Я уезжаю

Я уезжаю

Я уезжаю.

Вы знаете – я уезжаю.

Я не хочу, но уеду. Билеты купила летом, когда была абсолютно прикрыта, совершенно защищена.

Папа, я уезжаю.

Папа, только не надо, как ты умеешь, не отпускать меня, не надо бояться вместо меня. Мне и так страшно. Без тебя. Мне будет так страшно без тебя!

Помнишь, ты говорил, что тебе не нравится, как Земфира поет про джинсы, которые прилипли.

Ты добавлял «к жопе» и смеялся.

Я тоже смеялась, мы ехали тогда в твоем форде.

Мы так много ездили вместе, поэтому я и люблю дороги. Но в эту отправлюсь без тебя. Моя машина останется у тебя, папа, когда я уеду. Как и все остальное, горстка того, что я собрала за двадцать лет. Одежда, книги, дневники, просроченные презервативы, любовные письма, мои и мне. Да вот в общем-то и все.

Это все, что останется после меня.

А потом – ты приедешь ко мне,

прилетишь эти мучительным ночным рейсом.

Я куплю тебе билет, ведь мою рукопись купят, и у меня будут деньги на твою дорогу ко мне.

Мы пойдем с тобой на море, я покажу тебе лучший пляж, и ты поплывешь. А я буду смотреть, как ты удаляешься, и не спущу с тебя глаз, пока ты не вернешься на берег и не скажешь:

«Мора як мора, сонца як сонца».

И мы пойдем гулять по набережной, все семь километров, и обсудим мою новую книгу.

А пока я уезжаю.

Пока, папа.

На месте

май растянулся,

с ним я —

выступаю перед своими,

кому можно рассказать про вакацыi

и от кого услышать —

мы уже выросли, знаем как лучше.

диплом за старание

выдадут, когда я буду на море

собирать свои камни —

время как раз.

літаратурная майстроўня скончана.

мне не страшно лететь.

мне вообще страшно жить,

но не сегодня,

когда мои дети – дети

а я – мама,

мама, которой не было у меня так долго,

что я забыла, как скучать по ней.

я сама себе мама.

не бойся, я,

долетишь.

мои книги со мной,

собраны стопкой,

подмокли в сумке,

ждут бирки с васильком,

чтобы тоже лететь.

я всем позвонила,

все перестирала,

купила ягодный лак.

собралась навсегда?

мне не страшно лететь,

страшно не возвратиться.

все-таки летом я родилась.

умереть бы не в нем.

…

грузинка вышла к воротам проверить ковры —

сухие ли.

может ей просто не спится,

в городе ночь.

на горе церковь —

подсвечена.

кажется, сияет изнутри

или из самых недр

свет.

окно совсем низко,

встану на цыпочки

и подоконник упрется в коленки —

не выпаду.

церковь смотрит на меня,

я смотрю на ковры —

бесконечность рисунка,

горы в огнях.

тархун в животе купает бабочек,

первый день лета такой.

усё

заўтра ўсё

царква пільнуе

мне хопіць.

вопыт досьведу рознь

пад дахам як Карлсан

хаджу з сагнутаю спінай

што шыя баліць

але ўначы так прыгожа

палоскамі сьвета зацягнута столь

нібы паралелі сусвету.

чакаю дарогу

дванаццаць гадзін і ўсе каб прыбыць не дадому

а так, у абшчагу.

навошта было падарожжа

мы самі сабе адказалі

па-рознаму.

мне трэба паспаць

але гэты водар свабоды

з прымессю нафты и руж пад вакном

не адпускае.

стукі-грукі па даху

а я не баюсь

я адрасціла прапеллер

фііть и няма мяне тут.

я напісала ў няволю,

можна адсюль не баяцца —

ня знойдуць

нават не ліст

так, паштоўку,

каб словы чарнілам заліць,

каб сдохлі яны ўва мне

каб і яны зразумелі

што такое палёт.

Я продолжаю

17.56.

Я шла по мосту через железнодорожные пути и видела, как электричка едет на север. Она притормозила, будто задумалась, словно это мой взгляд остановил ее. Я не знала, что прямо сейчас другая электричка остановилась на центральной станции метро. Двери открылись, и люди выходили навстречу своей смерти. А я стояла на мосту и, как окажется, смотрела в глаза самой жизни. Электричка на север тронулась, я пошла дальше. У кого-то дальше уже не было, их состав прибыл на конечную. Осторожно, двери закрылись.

…

17.20

Я только устроилась на новую работу. Странную, учитывая мое образование и опыт – менеджером по продаже семинаров. В тот день пришел начальник спросить как успехи. Мне нечем было похвастаться. Уже стоя в дверях, я посмотрела на часы: успеть бы до пяти, пока в метро не час пик. Я даже пробубнела «пока», но тут начальник спросил:

«Саша, а ты, говорят, пишешь?»

«Мда, – ответила я. – Есть рассказ в виртуальном столе».

Горло у меня сжалось, захотелось курить, а ведь я бросала.

17.30.

Вот теперь точно «пока». Громко, улыбчиво.

Я подошла к перекрестку.

Пойду налево – умру в метро.

Направо – рискую остаться матерью-одиночкой.

Я выбрала второе, закурила.

И осталась жива.

18.30

Уже возле самого дома звонок. Звонит муж. Вот же ж собака, думаю, чует, что я обкурилась.

«Ты где?» – спрашивает.

А мне так неохота признаваться.

«А что?»

«Взрыв в метро, ты где?»

«Рядом, скоро приду».

И отключаю его.

Брожу вокруг дома, никак не решусь зайти. Не хочется разборок. Хотя сегодня у меня есть железный аргумент, почему со мной нельзя ссориться.

