Я вышел на улицу покурить.
В пьяном бахвальстве Земля огрызалась.
Дождю молодому шептала: «Иди,
Я буду тебя целовать без усталости».
А на вокзале толпится народ,
Стойко сражаясь за место в вагоне
Поезда, что идет на восход.
Туда, где встает смазливое солнце.
Бравый полковник кричит: «Господа!
Пропал машинист, и состав не поедет.
Пришлите ко мне полкового врача,
А всем остальным предъявить документы.
Кто с нами – смелее, два шага вперед.
Я выведу вас в ближайшее утро».
Но все рассмеялись, а кто-то сказал:
«Маэстро, сначала на блюдечке чудо».
1989
«Хлеба и зрелищ!» – Кричали в Риме.
О революциях пели в Европе.
Крики, кричишки, кричища выводили
Симфонию для Рояля и Города.
А старикашка, забывший очки дома,
Дирижировал невпопад.
Все смеялись и говорили: «Чудак».
Хотя при встрече называли богом.
А бог – он живет за углом.
У бога уютный приличный дом.
Он пишет теперь мемуары о том,
Как трудно быть богом.
1989
Трижды по тридцать
Стремительно быстрых.
Трижды по тридцать
В водовороте.
Что-то упало
ȅ
Безвозвратно,
Точно картинка на обороте.
В тихом укладе последних трамваев
Или укоре…
О вкусах не спорят,
Если не просят взаймы.
Мы?
Что может быть проще
Или порожней,
Или по роже,
Что тоже не так.
Трижды по тридцать отчаянно спорят,
Где скорость не скроет
Слово,
Как пуля в затылок:
Антракт.
1989
Давным-давно,
Томясь бездельем
И проклиная перепой,
Ворочаясь без сна в постели,
Бог создал пиво…
Черт – любовь.
1987
Ночь…
Город стекает по клавишам…
Дождь…
Голос Рояля и Города сон…
Медленно, такт за тактом,
Он
Течет в корзину для бумаг…
Шаг…
Время потушенных сигарет…
Снег…
Или может быть старт…
Спи,
Маленький плут,
Дитя Города и Рояля
Той ночи, когда
Утром, не глядя друг другу в глаза…
Пауза…
Новый аккорд…
Снова слеза…
Белый и черный клавишей бег…
Зажатый бетоном в прямые линии берег…
Спи,
Дитя недокуренной вечности.
Город горек в своей бесконечности
Дня…
Спи,
Еще не готова,
Еще не стала чашей река,
Еще не устала от ласок услад
Ночь…
