Северная война. На пути к Полтаве

Первые годы

Второй царь из династии Романовых, Алексей Михайлович, вступил на престол в 1645 году в возрасте 16 лет. Так уж случилось, что в продолжение всего XVII века какой-то злой рок преследовал новую династию и все ее цари, начиная с Михаила Федоровича и кончая Петром, оказывались на престоле в весьма юном возрасте. Обстоятельство, между прочим, немаловажное, – ведь они могли царствовать, но не править. А это значило, что от их имени управлял страной кто-то из окружения, временщик, главная забота которого чаще всего – сохранение и упрочение своего положения. При этом если и вспоминали о государственных интересах, то в последнюю очередь, удовлетворив прежде всего собственные.

В первые годы царствования Алексея Михайловича таким временщиком был его воспитатель, «дядька», боярин Борис Иванович Морозов. Он быстро прибрал к своим рукам не только все дела, но и молодого царя, который, во всем полагаясь на боярина, с легкой душой доверил ему управление страной. При этом нельзя сказать, что второй Романов вовсе устранился от дел. Он старательно выполнял то, что составляло обязательную, церемониальную сторону жизни монарха: принимал и отпускал послов, участвовал в многочисленных церковных праздниках, иногда сидел в Боярской думе – учился править. Однако в проблемы управления страной особенно не вникал, предпочитая проводить время в богомольных походах – царь был очень набожен, – и на охоте.

Царь Алексей Михайлович

Охота была любимым занятием Алексея Михайловича. При этом он вопреки представлениям, рожденным позднейшими его портретами, с которых на нас смотрит тучный, одутловатый человек, в поле был неутомим и подвижен. Хороший всадник, мастерски владел оружием и будто бы в одиночку даже хаживал на волков и медведей. Особенно любима была им «красная соколиная охота». Чтобы «потешиться» стремительным полетом кречетов и соколов, второй Романов готов был выезжать в поле по нескольку раз на день. Эту страстную увлеченность к тому, что по сердцу, позднее унаследует и Петр. Однако сердце его никогда не лежало к охоте. Скорее он был к ней совершенно равнодушен. Позднее Петр приведет в замешательство не одну высокопоставленную персону, собравшуюся достойно развлечь русского монарха, ведь охота издревле считалась истинно королевским занятием. Но для Петра охота – не более чем пустая трата времени. У него иная страсть – страсть ко всему, что приносит пользу Отечеству.

Но вернемся от Петра к его отцу, царю Алексею Михайловичу. Морозов, не особенно веровавший в прочность человеческих привязанностей, но хорошо знавший, сколь изощрены в кознях его противники, решил сделать свое положение неуязвимым. Для этого боярин задумал породниться с государем. Сестры Милославские, Мария и Анна, должны были связать родством царя и Бориса Ивановича. Боярин даже не пощадил красавицу Всеволожскую, которую во время смотра невест в 1647 году выбрал его воспитанник. Нареченная царицей, Афимья Всеволожская была взята во дворец – место, чрезвычайно опасное для тех, кто метит в царицы, но еще не стал ею. Ведь здесь будущая супруга государя была лишена опеки родственников и нередко попадала во власть враждебных сил, для которых царский выбор – кость в горле. Разумеется, мы не знаем всех перипетий морозовского заговора. Однако стоит задаться вопросом: кому было выгодно устранить Всеволожскую? Морозов с ее родными не столковался. Да, похоже, и не хотел столковываться. Потому и стал той враждебной силой, которая ломает и крушит человеческие судьбы. Причем даже царские.

Молва предписала Морозову, что будто бы по его наущению прислуга в канун венчания перетянула Афимье волосы, отчего та упала в обморок. Пошли разговоры о недомогании невесты и ее непригодности к детородию. Нареченную царевну свезли сначала из царицыных теремов на московское подворье, а потом со всей семьей, в ссылку, в далекую и завьюженную Тюмень. Заранее составленный свадебный чин пришлось за ненужностью отставить – царственный жених остался без суженой.