…

Через три часа после взрыва – под землей среди трупов и кусков бетона – мальчик со своим отцом. Зачем мальчика туда привели? Отец кладет цветы на пыльный пол. Потом фото «подчистят», уберут окровавленных людей.

Моему сыну сейчас столько же.

Мы идем с ним к озеру, он строит садик из водорослей и ракушек. А все потому, что тогда я пошла в другую сторону. Мне хотелось подышать дымом и успеть проветриться перед возвращением домой. Муж бросил курить и обещал бросить меня, если я буду продолжать. Но я продолжила. Поэтому я жива.

Десять лет прошло. Я бросила курить и работу менеджером тоже. И сама попросила мужа уйти. Даже дописала рассказ. Я много думала о том, почему не я. Что меня спасло? Человек, привычка, я сама? Или все сразу? У меня нет ответа.

15 погибших, 400 раненных, двое казненных.

Я продолжаю жить.

лето

мы жуем общие волосы,

не сплевываем,

не глотаем,

целуемся с ними,

целуем их,

вдыхаем.

хочешь укусить – на,

за щиколотку – можно.

ты – арамис.

твое лицо знакомое,

белое, острое в свете экрана

и блестит как крыши,

которые я сосчитала,

пока пила чай на балконе.

на кухонном ящике —

"9",

любимая цифра,

из-за тебя, совпадений, сроков

и продавленных матрасов,

на которых если и спать,

то после мыльного секса,

который после дороги -

снотворный на "раз".

да

Я могу все контролировать. Моя рука достает до всего. Я глажу липкую кожу, свой лобок, его лобок, ни капли воздуха между нами.

– я чувствую, чувствую.

– что?

– любовь. а ты чувствуешь?

– да.

Его тонкие губы, сухие и бесцветные от жары, порозовели. Вблизи они кажутся пухлыми, совсем не его.

– не буду целовать тебя в губы, ты не любишь.

– сейчас можешь, целуй.

Момент, который хочется остановить.

Момент, в котором не хочется останавливаться.

Приблизиться – отдалиться.

Приблизиться, не закрывая глаз, – отдалиться.

Смотреть на его губы, не улетать, запомнить их.

– извини. прости, пожалуйста.

– да ладно, пользуйся.

– а ты?

– сначала спасай себя.

– да.

– …

До сих пор так

Она началась в мае, жизнь "после", в которой появился секс.

Мы с Тео никогда не называли его так, ни между собой, ни в разговорах с моими подругами. Возражая Мадонне мы называли секс любовью.

Тео не был девственником. В компании девчонок считалось, что это хорошо – не будет конфуза. А я – была. Но Тео так не думал. В общем, каждый тайно надеялся на другого.

До сих пор так.

Мне нужно было избавиться от девственности: через месяц я закончу школу и уеду. Поступать невинной в универ не хотелось, хоть тогда еще никто не предлагал проверять абитуриенток на целомудрие1.

Утром девятого мая я с классом сходила на парад, днем – парочками на речку. В рюкзаке я таскала пособие по человеку и обществу, на себе – бордовый купальник. Тео был в моей панаме, легок и побрит. Мы подпивали воду из общей бутылки, все время хотелось есть. После неловких посиделок на узком покрывале мы попрощались как всегда – до вечера, и разошлись по домам. Панаму Тео отдать мне забыл, под купальником все сопрело.

Вечером мы встретились на площади, там показывали концерт. Совершенно теплый вечер сливался с небом. Я смотрела вперед, поверх чужих голов – запоминала момент. Тео стоял близко, но не слишком, чтобы не предъявить нас своей матери. Мы знали,

что концерт закончится,

что все это вокруг – не навсегда,

что дома у меня никого нет

и не будет никого, кроме нас.

Мы знали свое будущее сегодня.

Я побрила ноги и была готова. Считала, что знаю все, что нужно уметь. Из журналов, конечно. Надпись "Созрела" на моем лифчике синхронила с земфириной песней. Я чувствовала ее соском, я откуда-то знала, что это правда.

В подъезд моего мы привыкли заходить по очереди из-за соседских языков, которые, как подсказал классик, хуже пистолета. Тео как обычно пошел обходить район, у меня было полчаса. Я позвонила Тане, соседке по дому, она ждала в гости Дениса. У них были серьезные намерения друг на друга, презервативы у них тоже были.

"У нас тоже серьезные, а презервативы мешают любви", – сказала я Тане, хотя в журналах писали обратное.

Одна из нас предложила проверить это сегодня. Вторая – согласилась.

"Завтра созвонимся", – сказала Таня.

"Ага, пока".

Лишаться девственности одновременно с кем-то было не так страшно. Тео я ничего не сказала об этом договоре.

"Я хочу тебя, хочу тебя любить ", – сказал Тео, когда мы были там, откуда не возвращаются друзьями.

На Тео серые трусы, почти невесомые от частых стирок.

На груди совсем нету волос.

От пупка вниз – черная ниточка-мулине.

К черту трусы.

Мне еще так не везло в жизни!

Чтобы моя плева поддалась, Моби пришлось трижды проиграть альбом "Play", а толстой свече захлебнуться горячим воском.

"Поздравляю", – сказал он и кончил на красное стеганое одеяло. А потом сказал еще что-то про открыть меня с трудом, я не расслышала – между ног резвился ёж.

Я прикрылась халатом и переползла на сухую часть одеяла. Тео натянул джинсы. Первые минуты после, в которых не было ничего про любовь, и в то же время

они – она,

она – мы.

Я выключила музыку, пошла в ванну.

Промежность в крови. Господи, почему так больно. Обезболивающий окситоцин ловко выпарился из меня, я приклеила ежедневку к трусам. Ибупрофена в аптечке не оказалось.