то как страдаю…
– Варя, – говорил Семен Дементьич, встретив падчерицу в краткий промежуток между работой и сном, – пожалей хоть нас, стариков, если ты себя не жалеешь. Зачем ты, это самое… не ешь, когда тебя просют? Ну что за глупости, ей-богу! Я тебя прошу…
– Вы с ума сошли? – спрашивала Варя. – Я ведь, кажется, не ребенок…
И разговор обрывался на этом.
Поколению, входившему в жизнь в начале первой пятилетки, были предоставлены большие права. Но и требования к нему были предъявлены большие.
Это поколение участвовало в создании новых, грандиозных вещей в условиях труднейших и часто как будто бы непосильных. Приходилось учиться и работать. И главное – приходилось учиться и работать самостоятельно. Люди взрослели быстрее, чем в обычное время.
В девятнадцать лет Варя Лугина была уже мастером. Она говорила Фомину:
– Папаша, по-моему, ты неисправим…
– Почему?
– Ну как же… Я тебе третий раз говорю – края должны быть свободны, а ты их стачиваешь. Это же брак…
Фомин поднимал очки на лоб, внимательно смотрел на шайбу, потом на Варю. И, осмотрев ее со всех сторон, спрашивал:
– А кто учил тебя на этом станке?
– Ты.
– А теперь ты меня учишь?
– Я.
– Забавно! – говорил старик.
Но все-таки старался не стачивать краев. Ослушаться мастера нельзя.
А Лугина была очень строгим мастером.
Потом ее перебросили на комсомольскую работу. И когда она выговаривала комсомольцу за какой-нибудь промах на производстве, она не просто выговаривала, но могла и показать, как надо делать по-настоящему.