Вот после этой интриги на сцену и выступили красавицы Милославские. Царю понравилась старшая, Мария Ильинична. В январе 1648 года была сыграна свадьба. Две недели спустя Морозов венчался с младшей, Анной Милославской. Так боярин угодил в свояки к царю. По возрасту жених более подходил Анне не в мужья, а в деды, но согласия у девушки никто не спрашивал. Напротив, все Милославские, породнившиеся через сестер с царем и временщиком, были чрезвычайно довольны. Позднее молва донесла до одного из иноземцев, что Борису Ивановичу пришлось смирять свою молодую жену плетью в косу толщиной.

Первая встреча царя Алексея Михайловича с боярыней Марией Милославской. Художник М.В. Нестеров

Темная история с Афимьей Всеволожской была предана забвению. Однако не настолько, чтобы о ней навсегда забыть. Пройдет двадцать с небольшим лет, и она отзовется эхом, предопределив, быть может, уже судьбу… Петра.

От брака с Марией Милославской у Алексея Михайловича родились 12 детей – 7 дочерей и 5 сыновей. Почти все царевны отличались отменным здоровьем, а вот с царевичами Алексею Михайловичу не везло. Они были хворыми и слабыми. Двое умерли в младенческом возрасте, много обещавший царевич Алексей Алексеевич – не достигнув 16 лет. Оставшиеся два сына, Федор и Иван, пережили отца и даже царствовали, но что это было за царствование! Царь Федор в продолжение всех пятнадцати лет до воцарения и неполных шести после постоянно балансировал между жизнью и смертью. Иван Алексеевич прожил дольше – почти до 30 лет, но он не просто недомогал – нес черты вырождения. Таким образом, палаты, отведенные вторым Романовым для сыновей, хотя и не пустовали, но по странному стечению обстоятельств не были источником уверенности в будущности династии. Ее судьба зависела от множества случайностей: будет ли жить хворый царевич или не будет; сможет ли он править или не сможет; успеет ли обзавестись семьей или не успеет; появится ли у него наследник или не появится… Этот перечень можно продолжить, но и из него уже видно, что династия Романовых в иные моменты буквально висела на волоске.

3 марта 1669 года царица Мария Ильинична скончалась. Смерть супруги, к которой Алексей Михайлович был сильно привязан, повергла государя в уныние. По-видимому, в память о Марии Ильиничне появилась новая редакция «Сказания об Успении Богородицы», в создании которого царь принял непосредственное участие. Однако жизнь брала свое, тем более часть этой жизни была связана с управлением страной, не желавшей мириться с утратами в царской семье. К этому времени второй Романов приобрел уже немалый опыт в государственных делах и правил самодержавно. Фавориты, правда, при дворе не перевелись, но они уже не шли ни в какое сравнение с давно сошедшим со сцены Морозовым. Прежде молодой государь смотрел, по определению современников, Морозову в рот; ныне царь, даже одаривая, помыкал фаворитами. Изменилась и сама роль фаворита: чтобы удержаться, тот должен был не только образцово исполнять волю Алексея Михайловича, но и предугадывать царские желания.

В конце 1660-х годов в окружении Алексея Михайловича все больший вес стал набирать Артамон Сергеевич Матвеев. Царь давно отмечал Артамона. Однако, будучи человеком незнатным – Матвеев происходил из семьи дьяка, – он не мог надеяться на стремительную карьеру, а потому исправно тянул служебную лямку, медленно карабкаясь вверх по чиновной лестнице. Если с ним и считались, то долгое время не из-за его чинов, а из-за близости к государю. Матвеев побывал даже в стрелецких головах – не самое лучшее прошлое для тех, кому уготованы высшие государственные должности. В 1654 году, во время осады Смоленска, Артамон Сергеевич испросил у царя разрешения принять участие в штурме города. Алексей Михайлович лично следил за действиями любимца. Но даже одобрительный взгляд царя не помог стрелецкому голове одолеть неприятеля. Как и остальные войска, полк Матвеева не сумел перевалить через смоленские стены. Впрочем, месяц спустя потерявшие всякую надежду на помощь короля «осадные сидельцы» сдались сами, поставив последнюю точку в многовековом споре Москвы с литовцами и поляками за Смоленск.

