Одиннадцатый шёл мне год,
Из – за войны, стал быстро взрослым,
От всех моих, скажу, невзгод.
С укрытия полез, как мышка,
И меж кустами прошмыгнул,
Меня едва ли было слышно,
Ничем я немца не спугнул.
Его увидел я у дома,
(Стоял, заглядывал в окно).
Притих в кустах я, было, снова,
И думал только лишь своё.
«Предупредить мне как же, Марью?
Какой мне ей подать сигнал?
Кричать? – естественно не стану».-
Как сообщить ей? – Я не знал.
Вокруг всей хаты, покрутившись,
Фриц в клуню двинулся опять,
И плотно на засов, закрывшись…
Остался я в кустах, лежать.
Опять я думал: «Лезть обратно?
Сквозь щель за немцем наблюдать?
Нет, я обратно не полезу,
Мне Марью надобно встречать».
Пополз на четвереньках к дому,
С обратной стороны двери,
Я полз, не поднимая попы,
«Мария будет здесь идти».
В кустах изъерзался, у дома
Хотелось на ноги мне встать,
Не видел полного обзора,
Чтоб Марью мне не прозевать.
Поднялся я на четвереньки,
Готовясь на ноги тут встать,
Как, от увиденного, вскоре,
Мне захотелось мертвым стать.
Картина не для слабонервных,
Я, было, не лишился чувств,
Увидев, средь кустов, во-первых:
С десяток немце – вам клянусь!
Ну, не десяток – пять, уж точно
Шли, врассыпную, на меня,
Зарылся в землю я, сколь можно,
Фашист пса сдерживал едва.
Вы не поверите, но странно,
От смерти спас тогда наш фриц,
Из клуни выскочил тот рьяно,
«Найн!» – закричал и рухнул ниц.
Успел одеть свою он форму,
(В порядок Марья привела).
Чуть было не отдал я душу,
