Ценной наших жизней?
Это самоубийственная война, русские не такие, как французы и бельгийцы, они словно дикие дети природы.
Огромные пространства, леса и болота, это все помогает им, чтобы делать на нас засады и постоянно атаковать.
У меня большие сомнения, что мы сможем завершить военную кампанию в России в этом году.
Конечно, мы нанесли серьезный урон войскам России, взяв в котел их армии под Киевом, с этим спорить не приходится, но Советский Союз огромная страна, и русские сдаваться не собираются».
Его взгляды полностью разделяет и ефрейтор из 72-й пехотной дивизии, заявивший в письме домой:
«Сегодня утром до нас донесли информацию, что под Киевом советские войска потеряли 600 орудий и 150 000 человек.
Но только что им с этого – эта страна неисчерпаема!
Знаешь, чем отличается эта война от войны с европейскими странами?
Тем, что когда мы прорывали оборону, например, французов, их армейское командование считало всякое сопротивление бессмысленной бойней.
Здесь все по-другому, ни о каком перемирии с русскими мечтать не приходится.
Они радостнее умирают, чем сдаются в плен».
Дневник немецкого офицера, разбивающий мифы о Германской армии
Лейтенант Гаральд Генри:
«Заморозки застали нас прямо на марше, с 6 вечера до 2 часов ночи нам пришлось пробираться в страшную метель.
Погода в России была мерзкая, мы дошли до самой Москвы, а теперь отступаем.
Боевой дух моей роты подорван, огромные потери и отступление убили нас.
Промокшие от пота и влаги шинели теперь сковывает мороз.
С каждым часом становилось все холоднее.
Из-за плохого питания в животе и кишках происходило целое сражение, многие солдаты маются поносом.
Еще этот проклятый холод! И вши!
Пальцы одеревенели и болели, если на нас нападут, то я наверное даже не смогу стрелять.
Как только мы устроились на ночлег в чистом поле, расставив палатки, моей роте приказали прочесать лес.
Все боялись ночного нападения.
Мои солдаты шли по колено в снегу, набирая его в сапоги.
Предательски тонкий слой льда, а на нем лежит снег.
Как только мы ступили на него то тот час провалились по пояс в ледяную жижу.
Перчатки намокли и мои изъеденные вшами руки стали гореть словно в огне, Господи, дай мне пережить этот холод!
Я буквально выл от боли, пытался спрятать свои ладони под одеревеневшей шинелью.
По щекам текли слезы…
Я брел, ничего толком не сознавая, и мне казалось, что я наяву проваливаюсь в какой-то дикий кошмар.
Мои сослуживцы выглядели не лучше.
Вдруг раздались выстрелы, в лесу кто-то был.
Мы упали в снег и образовали кольцо, вглядываясь в темноту ночи.
Из последних сил мы открыли огонь в пустоту и я приказал возвращаться.
Как только мы вернулись к своим, нам пришел приказ, что операцию следует повторить.
Сил на повторный поход в лес не было.
Слава Богу, что по радио передали новый приказ: отступить еще на 10—15 км.
Но это означало еще один 10-15-километровый марш, то есть часов девять на ногах в холод.
Продовольствия почти не было, боеприпасы заканчивались, пропагандистские речи о скором падение Большевиков раздражали, мы больше не атаковали, мы отступали.
Морально мы уже проиграли эту войну…»
По полу заструились жидкие экскременты, подмачивая шинели и вещмешки
Из дневника Гаральда Генри:
«Мы топтались на страшном морозе, все время стараясь хоть как-то согреть окоченевшие руки.
Ладони были замотаны различным тряпьем.
Сапоги примерзали к земле.
Промокшие и замерзшие мы стояли, стояли, стояли… шаг вперед – и снова стой. И так постоянно…
В два часа ночи мы наконец-то смогли добраться до какой-то деревушки.
Немного порыскав мы выбрали свободный дом и устроились на ночлег.
Мы до того замерзли, что не могли разогнуть ни ноги, ни руки.