Ближний боярин царя Алексея Михайловича А.С. Матвеев

Честолюбие Артамона Сергеевича не могло удовлетвориться занимаемым местом. Он был сметлив, исполнителен и со временем сумел стать незаменимым для царя. Рано стал вхож в комнаты – внутренние покои дворца, куда была открыта дорога лишь для узкого круга доверенных лиц. В 60-е годы Алексей Михайлович обнаружил еще один талант Матвеева. Бывший стрелецкий голова оказался неплохим дипломатом. Конечно, у царя были более опытные дипломаты, такие как Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, которого иностранцы называли «русским Ришелье». Ордин глубоко и масштабно мыслил, предугадывал исход многих международных событий. Но вот беда, оригинальный его ум был слишком самостоятельным. Он осмеливался спорить с царем, отстаивая свои представления о приоритетных направлениях внешней политики страны. Афанасий Лаврентьевич считал, что главное – это борьба со Швецией и поиск выхода к морю, ради чего следует идти на сближение с Речью Посполитой, даже ценою территориальных уступок. Однако Алексей Михайлович уступать не хотел, особенно в вопросе о Киеве, который по Андрусовскому перемирию следовало все же отдать. Царь искал любой повод, чтобы обойти неудобные статьи договора и сохранить за собой древнюю столицу. К слову сказать, позиция второго Романова в большей степени отвечала интересам Московского государства, нежели позиция главы Посольского приказа. Ордин-Нащокин отстаивал будущее, игнорируя настоящее. Алексей Михайлович боролся за настоящее ради будущего: в борьбе за Украину слишком много было затрачено сил и средств, чтобы так просто отказываться от приобретенного в пользу соседа, доброжелательность которого не выдержала испытания временем.

Царь, ценя Ордина-Нащокина, терпел возражения старого дипломата, иногда просто не замечая его ворчания, иногда гневно выговаривая за самоуправство. Однако долго так продолжаться не могло, тем более что рядом находился Матвеев. Этот не утомлял государя встречным словом. К тому же он был в прекрасных отношениях с казацкой старшиной и мог поддерживать порядок в склонной к шатанию Левобережной – вошедшей в состав Российского государства – Украине. Алексей Михайлович доверил Матвееву Малороссийский приказ. А в 1671 году Ордин-Нащокин подал в отставку, и царь принял ее. На дворцовом небосклоне закатилась еще одна звезда. Но место не осталось пусто. Посольский приказ получил под свое управление Артамон Матвеев.

«Дружище Артамон» – так Алексей Михайлович называл в своих письмах Матвеева – стал доверенным лицом царя, почти другом. Он одним из первых узнал о желании государя найти себе новую спутницу жизни. Здесь мы ступаем на зыбкую почву предположений и домыслов. Ведь царская женитьба – дело темное. Интриги, надежды, везение и невезение – все сплеталось в тугой клубок, который разрубался выбором государя. Этот выбор можно было просто ждать, а можно было направлять, как это сделал в свое время боярин Морозов. Матвеев, его сторонники и оппоненты при дворе так же предпочли последнее.

В доме Матвеева жила Наталья Кирилловна Нарышкина. По свидетельству современников, девица была статная и красивая. Курляндец Рентенфельс спустя несколько лет так описал мать Петра: «Это – женщина во цвете лет, роста выше среднего, с черными глазами навыкате, лицо у нее кругловатое и приятное, лоб большой и высокий, и вся фигура красива… голос, приятно звучащий, и все манеры крайне изящны».

К красоте Натальи Кирилловны надо прибавить неробкий, веселый характер. Последнее качество для барышень XVII столетия не считалось достоинством – ценились скромность и послушание. Наталья Кирилловна была, несомненно, и скромна, и послушна, но в той мере, какая не сковывала ее бойкого нрава. К тому же Артамон Сергеевич, не являясь сторонником суровых домостроевских порядков, был не особенно строг со своей воспитанницей. Он держал открытый дом, даже завел у себя нечто вроде оркестра и потчевал гостей музыкой и беседой. Его жена не слыла затворницей. Да и трудно было шотландку по происхождению приучить к московским порядкам. Скорее напротив, она активно соучаствовала в маленькой домашней «обиходной революции», свидетельствовавшей о переменах в жизни элиты: под напором новшеств стала сдаваться самая консервативная и неприступная цитадель старой Руси – уклад жизни.

Источники повествуют, что царь заприметил Наталью Кирилловну в доме Матвеева. Скучающему Алексею Михайловичу бойкость девушки пришлась по нраву. Остальное уже можно домыслить, памятуя о том, что это лишь версия. Женщины вышли приветствовать высокого гостя – это было в обычае (однако далеко не всегда с женской половины вместе с хозяйкой являлись дочери и воспитанницы), после чего Наталье Кирилловне пришлось отвечать на вопросы. Вот тут она не только могла, но и должна была заробеть. Однако не заробела, обратила на себя внимание. Позднее один из сподвижников Петра, князь Куракин, человек проницательный и желчный, заметил, что покойная царица была «легкого ума». Его, в свою очередь, в невольном споре попытался опровергнуть другой сподвижник реформатора, сын Артамона Сергеевича Андрей Матвеев, назвавший Наталью Кирилловну «мужемудреной» женщиной. Поступки и дела второй супруги Алексея Михайловича говорят в пользу Куракина. Его характеристика хоть и злее, но, кажется, точнее. Однако не стоит забывать, что Алексей Михайлович искал не ум, а приятную наружность и добрый веселый нрав. Тот же Куракин должен был признать, что мать Петра обладала «добродетельным темпераментом».

Существует еще одна, просто фантастическая версия встречи Нарышкиной с царем в доме Матвеева. Ее в XVIII веке поведала академику Якобу Штелину внучка А.С. Матвеева, графиня М.А. Румянцева. Будто бы Наталья Кирилловна так понравилась государю, что тот, прощаясь с Артамоном Сергеевичем, поинтересовался, не ищут ли родители мужа для этой девицы. Хозяин подтвердил – да, ищут, и посетовал на то, что небольшое приданое отпугивает женихов. Тогда царь призрачно намекнул, что есть люди, которые красоту и достоинство девушки ставят много выше размеров приданого, и пообещал помочь своему любимцу в поисках. Спустя некоторое время Матвеев пожаловался царю на молодых людей, которые приходят полюбоваться красотой воспитанницы, не помышляя при этом о женитьбе. Алексей Михайлович успокоил его: «Я оказался удачливее тебя и нашел жениха, который, возможно, придется ей по вкусу. Это весьма почтенный человек и мой добрый знакомый… Он полюбил твою подопечную и хотел бы жениться на ней и составить ее счастье. Хотя он еще не открыл ей своих чувств, она его знает и, надо думать, не отвергнет его предложения».

В полном соответствии с жанром галантного «осьмнадцатого столетия» тугодум Матвеев и после этого не мог угадать имя жениха. Однако воспитанница, объявил он, захочет узнать, кто же сватается, и «против этого, по-моему, трудно возражать». Царь наконец открылся: «Что ж, скажи ей, что это я сам».

Бессмысленно в этом семейном предании пытаться отделить правду от вымысла. В истории, записанной Штелиным со слов графини, слишком много от XVIII века и очень мало от века XVII. На самом деле Наталья Кирилловна приглянулась Алексею Михайловичу, но, похоже, вовсе не сразила его. Во всяком случае, царь не стал нарушать на этот раз традицию и отказываться от выбора невест. Похоже, решил еще присмотреться. Но не тянуть. И не только потому, что еще не старому вдовцу государю было тягостно в одиночестве. К мысли о новом браке и законных детях подталкивали семейные неурядицы – слабое здоровье царевичей. Многочисленность романовского семейства никого не могла обмануть – династия могла повторить судьбу царственной ветви Рюриковичей, прекратив свое существование во втором колене. В самом деле, следом за Марией Милославской смерть уносит шестилетнего царевича Симеона (14 июня 1669 года). Не успели оправиться от этого удара, как заговорили о неизлечимой болезни наследника Алексея Алексеевича.

Смотрины невест начались поздней осенью 1669 года, в тяжелой атмосфере ожидания близкого конца старшего царевича. 17 января столь много обещавший 15-летний Алексей Алексеевич умер. Должно быть, в эти скорбные дни царь с болью оглядывал своих хворых сыновей – Федора и Ивана. Умри он сейчас, и судьба династии повиснет на волоске. Новая женитьба государя должна была стать выходом из династического тупика, пускай еще и не вполне явного, но возможного. Не дожидаясь истечения траура, царь возобновляет смотрины. За пять месяцев – с конца ноября 1669 года по апрель 1670 года – перед его глазами предстали 70 красавиц. Это были дочери дворян, которых привозили во дворец не только из столичных теремов, но из Великого Новгорода, Владимира, Рязани, Костромы и Суздаля. Нарышкину привезли в «середке» смотра – 1 февраля. Кольца и платка – знаков царского выбора – в тот день она не получила и вместе с тремя другими девицами, представленными государю, была отпущена домой.

Последней в середине апреля 1670 года из суздальского Вознесенского женского монастыря привезли Авдотью Беляеву. Девушку сопровождали родной дядя, Иван Шихарев, и бабка, старица Ираида, под присмотром которой, по-видимому, девушка-сирота воспитывалась в обители. О Беляевой упомянуто не случайно. Она стала главной соперницей Нарышкиной.

18 апреля прошел новый смотр. Привезли тех, кто особенно запомнился Алексею Михайловичу. Царь, однако, и на этот раз не объявил о своем решении. Красноречивая пауза, похоже, вдохновила многих. Царь колеблется – нельзя ли его как-то подтолкнуть в нужном направлении? Особенно суетился дядя Беляевой, Иван Шихарев, пытавшийся всеми способами склонить царя к выбору племянницы. Кто-то шепнул, что у Авдотьи боярин Хитрово нашел «изъян» – худые руки. Расторопный Шихарев попытался столковаться с «дохтуром Стефаном», чтобы тот опроверг столь опасное мнение. Он даже придумал, как доктор узнает племянницу: девица должна была «перстом за руку придавить». Для верности Шихарев подпустил слезу: мол, племянница его – «беззаступная сирота». Соответствующим образом им был истолкован апрельский смотр невест. Царь, мол, взял во дворец Авдотью, а Наталью Нарышкину велел отослать. Значит, быть Беляевой царицей!

Суета Шихарева не была случайной. Чем меньше становилась претенденток, тем туже закручивалась интрига. Слишком уж многое ставилось на карту, чтобы так просто отдать Нарышкиным такое счастье. Да и не в Нарышкиных было дело. Многие не без основания опасались усиления позиций Матвеева. По-видимому, срочно привезенная из Суздаля Беляева должна была стать главным «средством» подрыва влияния Артамона Сергеевича. При этом за Авдотьей и ее дядей стояли влиятельные силы – Голицыны, Бутурлины и, похоже, даже Одоевские. Не обошлось без участия и Милославских, к этому времени оттесненных и разосланных по городам. Люди окольничего Ивана Богдановича Милославского говорили о скором появлении последнего при дворе на месте боярина и оружейничего Б.М. Хитрово. Если вспомнить, что союзник А. Матвеева Хитрово хотел не допустить Беляеву из-за худобы рук к смотру, то ясно, против кого были направлены эти слухи.

Наконец, был еще один человек, не желавший видеть рядом с царем Наталью Кирилловну. То была царевна Ирина Михайловна, старшая сестра Тишайшего, несостоявшаяся невеста датского принца Вальдемара. Алексей Михайлович почитал и любил ее, уважительно называя в письмах «матушка». Влияние Ирины Михайловны никак нельзя недооценивать. И если в конце концов вышло не так, как она того желала, то причина могла быть только одна – привязанность Алексея Михайловича к Нарышкиной перевесила привязанность к «матушке».

Неудивительно, что при таком раскладе свадьбу могли расстроить лишь серьезные обвинения вроде «измены», «воровства», «колдовства». 22 апреля в Кремле было поднято два подметных письма. Текст писем не сохранился. Приказные предпочли передать содержание иносказательно, как часто делалось при изложении «воровских», «непригожих» слов о государе. «Такого воровства и при прежних государях не бывало, чтобы такие воровские письма подметывать в их государских хоромах, а писаны непристойные [слова]…» (Конца нет.) Похоже, что в подметных грамотках фигурировали и «корешки». Позднее Артамон Сергеевич вспоминал о них в послании к царю Федору Алексеевичу: противники «хотели учинить Божьей воле и отца твоего государева намерению и к супружеству второму браку препону, а написали в письме коренья». Корешки – это уже колдовство, извечное «ботаническое» проклятие российской истории, попытка с помощью темной силы подчинить волю самого государя. Тогда «корешков» все боялись, а Романовы – вдвойне. В свое время гонение Бориса Годунова на клан Романовых началось именно с «корешков», обнаруженных в доме Александра Никитича Романова.

Алексей Михайлович принял случившееся очень близко к сердцу. Но вовсе не версию «корешков» и колдовства, а само «воровство» – подброшенные подметные письма. Первое подозрение пало на Ивана Шихарева. Тем более что в его доме при обыске нашли… травы. Царь приказал боярам допросить Шихарева. Последний отмел все обвинения – писем не писал и не подметывал. Но тут выплыли на поверхность все его проделки с избранием Авдотьи и хвастовство о том, будто его племянницу уже взяли во дворец, тогда как Нарышкину, напротив, из дворца свезли. Иначе говоря, он уже все решил за царя.

Поскольку расспросы Шихарева о происхождении писем ясности не внесли, подозреваемого отдали в руки заплечных дел мастеров – жечь и стегать кнутом. Шихарев держался крепко и стоял на своем – не виновен. Следствие зашло в тупик. Однако подметные грамотки «с измышлениями» сильно распалили Алексея Михайловича. Теперь он совсем не походил на того боязливого юношу из 1647 года, который до такой степени доверился Морозову, что безропотно пожертвовал милой его сердцу Всеволожской. Ныне такое случиться не должно было. Тишайший решился преподать всем урок, как противиться его воле.

Дело стали раскручивать с другого конца. 24 апреля принялись сличать почерки подьячих и дьяков с почерком подметных писем. Для этого приказным велено было написать несколько слов, взятых из писем. Слова специально подобрали так, чтобы смысл посланий остался для окружающих темен. Тем не менее кое-что уловить и предположить можно. Приказные под диктовку писали: «…Рад бы я сам объяви(ть) и у него письма вынел и к иным великим делам», – т. е. подметчик намекает на известные ему еще какие-то преступления, помимо уже объявленного «великого дела» (о царской женитьбе?), причем не голословно, для доказательства есть некие документы – письма.

Далее следовало вывести слово «Артемошка», которое, кажется, и было ключом ко всей интриге. Ведь «Артемошка» – это Артамон Сергеевич, покровитель Нарышкиной. Получалось – вроде бы целились в Наталью Кирилловну, но стреляли в Матвеева!

Однако сличение почерков успеха не принесло. Признано было, что иные «почерком понаходят», но «впрямь» ни один «не сходится». Смятение не улеглось. Всем было понятно, что дело здесь нечистое и замешаны люди, вхожие в государевы комнаты. Ясно было и то, что в передрягу с названием «царские смотрины» со своими раскрасавицами дочерьми без сильного заступника лучше не соваться – затопчут. Петр Кокорев в сердцах даже посоветовал всем дворянам дочерей-невест «в воду пересажать, нежели их Верх к смотру привозить».

Между тем разгневанный Алексей Михайлович не унимался. 26 апреля прибегли к последнему средству. С Красного крыльца московским дворянам были показаны подметные послания и объявлено о большой награде тому, кто назовет или приведет их автора. Не помогло и это. Награда осталась невостребованной. Так история с подметными письмами ничем и не окончилась, перейдя со временем в разряд неразгаданных исторических загадок. Но, однако, из каких случайностей сплетается история! Нашлись бы силы, сумевшие переубедить царя, заставить поверить в изъяны Натальи Кирилловны, как это случилось со Всеволожской, и не было бы брака с ней, и не родился бы царь Петр. Дальше это «не» должно выстраиваться длинной цепочкой, возможно, где-то и прерывающейся. Тем не менее у страны получилась бы совсем другая история – без Петра Великого.

О свадьбе царь объявил неожиданно. 21 января собрал бояр и ближних людей и обратился к ним с речью: после смерти царицы он и его чада другой год пребывают в печали. Однако больше он не может «слышати плача и рыдания» детей и желает «посягнути ко второму браку». В речи названа избранница – «дщерь Кирила Поллуехтовича Нарышкина девица Наталья Кирилловна». Этикетная формула потребовала этикетной реакции. Бояре от царского решения «радости неизреченныя наполнишася». В тот же день невесту взяли из дома Матвеева во дворец и нарекли царевною.